Правоверный

— Понимаю, — усмехнулся Назрула, — тебя наверняка интересует, откуда я так хорошо знаю русский язык? — усмехнулся он.

Чумаков снова пожал плечами, хотя именно это и интересовало его в первую очередь.

— Так, вот, — словно не замечая жеста пленника, продолжил тот. — Все дело в том, земляк, я, как и ты, родился в Душанбе, и закончил тот же университет, в котором обучался и ты. Я филолог по специальности. И то, что ты сегодня нам рассказал, ты рассказал правду. Вряд ли тот, кто не родился и не вырос в Душанбе, мог с такими подробностями рассказать об этом городе. Да и говоришь ты на диалекте столичного жителя. И многих профессоров и преподавателей университета, которых ты назвал, я знал лично. А здесь, в Афганистане, я оказался еще до революции. В этой провинции у меня проживает родной дядя. Учитывая этот факт, мне и предложили выехать сюда, по контракту, преподавателем русского языка. А Джаффар…. Джаффар мой двоюродный брат.

— Ты мне сразу понравился, — продолжал Назрула, еще тогда, когда я наблюдал за всеми вами из зарослей арчи. Я видел, как презрительно разговаривал с тобой экипаж вертолета. Да оно и понятно, — усмехнулся он, — они летчики, а ты кто? Пехота… Ну ладно, а сейчас отдыхай. Что с тобой будет дальше, узнаешь позднее. Не знаю, какое о тебе мнение у Джаффара, но я о тебе дам знать своему хорошему знакомому в Пакистане… Надеюсь, ты вскоре поймешь, кто прав в этой войне, а кто нет, и примешь правильное решение.

Этой ночью Чумаков долго не мог заснуть. Лежа на топчане, он невидяще смотрел на трепыхавшийся фитилек керосиновой лампы, чем-то напоминающий собой пойманную бабочку, и невольно вспоминал последние дни перед отправкой в Афганистан…

Ему тогда дали недельный отпуск… И всю эту неделю он провел с любимой девушкой Аленой, именно той, из — за которой, а если быть точнее, из-за драки, которая случилась на дне ее рождения, он и был отчислен из университета. В последний день перед отъездом, он познакомил Алену со своими родителями, младшим братом, а вечером пригласил в ресторан…

…Они сидели в полумраке, при свечах…Словно из ручья вода, разливалась по полупустому залу нежная мелодия танго. Посетителей было немного. Он вспомнил как к столику подошел официант. В руках его был огромный букет цветов. С официантом он договорился заранее.

— Вот, пожалуйста…цветы для вашей дамы, — сказал он, протягивая букет, и красноречиво посмотрел на Чумакова.

Смущенная Алена подняла тогда на него изумленный взгляд.

— Спасибо тебе, — прошептала она, когда официант удалился. — Мне никто еще не дарил такие розы… понимаешь, никто! Спасибо тебе…

Она подняла свой бокал, и они чокнулись.

Провели ночь в однокомнатной холостяцкой квартире его университетского товарища, который ради своего друга, оставил их одних… Он и она, нежность и радость. Бесконечная, захватывающая все существо, радость до самой утренней зари…

Он и сейчас помнил упругую мягкость ее губ, теплых, влажных, то разомкнутых, шевелящихся в скользком неутомленном соприкосновении, то непроницаемо сжатых, как будто в обморочном забытьи она переставала дышать, чувствовать его…

…Усталая и счастливая, она заснула на его груди… В этот же день он убыл в Афганистан…

Генерал Гришин в раздражении отбросил в сторону суточную сводку событий по Афганистану. Было похоже, что ситуация выходит из под контроля. Ошибиться нельзя, в сводке речь шла и о «Правоверном».

Он поднял трубку.

— Генерал Гришин, — требовательно произнес он. — Срочно ко мне полковника Зверева.

Почти сразу, в дверь постучали.

— Да! — крикнул Гришин.

— Товарищ, генерал… — начал было Зверев.

— Проходи, проходи, Игорь, — раздражения, которое совсем недавно разрывало его, уже не было.

— Читал?.. Хотя чего я тебя спрашиваю, — махнул он рукой, — ты же сам мне ее сегодня подсунул… Что сразу не доложил? Ждал моей реакции?

— Ну, почему же, конечно читал, — кивнул тот, уходя от прямого ответа на последующие, заданные ему генералом, вопросы.

— Тогда доложи, что думаешь о создавшейся ситуации?

— Похоже, это наш «Правоверный».

— Похоже, или уверен?

— Уверен.

— Вот то-то, — Гришин бросил на подчиненного суровый взгляд, — и я в этом уверен. А ведь ты совсем недавно докладывал, что операция по внедрению начнется через пару месяцев. Так или нет?

— Так, Василий Маркович, — нахмурился Зверев. — Но война, есть война, и порой она вносит свои коррективы. Может это и к лучшему. Как бы сказать, все происходит уже не по выработанному сценарию, а по воле случая…

— Только бы этот случай закончился для «Правоверного» нормально, — перебил его генерал. — Держи все под контролем. А для того, чтобы эти неожиданные для нас «коррективы» помогли «Правоверному» закрепиться в этом регионе, на мой взгляд, пришло время подключать в эту игру и нашего «Аслана».

— Я уже работаю над этим вопросом, Василий Маркович.

Потянулись томительные дни. Чумакова переодели в национальную одежду, а когда подросла и бородка, он уже ничем не отличался от появляющихся в лагере моджахедов. О том, что он неверный, казалось все забыли, даже мулла. Он свободно ходил по кишлаку, знакомился со стариками, моджахедами, их семьями. Назрула уже длительное время отсутствовал, А встречавшийся иногда Джаффар, казалось, пленного совсем не замечал. Использовали Чумакова в основном в заготовке дров. Много времени с ним проводил мулла, который раскрывал ему сущность ислама, толкование его сур.

Разговаривая с простыми людьми, уже не по университетским лекциям, а наяву, он вникал в их нехитрый житейский быт, их привычки, нравы, обычаи.

Дети полюбили мягкого, доброго дядю Азлара (почему его так прозвали дети, он и сам не мог сказать), и часто заходили к нему в хижину. В один из таких дней, там неожиданно появился Назрула. Тепло поздоровавшись с Чумаковым, он окинув его с ног до головы.

— Тебе осталось только принять ислам, и ты полностью наш, — усмехнулся он. Испуганные дети выскочили за двери.

— Я недавно был в Пакистане, и рассказал о тебе своему другу. Мы изучали тебя здесь, и даже там, в Союзе… Хотя заочно, но ты понравился моему другу… И дети, я смотрю, полюбили тебя, — кивнул он на двери, через которые только что выскочили мальчишки.

— Итак, Азлар, — назвал он Чумакова по имени, которое прижилось за ним в кишлаке, — принято решение переправить тебя в Пакистан.

Этот день для участников перехода был особенно тяжелым. Когда миновали перевал, и спустились в долину, наконец, был объявлен долгожданный привал. Усталые животные опустились на землю. Часть лошадей, на которых был тяжелый груз, были развьючены.

Как только спала жара, путь продолжили.

На исходе были вторые сутки. По внезапно возникшему среди моджахедов оживлению, Чумаков понял, переходу скоро конец.

Неизвестно откуда появившиеся облака прикрыли собою яркое солнце. Идти стало немного легче. Но впереди их ждала огромная сухая котловина, где ни травинки, ни кустика, — одна спекшаяся голая глина.

Когда и она была преодолена, солнце уже садилось за горизонт. Именно туда, в сторону этого горизонта и смотрел внимательным взглядом Джаффар. Все ждали привала. Но, постояв какое-то время без движения, тот, неожиданно взмахнул камчой. И остановившийся было караван, снова продолжил свой путь.

Впереди, в колыхающейся маревом степи, нарисовались две точки. Джаффар оживился. Точки приближались, росли, и неожиданно одна из них превращается в открытый «джип», другая, — в бронетранспортер…

Много месяцев спустя, уже будучи в США, в Нью-Йоркском центре «Дома Свободы», в руки Чумакову попал довольно любопытный документ, в котором анализировался разгром правительственными войсками отряда моджахедов полевого командира Джаффара. И важная роль в этом, как подчеркивалось в документе, отводилась агентурной разведке кабульского режима, руководимой советскими военными советниками.