Страница 28 из 281
— В связи с чем возникает вопрос: а так ли уж нам нужна постель?
Целый вдох смотрим друг на друга, не отрываясь, потом смеемся, дружно и горько.
— Не шути так. Пожалуйста, — просит Мин, ероша мою отросшую челку.
— Не буду. Но шутки — все, что нам осталось.
— Все? Неужели, действительно, все?
— Ты знаешь.
— Да, я знаю
Она печально отворачивается, но я бережно беру пальцами упрямый подбородок и возвращаю бледное личико обратно. Чтобы ясно видеть каждую черточку.
— Это лучше, чем ничего, правда?
— Наверное. Но все равно, больно.
— Мудрые люди говорят: ты живешь, пока способен чувствовать боль.
— О, тогда перед нами целая Вечность! — Восклицает Мин, стараясь казаться безразличной, но ей это плохо удается.
Вечность. Рядом, только за высокой стеной. Стеной, которую ни перелезть, ни разрушить.
— Не жалей.
— Не буду. В следующий раз я не совершу прежней ошибки.
— Ты и в тот раз не ошиблась.
— Ошиблась! — Заявление, сделанное с категоричностью маленького ребенка. — Я не могла простить…
— Ты просто не понимала.
— Какая разница? — Укор, предназначенный самой себе. — Я же не слепая! Я видела все, что происходит!
— Видеть снаружи мало. Нужно еще хоть иногда смотреть изнутри.
— Тебе хорошо, ты это умеешь…
Шершавые пальцы рисуют волну на моей щеке.
— Но я же не с рождения умел, милая. Всему на свете нужно учиться.
— Для «всего на свете» нужен учитель! — Язвительно напоминают мне.
— О, наставников можно найти, сколько угодно!
— Но учиться может не каждый… Я — не могу. Мне кажется, что каждое новое знание выгоняет частичку старого… Я боюсь терять!
— Не бойся. Теряется лишь то, что должно быть потеряно, зато взамен ты приобретаешь что-нибудь другое. И возможно, даже что-нибудь нужное.
— Насмешник!
Получаю щелчок по носу, обиженно морщусь, и Мин тут же исправляет свою оплошность коротким поцелуем ушибленного места.
— Я не прав?
— Прав, конечно… Я хочу кое-что спеть. Только обещай не смеяться!
— Почему я должен смеяться?
— Стихи… не слишком хорошие.
— Это не имеет значения.
Последний испытующий взгляд:
— Правда?
— Правда. Важно лишь то, о чем они говорят.
Мин молчит, сосредотачиваясь, потом начинает напевать. Тихонько-тихонько, но я слышу каждое слово:
Последний отзвук песни теряется в кроне яблони, и в наступившей тишине слышно, как бело-розовые лепестки касаются травы.
Мин заглядывает мне в глаза:
— Правда, смешно?
— А по-моему, грустно.
— Тебе не понравилось?
— Должно было?
Она растерянно кусает губу, и я спешу успокоить:
— Понравилось. Мне никто и никогда не посвящал стихи. И тем более, не пел про меня песен.
— Но этого слишком мало…
— Этого достаточно.
Поднимаю руки и притягиваю печальное личико ближе.
— Не переживай, что никогда не окажешься в моих ладонях рукоятью меча, милая. Такая, как сейчас, ты нравишься мне гораздо больше.
Она не возражает. Хотя бы потому, что ее губы слишком заняты.
— Вот Вы где, моя госпожа! — Долетает чей-то голос от кромки сада.
— Кто это?
Мин поднимает голову и устало морщится:
— Это f’yer Стир’риаги пожаловал: не смог пережить и четверти часа моего отсутствия.
Четверть часа? Уверен, мы сидим в тени яблони гораздо большее время, и, честно говоря, я сам не слишком доволен тем, что наше уединение нарушено. Но почему мне не нравится этот голос? Или интонации, с которыми было произнесено «моя госпожа»? Да, точно: тщательно скрываемая, но никуда от этого не исчезающая издевка, словно на самом деле господин — он, а та, к кому обращаются, всего лишь игрушка, до поры, до времени пользующаяся видимостью власти.
— Твой хранитель?
— Ну да, — передергивает плечами Мин.
— Он тебе не по нраву?
В сером взгляде возникает справедливое возмущение:
— Как можно любить надсмотрщика?
— Я имел в виду совсем другое. Он… какой он?
Теперь меня одаривают лукавой улыбкой.
— Ревнуешь?
— Нисколько. Всего лишь хочу быть уверенным, что…
— Мое сердце останется с тобой?
— Я не шучу, милая. Мне очень важно знать. В противном случае…
— С кем Вы проводите время, моя госпожа?
Голос пришельца звучит совсем близко. Чужой голос, красивый, немного низкий для эльфа, но удивительно глубокий. И что-то напоминающий.
Поворачиваю голову.
Пряди прически, похожие на черненое серебро, уложены с той небрежностью, которая свидетельствует о многих часах, проведенных перед зеркалом. Шелк костюма подобран тон в тон к волосам и разбавлен фиолетовыми вставками, такими же яркими и темными, как глаза на благородно-бледном лице. Горбинка тонкого носа. Белый лучик старого шрама на скуле.
Он совсем не изменился за прошедшие двадцать лет. И не должен был измениться. Со мной дело обстояло иначе, но взросление лишь все усугубило: эльфу хватило одного взгляда, чтобы узнать мои черты. Правда, он привык видеть их совсем в ином облике…
— Ты!
Никогда не думал, что это короткое слово можно прошипеть и простонать одновременно. В возгласе, брошенном мне в лицо, было столько злобы и ненависти, что я почувствовал себя, как дома, и нашел достаточно выдержки, чтобы подняться на ноги, не торопясь, но и не медля дольше разумного.
— Вы знакомы? — Тихо спрашивает Мин, тенью вырастая у меня за спиной.
— Знакомы, — отвечаю, спокойно и внимательно рассматривая своего врага. Первого настоящего врага в жизни…
В тот день мне исполнилось десять лет, и праздник рождения, превратившийся в скорбное напоминание о смерти, по обыкновению проводился отдельно от его виновника. Весенний день выдался пасмурным и хмурым, словно желал угодить настроению, царящему среди обитателей Дома, и в комнате было так темно и холодно, что я нашел в себе смелость нарушить запрет и покинуть ее. Просто для того, чтобы увидеть хоть одну живую душу.
И увидел. Мы столкнулись у подножия парадной лестницы. Должно быть, он опоздал к началу поминовения, потому что кроме нас двоих в холле никого больше не было. Помню, строгий и печальный облик эльфа, закутанного в лилово-черный шелк траурных одеяний, показался мне настолько прекрасным, что я даже затаил дыхание от восторга: в конце концов, это был первый из расы листоухих, встреченный мной наяву. Он оказался так близко, что аромат цветущих яблонь коснулся моих ноздрей, и хоть тогда я еще не понимал, какую опасность могут таить в себе распускающиеся бело-розовые бутоны, угроза пришла совсем с другой стороны. Безупречно очерченные губы приоткрылись, чтобы выпустить горькое и обвинительное: