Страница 127 из 192
Раздумывая о том, когда старуха успела нацепить приметный коготь, я медленно опустилась на кошму и неожиданно сообразила, что меня беспокоит.
– Откуда вам известно, что я не мальчик?
Старуха зашлась смехом, больше похожим на сухой кашель.
– Старая Апаш видела много, знает еще больше. И даже Избраннице Великого Неба покажет кое–что…
Она пододвинула поближе чадящую лампу и размотала вытащенный из сундука сверток. Под сероватой тряпицей скрывалась инкрустированная безумно дорогим перламутром деревянная шкатулка. Благодаря усилиям сухих пальцев–веточек щелкнул секретный замочек, откинулась тонкая крышка. Бабка осторожно извлекла оттуда старый пергаментный свиток и протянула мне.
Перестав обращать внимание на засуетившуюся в каких–то приготовлениях старуху, я опасливо развернула потрескивающий пергамент. Перед глазами расцвела причудливая вязь рун стародарского языка, почти безвозвратно ушедшего в небытие со времени введения единого официального. Написанные практически выцветшими чернилами на пожелтевшей пергаментной поверхности слова не прочитывались, а словно вытравливались у меня на подкорке.
Тьма обернется Светом согрешившим,
Свет ясной Тьмою станет. Боль потерь
Откроет перед сроком наступившим
В забытый Мир спасительную дверь.
Избранницей Божественного зова
К нам явится Небес чужих дитя
Нести оковы сказанного Слова,
Для Равновесья жертвовать себя.
Пройти тернистый путь любви и стали,
Единственно возможный, но другой,
Начертанный на полустертой грани
Костей игральных, брошенных судьбой.
Там, на границе вечной Тьмы и Света,
Последний враг не будет побежден.
Так станет неделимое от века
Вновь целым до скончания времен.
Ошеломленная и потерянная, я развернулась к старухе:
– Что это?
– Пророчество, – невозмутимо прошелестела бабка Апаш, расстилая перед собой кусок чистой белой ткани, похожей на льняную.
– Это я и сама уже поняла. Откуда оно у вас? Кем написано? Что значит?
– Ай, дочка, сколько глупых, ненужных вопросов – все узнаешь. Когда время придет. – Старуха бережно отобрала у меня пергамент, которым я возбужденно потрясала, и убрала его обратно в шкатулку. – Старая Апаш сулилась погадать, стало быть, поворожит. Как есть все расскажет.
Откуда–то из полумрака бабка выдернула плетеную корзину. Вытащенный из нее маленький, пушистый зверек с беличьей мордочкой удивленно таращил темные глаза. Резкий, скользящий удар железного когтя – и на расстеленную ткань вывалились внутренности.
К горлу подкатил угловатый ком тошноты.
«Кто–то совсем недавно хвастался собственной небрезгливостью…» Было дело. Но не зря же говорят – не зарекайся…
Ненужная больше старухе пятнистая тушка суслика отправилась обратно в корзину, а бабка склонилась над грудой потрохов. От них удушающе несло смертью и магией Предвидения.
– У тебя много имен, но нет истинного. – Железный коготь цеплял то одну кишку, то другую. – У тебя много лиц, но нет настоящего. Много дорог у тебя под ногами, но ты не хочешь никуда идти. Много нитей у тебя в руках, но ты не хочешь за них дергать. Ты желанна для многих мужчин, но среди них нет любимого. Ты желанна для многих богов, но среди них нет веруемого.
– И что же мне делать? – Пытаясь справиться с тошнотой, я безучастно следила, как по ткани пробегают синие всполохи чужой Силы.
– Выбрать.
– Что выбрать?
– Имя. Мужчину. Бога.
Она тряхнула выпачканными руками: редкие капли густеющей крови тяжело упали на некогда светлую материю.
– Человек без веры – сирота. Дитя неразумное. Не ведает, что творит. Не знает, за что покарают.
Пальцы вновь нырнули в кишки, заставив меня сглотнуть горчащую рвотой слюну.
– Женщина без мужчины неспособна породить чудо жизни.
Еще один резкий взмах кистей над тканью и веер кровавых капель.
– Живое без имени – несуществующее. Мягкая глина без формы. Как ни назови, все верно. Но неживуче.
Сказанное старухой забивалось в уши, взрывалось в мыслях сумасшедшими образами.
– Главное, дочка, выбрать. Не ошибиться да мимо не пройти. А коль выбрала – держи и не кайся, все равно без толку. Хе–хе. Стряхни–ка.
– Что? – От удушающей смеси запахов мутило, а голова была как литая чугунная болванка.
– Стряхни кишки с ткани.
Я брезгливо ухватила за уголки заляпанный кровью кусок ткани и стряхнула с него внутренности.
– Теперь смотри.
Повинуясь повелительному тону старухи, я вгляделась в буреющие разводы. Удивительно, но они складывались в буквы, а те в свою очередь становились словами:
Боги бросят, не глядя, игральные кости
На Дорогу Пророчеств. Сумеешь – пройди.
Судьбы Мира стекут по крупинке из горсти,
Растворятся незримо в дорожной пыли.
– Что это значит?!
– Старая Апаш много знает. Но откуда ей знать такой чудной язык? – пожала плечами бабка, сгребая кишки в грязную тряпицу.
Написано было на моем родном, почти забытом языке.
Сожаление.
Странное слово, порождающее звучанием своим странные мысли и странные чувства.
О чем жалеем?
О сбывшемся. О несбывшемся. О том, чему никогда и не суждено сбыться.
А стоит ли?
Не лучше ли поберечь эту жалость для других, а для себя припасти смелости и решимости. Немного. Столько, чтобы хватило прямо взглянуть в глаза… нет, не смерти… жизни.
Своей жизни.
Знак Единения
Автор выражает признательность всем, кто помогал, вдохновлял и просто ждал окончания этой истории. Особая благодарность Маргарите Рожковой – самому первому читателю, самому верному бета–тестеру и просто хорошей подруге.
Смысла нет перед будущим дверь запирать,
Смысла нет между злом и добром выбирать.
Небо мечет вслепую игральные кости.
Все, что выпало, надо успеть проиграть.
Омар Хайям
За предоставленные стихи автор благодарит Ольгу Филиппову.
Глава 1
Край мира. Маслянисто–перламутровая пленка Перепонки мягко пульсирует в сером вязком нутре Межмирья. Впрочем, нет, не пульсирует – дышит.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох…
Перепонка осторожно заигрывает с Гранью: то жаждет приблизиться, то отпрянет в испуге. Снова потянется…
Грань между Светом и Тьмой. Она острым лезвием Бытия покоится в руках Вечности. Чем станет для Мира этот клинок? Оружием справедливого возмездия? Карающим мечом? Или, быть может, орудием самоубийства?
Ей решать.
Вдох. Выдох. Вдох…
Ночь была ясной и по–осеннему прохладной. Где–то неподалеку выли собаки, бездарно подражая доносящемуся из леса волчьему вою. Сгусток мрака отделился от каменной кладки и бесшумно стек на землю.
Если бы поблизости оказался случайный наблюдатель, он мог бы хорошенько присмотреться (благо полнолуние позволяло это сделать) и разглядеть в спустившемся с крепостной стены мужчину с двумя заплечными мешками. Черты его лица скрадывала тень от потрепанной шляпы с большими обвислыми полями. В правой руке он держал длинный кинжал, который, судя по темным пятнам на блеснувшем в лунном свете лезвии, недавно пускали в ход. Странный незнакомец огляделся, спрятал оружие в ножны, поправил сумки и бесшумно скрылся в лесу.
Если бы поблизости оказался случайный наблюдатель, он мог бы, разумеется, все это разглядеть. Но выжить – уже вряд ли…
* * *
Дождь влажной лапой стучался в юрту, изредка пробираясь внутрь тяжелой прелой сыростью, если жильцы ленились плотно привязывать к колышкам кошомную дверь. Почти не рассеивая тьму, у самого потолка мягко покачивался и светился наполненный водой высушенный бараний желудок. Жидкость булькала, когда бабка Апаш всхрапывала особенно громко и как–то очень недовольно. Сегодня она встала затемно и навешала таких заговоренных «шариков» в каждой юрте. По замыслу шаманки, сдерживающая воду емкость должна была обеспечивать и непромокаемость жилища даже в самый сильный дождь.