Страница 45 из 93
— Он уехал! — воскликнула девушка, чей разум, несмотря на смущение, сохранил свою остроту. — Гондолы уплывают, а мы не сказали даже обычных слов благодарности!
— И не нужно: этим можно только увеличить опасность, и без того достаточно серьезную. Вспомни о своем высоком предназначении, дитя, и не мешай им удалиться.
— А все-таки, мне кажется, девушке знатного происхождения не следует пренебрегать правилами вежливости. Эта любезность могла быть всего лишь простым знаком внимания, и нехорошо, что мы отпустили их, не поблагодарив.
— Оставайся в комнате. Я посмотрю, куда направились лодки, ибо оставаться в неведении выше сил женщины.
— Спасибо, дорогая Флоринда! Поспеши, а то они свернут в другой канал прежде, чем ты их увидишь.
Гувернантка вмиг очутилась на балконе. Но не успела она окинуть взглядом погруженный во тьму канал, как нетерпеливая Виолетта уже спрашивала, что она видит.
— Лодки уплыли, — был ответ. — Гондола с музыкантами уже входит в Большой канал, гондола же кавалера куда-то исчезла!
— Нет, посмотри еще. Не может быть, чтобы он так спешил нас покинуть.
— Ах да, я не там его искала. Вон его гондола, у моста через канал.
— А кавалер? Он ожидает какого-нибудь знака внимания? В этом мы не должны ему отказать.
— Я его не вижу. Его слуга сидит на ступенях причала, а в гондоле, кажется, никого нет. Слуга как будто ждет кого-то, но я нигде не вижу господина.
— Святая Мария! Неужели что-нибудь случилось с доблестным герцогом святой Агаты?
— Ничего, если не считать, что ему выпало счастье упасть к вашим ногам! — послышался голос совсем рядом с наследницей, Донна Виолетта обернулась и увидела возле себя на коленях того, кто заполнял все ее мысли.
Удивленные возгласы девушки и ее подруги, быстрые, твердые шаги монаха — и вот наконец все действующие лица собрались вместе.
— Не надо, не надо! — с упреком сказал монах. — Встаньте, дон Камилло, не заставляйте меня раскаиваться, что я внял вашим мольбам; вы нарушаете наш уговор.
— Точно так же, как чувства мои нарушают все расчеты, — ответил герцог. — Падре, бесполезно противиться воле провидения. Оно послало меня на помощь этому прелестному созданию, когда по вине несчастного случая она оказалась в водах Джудекки, и снова провидение оказывает мне милость, открыв чувства этой девушки. Говори, прекрасная Виолетта, скажи, что ты не станешь жертвой эгоизма сената — ведь ты не подчинишься желанию отдать твою руку торговцу, который готов надругаться над святейшим из всех обетов, лишь бы завладеть твоим богатством?
— Кому же я предназначена?
— Не все ли равно кому, раз не мне? Какому-то удачливому купцу, ничтожеству, злоупотребляющему дарами фортуны.
— Тебе известны венецианские обычаи, Камилло, и ты должен понять, что я полностью в их власти.
— Встаньте, герцог святой Агаты, — повелительно сказал монах. — Я допустил, чтобы вы вошли в этот дворец, стремясь предотвратить неприличную сцену у его ворот и спасти вас самого от опрометчивого пренебрежения волей сената. Бесполезно питать надежды, которым Противостоит политика республики. Встаньте же и не забывайте своих обещаний.
— Пусть будет так, как решит моя госпожа. Поддержи меня хотя бы одним ободряющим взглядом, прекраснейшая Виолетта, и тогда вся Венеция с ее дожем и инквизицией не помешает мне стоять перед тобой на коленях!
— Камилло, — ответила с трепетом девушка, — не тебе, моему спасителю, становиться передо мной на колени!
— Герцог святой Агаты! Дочь моя!
— О, не слушай его, благородная Виолетта! Он говорит то, что принято, — он говорит, как все в том возрасте, когда язык человека порицает чувства его юности.
Он кармелит и должен казаться благоразумным. Он никогда не был во власти страстей! Холод кельи остудил его сердце. Будь он человечнее, он знал бы любовь, а узнав любовь, он не надел бы рясы.
Отец Ансельмо отступил на шаг, как человек, почувствовавший укоры совести, и его бледное аскетическое лицо приобрело мертвенный оттенок. Губы его шевелились, словно монах хотел что-то сказать, но не мог произнести ни звука. Кроткая Флоринда, заметив его волнение, сама попыталась встать между порывистым юношей и своей подопечной.
— Может быть, это и правда, синьор Монфорте, — сказала она, — что сенат с отеческой заботой подыскивает достойного супруга наследнице рода столь прославленного и богатого, как род Тьеполо, но что в этом необычного? Разве не все знатные люди Италии ищут себе невест, равных по происхождению и богатству, чтобы все гармонировало в супружеском союзе? Можем ли мы быть уверены, что владения моей юной подруги не имеют для герцога святой Агаты такой же ценности, что и для человека, которого сенат может избрать ей в супруги?
— Неужели это правда? — воскликнула Виолетта.
— Клянусь богом, нет! Дело, ради которого я прибыл в Венецию, ни для кого не тайна. Я добиваюсь возврата земель и поместий, давно отнятых у моего рода, а также поста в сенате, принадлежащего мне по праву. От всего этого я с радостью отказываюсь в надежде на твою благосклонность.
— Ты слышишь, Флоринда? Синьору Камилло можно верить!
— Что такое сенат и власть Святого Марка! Разве могут они отнять у нас счастье? Будь моей, прелестная Виолетта, и в твердыне моего неприступного калабрийского замка нам станут не страшны их интриги и месть. Над их неудачей посмеются мои вассалы, а нашим счастьем будут счастливы тысячи. Я не выражаю неуважения к достоинству правительственных советов и не притворяюсь равнодушным к тому, что теряю, но ты мне дороже “рогатого чепца” со всем его призрачным могуществом и славой.
— Великодушный Камилло!
— Будь моей и лиши холодных корыстолюбцев сената возможности совершить новое преступление. Они хотят распорядиться тобой, словно ты — бездушный товар, который можно продать с выгодой. Но ты разрушишь их замыслы! В глазах твоих я читаю благородное решение, Виолетта; ты выскажешь свою волю, и она будет сильнее их коварства и черствости.
— Я не допущу, чтобы мною торговали, дон Камилло Монфорте! Руки моей будут добиваться так, как того требует мое происхождение. Возможно, мне все же оставят свободу выбора. Синьор Градениго в последнее время не раз тешил меня этой надеждой, когда мы говорили об устройстве моей жизни, о чем пора уже подумать в моем возрасте.
— Не верь ему. В Венеции нет человека с более холодным сердцем, с душой более чуждой состраданию! Он хочет добиться твоей склонности к своему собственному сыну-повесе, человеку без чести, который знается с распущенными гуляками и попал теперь в лапы ростовщиков. Не доверяй ему, он закоренелый лжец.
— Если это правда, то ему суждено стать жертвой своей же хитрости! Из всех юношей Венеции мне меньше всех по сердцу Джакомо Градениго.
— Пора кончать беседу, — произнес монах, решительно вмешиваясь в разговор и заставляя влюбленного подняться с колен. — Легче избежать мук за грехи, чем скрыться от агентов полиции! Я трепещу, что это посещение станет известно, ибо мы окружены слугами государства, и нет в Венеции дворца, за которым велось бы более пристальное наблюдение, чем за этим. Если твое присутствие обнаружат, неосторожный молодой человек, юность твоя увянет в тюрьме, а эту чистую и неопытную девушку постигнут по твоей вине незаслуженные гонения и горести.
— В тюрьме, падре?
— Да, дочь моя, и это еще не самое худшее. Даже но столь тяжелые преступления караются более суровым приговором, когда затронуты интересы сената.
— Ты не должен оказаться в тюрьме, Камилло!
— Не бойся. Возраст и свойственное монаху смирение сделали его пугливым. Я давно ждал этого счастливого мгновения, и мне хватит одного часа, чтобы Венеция со всеми ее карами стала нам не страшна. Дай мне только благословенный залог своей верности, а в остальном доверься мне.
— Ты слышишь, Флоринда!
— Подобная решительность пристала мужчине, дорогая, но не тебе. Благородной девушке следует ждать решения опекунов, данных ей судьбой.