Правоверный

Телефонный звонок, и почти сразу лавина итальянских слов. Затем короткое молчание и, теперь уже более спокойная речь, явно адресованная Якову:

— Тебе повезло, дерьмо. У тебя появилось время подумать.

— А с этим что делать? — спросил здоровяк с лицом дегенерата.

— Когда вернемся, уберете. И чтобы никаких следов.

Фил понял, что последняя фраза имела к нему непосредственное отношение.

Раздался лязг металлических запоров, неясные затихающие голоса, и все стихло.

Фил снова открыл глаза. Ни стула, ни прикрученного к нему Якова, нигде не было видно. Там, где он стоял, на полу лежала какая-то бесформенная куча.

— Свалился, — с безразличием подумал Фил о своем друге, и вдруг вспомнив, что слова «когда вернемся, уберете…» относятся именно к нему, стал лихорадочно искать выход из создавшегося положения.

— Так, сначала нужно заставить работать ноги, — решил он, и начал кататься по грязному цементному полу, с трудом сгибая и разгибая их в коленях. Почувствовав, как они оживают, он медленно стал подтягивать их к подбородку, а свой зад втискивать между связанных за спиной рук. Мокрый от пота, а дышать можно было только через нос, он задыхался. Кажется прошла целая вечность, пока он протиснулся между рук. Как это получилось, он и сам не мог понять. Спустя много лет, будучи в спортивном зале, он попытался снова проделать этот «трюк». Но сколько не бился, ничего у него не получилось. Возможно, и года были уже не те, да и гибкость не та…

А сейчас, в полном изнеможении, но уже с лежавшими на животе связанными руками он, вытянувшись во весь свой рост, отдыхал. Гулко стучало сердце. Грязный пот заливал горящее от перенапряжения лицо. Немного придя в себя, он поднес связанные руки к лицу и, шевеля кончиками пальцев, с огромным трудом отодрал со рта скотч. Внимательно осмотрел стягивающий руки узел и, не раздумывая, впился в него зубами. И вот, наконец, облегченно вздохнул, — руки были свободны. Зная, что захватившие их люди в любое время могут вернуться, он поспешил освободить от пут и свои ноги. С трудом поднялся, и, шатаясь, словно пьяный, подошел к лежащему на полу Якову. Сняв с него все путы, и осторожно отодрав со рта скотч, он внимательно осмотрел своего друга. Яков был без сознания. Пульс почти не прощупывался. Фил приподнял его и прислонил к прохладной стене.

Лицо, превращенное в кровавое месиво, неожиданно дернулось. С трудом, открыв глаза, Яков увидел перед собой своего друга.

— Прости меня дружище, — с трудом прошептал он, — это по моей вине ты влип в большую неприятность…

— Ничего, ничего. Все нормально, — попытался успокоить его Фил, — мы выкарабкаемся. Посиди спокойно, а разберусь здесь, что к чему. Пока твои знакомые не вернулись, нам нужно быстро исчезнуть.

— Исчезнешь ты один. Я все…. готов, — подобие улыбки искривило разбитые губы Якова.

— Как это, готов!?

— А так, — судорожно вздохнул Яков. — У меня полгода назад был микроинфаркт, а сейчас, по всей вероятности, то же самое, но уже по полной программе… Мне тяжело дышать, Филипп, трудно говорить. А в груди, будто кто-то рассыпал горящие угли. Жалко, что и пожить-то, как следует, не успел. А то, что успел, это так, подобие….Знаешь, Филипп, я почему-то в последнее время стал думать о прожитом… Рождаешься, растешь, к чему-то стремишься. Наживаешь друзей, а больше, — врагов. Для кажущейся выгоды, — ловчишь, кого-то обманываешь, предаешь, бросаешь родину…. И вдруг, — все исчезает. Ответь мне, Филипп, — для чего живет человек? Разве для того, чтобы творить зло, и убивать себе подобных? Да что там говорить…. Прости меня Филипп, — голос Якова перешел на шепот. Слезы скатывались по его разбитому лицу.

— Яша! Яша! Ты брось шутить!? — тряс за плечи своего друга Фил.

— Все Филипп…. Я ухожу. Прошу тебя, бросай все и возвращайся на родину…. Прощай, — прохрипел Яков, и, дернувшись, затих. Остановившиеся глаза с немым укором смотрели на Фила. Проведя рукой по лицу друга, Фил закрыл тому глаза, осторожно положил тело на бетонный пол и поднялся на ноги. Скупые мужские слезы душили его…

— Для чего живем? — мысленно повторил он вопрос Якова, и сам же себе ответил, — этого, кажется, не знает никто…

Стены и потолок помещения похожего на склад, были сложены из плотно подогнанных друг к другу бетонных плит. Из бетонных плит был и пол.

— Да, из такого бетонного мешка выбраться невозможно, — подумал он, внимательно осматривая потолок и стены помещения, единственным выходом из которого была металлическая дверь, естественно закрытая снаружи.

Он медленно обошел помещение, поднял лежащий рядом с дверью металлический прут, подошел к столу, и присев на старый ободранный стул, задумался. Выход был один, — ждать хозяев, а там, как Бог подскажет.

Раздавшийся лязг металлических запоров, заставил его, уже провалившегося в дрему, очнуться. Не раздумывая, метнулся к двери, разбил прутом свисавшую над дверью электрическую лампочку и замер.

Металлический скрежет и дверь приоткрылась. В помещение хлынул яркий свет наружного освещения. Настороженная итальянская речь, и снова тишина. Дверь открылась полностью. В проеме показался похититель с квадратной челюстью. В вытянутой руке был пистолет.

Взмах руки и верзила с раскроенным черепом падает на пол. Фил сразу же прыгает в коридор. Удар ноги, — пожилой, как пушинка влипает в стену и, бессмысленно вытаращив глаза, сползает на пол. Не успел повернуться к третьему, как получил сильнейший удар в челюсть и короткий тычок в солнечное сплетение. Ругань по-итальянски, и грубый носок ботинка пытается перевернуть Фила, оказавшегося лежащим на полу, на спину. Рывок за ногу, и последний из похитителей падает рядом. Собрав все силы, стиснув зубы и превозмогая боль, Фил дотягивается до горла соперника и, что есть силы, стискивает его.

С трудом поднялся. Саднило разбитое лицо. В желудке была отвратительная ноющая боль. Провел рукой по лицу, рука окрасилась в красный цвет. Удар в лицо разорвал ему уголок рта, и похоже, сломал нос. Через некоторое время, держась рукой за стену, вышел из помещения. Стояла ночь. Мелкий дождь приятно холодил разбитое лицо. Он в изнеможении опустился на колени, и отключился.

Очнулся, когда начался рассвет. Приподнялся на локте, осмотрелся. Лежал на земле в зарослях кустарника. В дождливой дымке виднелось приземистое, похожее на склад, здание. И вдруг, эту девственную тишину нарушает вой сирен сразу нескольких полицейских машин…

Его повели в сторону машин. Что-то влажное, — кровь, дождь, слезы, — текло по его щекам, но для него это уже не имело никакого значения.

— Боже, — донесся до него чей-то возглас, — посмотрите, как его лицо разделали кастетом!

Каждый его шаг отдавался болью. Оказавшись у полицейской машины, почувствовал озноб.

Дождь прекратился. Неизвестно откуда появившийся холодный ветер погнал прочь нависшую над мегаполисом густую мрачную облачность. Вот уже промелькнул робкий лучик света. Это было началом нового просыпающегося дня.

В кабинете руководителя десятого участка ФБР курирующего Брайтон-Бич Нормана Хиггинса, находился он сам, его помощник, агент Ник Ковалевски, представитель регионального управления ЦРУ Стэнли Буш и детектив местного отделения уголовной полиции, Мел Харрисон. Обсуждали события, которые произошли накануне в заброшенном складском помещении на окраине одного из глухих районов Брайтона.

Подводя итоги, Хиггинс вежливо дал понять детективу Харрисону, что расследованием всей этой бойни будет заниматься его отдел, потому что разработкой людей принимавших в ней участие, давно занимаются его люди.

Харрисон, давая понять что ему все равно, безразлично пожал плечами, но тут же заметил, что принимает решение не он, а его начальство. Чтобы его успокоить, Хиггинс сказал, что о принятом решении письменно поставят в известность капитана Брендона, непосредственного руководителя Харрисона. После этого заявления, поняв, что в этом кабинете он уже лишний, Харрисон поднялся с кресла, пожелал успешного расследования, и попрощавшись, вышел.