Страница 25 из 47
— Как звать? — хмуря брови, осведомился дьяк.
— Тимох… Тимофей, — поправился дворянский сын.
— Грамоту разумеешь?
— Разумею, — кивнул Тимоха, хотя это утверждение было некоторым преувеличением.
Нет, буквицы он знал и даже складывать их в слова умел, но плохо… Ну кому его было здесь учить? Только матушке. А она сама в сем не шибко тверда была, только по Псалтырю кое-как читала. Хотя и это было редкостью. У них в округе более никто из вдов или женок дворян да детей боярских грамоту не разумел. Да и сами они тоже в сем не слишком веды были. А с другой стороны, спрашивается, зачем служилому сословию эта грамота-то? От стрелы не защитит, от клинка не оборонит, да и от ядра не спрячет. Делом надобно заниматься, делом! Матушка же сим нелегким ремеслом овладела, поелику евойный покойный батюшка, по первости не пожелав отдать ее за Тимохиного отца, отослал ее в монастырь, где она провела с полгода. Там-то ее монахини в грамоте и поднатаскали…
Подьячий зачерпнул ложкой гущину толокна и отправил в рот. Тимофей снова сглотнул. Вот ведь жрет… и как не подавится? Подьячий же, не обращая внимания на голодный взгляд пацана, быстро прикончил миску, облизал ложку и, запустив руку в лежащую на лавке рядом с ним переметную суму, вытащил оттуда книжицу.
— А ну-тко, вот, прочти, — велел он.
Тимофей с некоторым страхом взял книжицу, раскрыл ее и уставился на четкие красивые буквицы. Не то что в матушкином Псалтыре…
— Где читать-то?
— А где откроешь, там и читай.
Тимофей обреченно вздохнул и, хмуря лоб, начал:
— И… ды… а… ага — да! Ры… а… сы… рас… ты… о… ча… — Спустя десять минут он, вспотев, выдал фразу: — И да расточатся врази Его!
Подьячий махнул рукой:
— Ладно, кончай. Понятно все. А цифирь исчислять умеешь?
— Умею, — кивнул Тимофей уже более уверенно.
— Сколько будет семь прибавить девять?
Тимофей снова наморщил лоб и, поднеся к носу пальцы, принялся решать сложную задачу.
— Шашнадцать, — наконец выдал он ответ.
Подьячий одобрительно кивнул и окинул его цепким взглядом.
— А скажи-ка мне, отрок, не болел ли ты лихоманкою али какой иной болезнью?
Тимофей мотнул головой. Со здоровьем у него всегда все было в порядке. Даже когда позапрошлой зимой под лед провалился, так даже юшка из носа не пошла. Может, потому, что завсегда с дядькой Козьмой после парной в прорубь окунался? А дядька Козьма париться любил. Говорил, что от пара — самое здоровье и есть. И зимой баню топил через два дня на третий. Может, еще и потому, что зимой у него частенько ломаные кости да старые раны ныли, а баня ту боль снимала. Да и летом улучал время попариться.
— А руки-ноги не ломал?
— Нет, — снова мотнул головой Тимоха.
— А ну-тко, разденься.
— Зачем это? — удивился Тимофей.
— А затем, что я так велю, — прикрикнул на него подьячий, но все же пояснил: — Осмотреть я тебя должон. Где какие шрамы, как где кости выпирают, понятно?
Тимоха несколько мгновений пялился на дьяка, потом нехотя потянул рубаху.
Подьячий осматривал Тимофея внимательно — мял пальцами живот, давил на глаза, заставил разинуть рот и высунуть язык. Видно, разумел в лекарском деле. А потом хлопнул его по голой спине и приказал:
— Все, одевайся! Экий ты, братец, мосластый. Одни кости торчат. Ну да ничего. Коль кости есть — мясо нарастет…
Подьячий уехал сразу после того, как закончил осматривать Тимофея, а где-то через два месяца, как раз на Илью-пророка, до них добрался сосед и рассказал, что был-де в Разрядной избе, где для них передали грамотку, из которой следовало, что аккурат к «Первому дню во Году», то есть к первому сентября, доставить «отрока Тимофея, сына Дмитрия, из дворян рязанских» в Москву. Еще в той грамотке был перечень того, что надобно отроку Тимофею иметь с собой. Мать, прочитав сие, долго маялась, потом шушукалась о чем-то с дядькой Козьмой, а когда до указанного времени осталась всего неделя, дядька велел ему собираться.
До Рязани они добрались верхами. Боевого коня в телегу не запряжешь, да и та телега, что у них на подворье была, вся старая и того гляди развалится, а отвлекать Шумила в самый разгар уборки и без того скудного урожая означало обречь себя по весне на настоящий голод. Так что поехали верхами. Но Тимофей этому только радовался, поскольку в Рязань он ехал на настоящем батином боевом коне — Серко. Тот был уже стар, но еще резв и шел ходко.
Рязань Тимоху поразила. Это ж сколько людей в одном месте собралось! Как же это они друг с другом не сталкиваются? Он ехал, разинув рот и крутя головой по сторонам, и, если бы Козьма еще перед городскими воротами не перехватил повод из Тимохиных рук, он непременно потерялся бы.
Устроившись на постоялом дворе, Козьма велел Тимохе ждать его, а сам, достав из переметной сумы батюшкину трофейную пистолю, куда-то ушел. Вернулся он через час, смурной и чем-то недовольный. И уже без пистоли.
— Пошли, — кивнул он Тимофею.
— Куда?
— Снаряжать тебя будем, как в той грамотке указано.
Тимофей удивленно воззрился на дядьку Козьму:
— А денег-то откуда возьмем?
— Есть деньги, есть, — отмахнулся Козьма, и тут до Тимофея дошло, куда пропала батина пистоля.
Он несколько мгновений неверяще смотрел на дядьку, тот же сам его все время учил, что для служилого сословия воинская справа — первое дело. Сам, мол, недоешь, а оружие обиходь! А затем со слезами в голосе произнес:
— Дядька Козьма, как же это? То же тятина сбруя воинская…
Но тот лишь сердито нахмурился и повторил:
— Пошли!
И лишь потом, когда они уже справили Тимофею новый кафтан, и пару нарядных рубах, и настоящие сапоги из отличной юфти, и охабень, и даже нарядный кушак, виновато пряча глаза, пояснил:
— Не переживай, Тимофей Дмитрич, я ж тебе сказал — пистоля сия для всадника не шибко сноровиста. А я на оставшиеся деньги еще и байдану тятину поправлю… — В этот раз он впервые назвал Тимофея вот так, по имени-отчеству.
На Москву они приехали за день до указанного срока. Тимоха, которому казалось, что огромнее и многолюднее Рязани ничего себе и представить нельзя, завидев московские стены, только ахнул и всю дорогу донимал дядьку Козьму вопросами — а как, а что, а почему, а когда? И как это люди сподобились такие великие каменные башни построить? Дядька Козьма отвечал степенно, но, похоже, и сам робел. Тимоха подумал, что, можа, и дядька Козьма тож никогда на Москве не бывал. Смотры, как он сказывал, чаще всего проходили под Коломной или Каширой, а когда и еще дальше, а в Разрядный приказ тятенька, по рассказам матушки, всегда ездил сам-однова. И понятно почему. Эвон сколько им пришлось денег выложить за ночевки на постоялых дворах да ямских станциях.
Деревянные ворота в земляном валу с частоколом они преодолели свободно, а вот в тех, что были в каменной стене, пришлось показывать грамотку.
— Вон вы кто! — весело отозвался нарядный стрелец. — Это вам в Китай-город надо. На подворье боярина Сабурова. Там все ваши собираются…
Когда они проехали через огромадную башню, Тимофей свесился на сторону дядьки Козьмы и тихо спросил:
— Это что ж, дядька, нам таперича дальше от Москвы ехать надобно? В этот самый Китай-город?
Дядька Козьма усмехнулся.
— Да нет, Тимофей Дмитрич, этот Китай-город прям посередь Москвы стоит. Вон его стена впереди виднеется. А прозван так от киты[27], из которой раньше его стены устроены были.
Тимофей ошарашенно кивнул. Да уж, велик город Москва, эвон сколько в нем городов разных построено…
Подворье боярина Сабурова оказалось огромным. И полным народу. Они спешились у распахнутых ворот, и дядька Козьма, стянув с головы шапку, осторожно приблизился к дюжему дворовому, стоявшему у ворот с бердышом в руках.
— Ну чего тебе? — недовольно рявкнул тот. — Не подаю! На паперть иди!
Тимофей насупился. Конечно, дядька Козьма в изношенном армяке смотрелся не очень, но он вой русский, за Русь кровь проливал, так чего этот… этот… мордатый так на него гавкает, аки пес. Па-адумаешь, на Москве живет! Где бы та Москва была, коли не такие, как тятенька и дядька Козьма? Давно бы все в татарской неволе горе мыкали…
27
Кита — вязка жердей, которые используются при строительстве, в том числе и укреплений.