Страница 19 из 61
Она вышла на маленькую площадь у любимой церкви отца Родиона Раскольникова. Остановилась, глядя на застывшие над землей черные ядра куполов. Кресты царапали низкие ночные облака, неслышно скользившие по темному небу. Она закрыла глаза и прислушалась — как в детстве, когда казалось, что там, на небе, кто-то ходит. Нужно лишь зажмуриться, замереть — и услышишь шаги…
На небе было тихо. Она усмехнулась и открыла глаза. Из города нужно двигать прямо сейчас. На полученные бабки можно джусовать целых полгода — до новых выборов.
Где-нибудь на Дальнем Востоке. Или в Костроме. Я мечтала путешествовать всю свою нищую жизнь — до. О чем я мечтаю после? Да пошли вы к черту.
Справка: каждый зарабатывает, как может.
Работа должна доставлять удовольствие.
Часть II
ВОДЯНАЯ МОГИЛА
Наталья Курчатова
Ксения Венглинская
ОСЛИНАЯ ШКУРА
…История эта началась тогда, когда Колян, что жил в красном кирпичном доме под самым Вантовым мостом, узнал о том, что белокурая бродяжка у метро «Рыбацкое», где тусуются в основном безработные чурки, цыгане и барыги, — его родная дочь Шура.
Колян, если кто не знает, в молодости был королем районной голытьбы. Потом какими-то правдами-неправдами, через наследство или прихватом, стал он хозяином небольшого строения на самом берегу Невы, там, где она, еще не стесненная гранитными набережными, свободно течет меж берегов, заросших сорным ивняком, тополями и горами пивных банок, оставшихся от вольных пикников местного пролетариата. Когда-то на этом месте стояло село Рыбацкое, жителям которого дарована была императрицей Екатериной Великой благодарственная стела — за то, что добровольно дали рекрутов в один из шведских походов. Весь район так и называется до сих пор — Рыбацкое.
Красный домик Коляна — одно из немногих строений, уцелевших на берегу во время возведения нового Вантового моста. В отличие от старых мостов, просвет его таков, что позволяет проходить речным судам, поэтому Вантовый никогда не разводится. Также он соединен развязками с кольцевой автодорогой и проспектом Обуховской Обороны и представляет собой основу целой транспортной системы. И еще — он очень красив на рассвете, когда с востока, со стороны Ладожского озера-моря, плывут пушистые персиковые облака; да и когда не плывут — тоже ничего.
Красный кирпичный домик Коляна, прилепившийся на береговом склоне, до сих пор смотрит в гибкое, пружинящее под транспортным потоком брюхо Вантового моста, а также одним из первых в городе встречает баржи, идущие в залив с Ладоги, летним вечером выстраивающиеся в очередь на проход по реке.
С тех пор как увидел Шуру среди чумазых таджиков и цыганят, Колян, считай, заболел. Дело в том, что жену свою (да и была ли она ему женой? Вряд ли!) Колян не видел уже много лет и с полным основанием считал умершей. Скорее всего, так оно и было — так, да не совсем. Коля с Настей сошлись еще в отрочестве — ей было едва пятнадцать, ему оставалось полгода до армии. По молодой дурости Настя вскоре залетела; мать ее и бабка гнали его с порога, про ребенка сказали — изведут. Вскоре после этого Колян пошел по призыву, и вот ведь везение — на войну не попал, но служил в ЮФО, с теми же черными, которых бивал на раёне. Ну, тут уж и ему досталось, огреб по не балуйся, вернулся, считай, инвалидом, с усохшей левой, потому как гнуться под дагов не хотел.
Вернулся — справился о Насте, конечно. Кореша сказали, что после того, как забрали его, она вскоре заторчала и сгорела в героиновом бреду. Погибла от передоза. Сдохла в канаве. Мыкалась по хатам, под любого ложилась за дозу. Обычная сказка в этих краях.
Колян горевал недолго — чего там, бабы будут еще, а жить как-то надо. Шоферил, в бригаде шестерил, много чего испробовал, и вот к тридцати годам оказался владельцем небольшого краснокирпичного домика и своего бизнеса.
А тут — Шура. Мелькнула, как видение — худенький подросток с чумазыми коленками, в обрезанных джинсах и светлой короне волос. Волосы как у матери — льняные кучеряшки, редкая по нынешним временам масть. Так и увидел Николай свою пятнадцатилетнюю Настьку!
Подошел к тетке Алле, цыганке, которая травой барыжит у метро и знает всех.
— Чья, — говорит.
— Так это, — отвечает, — Настены дочь, той, что на инвалидном заводе работает.
У него так и пересох рот.
— Где, — говорит, — найти ту Настю.
— Адрес не скажу, — лукавит Алка, — но подойди-ка ты, мил Колян, в пятницу к общаге бывшей ткацкого училища — там на проходной спирт продают, там Настена всегда на выходные по дешевке затаривается.
Все тут понял Колян, но в пятницу все же пошел к общаге — это такой дом желтый, с окошками узкими, видимо, чтобы ткачихи, толстые от доли своей, не спрыгнули. У проходной уже начинался парад уродов. Тонкой, с льняными кучеряшками Насти, конечно же, не было среди них.
— Настя! — наудачу крикнул Колян.
В очереди произошло шевеление. Худая бабка с лицом синюшным, как зимняя луна, хрипло каркнула ему:
— Чаво?..
Кинул Колян оземь скомканную пачку сигарет и зашагал к себе, под Вантовый мост.
Ничего теперь не осталось ему, кроме детки. Заперся он тогда на два дня в кирпичном домике, что встречает суда на Неве заперся с лучшим своим другом — псом Вольдемаром и секретаршей Зоенькой, что носила ему виски «Джек Дэниелс» и ветчину на ржаном хлебе. И отрядил верных своих нукеров — узбека Арифа и получечена Романа следить за тусой беспризорников у метро.
Яркий воздушный шарик, алое надувное сердечко в руках бродяжки… С Днем святого Валентина вроде бы не поздравляют летом? Да и день рождения у нее нескоро.
Но все равно: сразу праздник. И мужик вроде как нормальный, нестрашный вовсе. Хачапури угостил. Пойдем со мной, говорит. Говор у него нерусский, вид привычный — широкое лицо, под глаза заросшее пегой щетиной, футболка и треники. Зато телка евонная — идеал девочки-подростка. Мини-юбка, черные колготки (может, даже и чулки), кофточка со стразами, из самых дорогих, что на рынке продают. И конечно же, блондинка. Но не пересушенная, а такая… медово-элегантная.
И на макияже. Красавица, одним словом. Фея. Тоже говорит: не бойся, пойдем с нами. А чего ей бояться? Всяко не порежут. Может, еще и поесть дадут, а то и шмотку какую подарят. Она, конечно, маленькая еще — курить и водку пить не будет, только «ягуара», как самые крутые парни и девчонки в их тусе. Пиво — горькое очень… а вот «ягуар» и прочие напитки в ярких жестяных банках, которые открываются с таким вкусным (ни с чем его не спутаешь) звуком «пш-ш-ш», Шурка очень уважала. Короче, согласилась она пойти с этой красивой дамой и черным.
Страшно стало, когда они на их машине подкатили к красному кирпичному дому на границе района. Прямо почти под мостом… Когда-то она очень любила гулять в этих местах — красивый сверкающий мост, весь в расходящихся лучах-вантах похожий на кусок солнца, река, корабли, большие и малые, баржи и пассажирские теплоходы. На них Шурка особенно любила смотреть, потому что оттуда доносилась громкая музыка и смех и яркие огоньки танцевали отражениями в воде. А потом пошел слух, что в красном доме жуткие вещи творятся, и все перестали туда ходить и тусоваться в его близости. Некоторые пацаны, правда, пробовали лазать подглядывать, но потом ничего не рассказывали. Да и пара девушек постарше там бывали… Что там происходит, они тоже не говорили, но после у них появлялись деньги и они начинали часто ездить куда-то в город «на работу».
Изнутри дом оказался совсем не страшным: в большом зале, к которому примыкала кухня, все четыре стены были крашены в разные очень яркие цвета, и у каждой стенки стояла такая же разноцветная мебель, В центре зала стояли фонари с большими белыми зонтиками. А окна были забраны черной пленкой.
Красивую женщину звали Зоенька, ее спутника — Роман. Они действительно накормили ее, а Зоенька подарила ей шарфик, весь пропахший вкусным табаком и какими-то сладкими духами. Иногда Зоенька уходила в другую комнату, и оттуда орал какой-то бухой мужчина. Потом наконец Зоенька вывела его в зал. И сказала Шурке, что это Николай. Николай, с опухшим лицом и узкими щелками воспаленных глаз, стоял, пошатываясь и придерживая рукой голову… однако одет был чисто, в белую футболку с портретом какого-то чувака и джинсы. Оглядевшись вокруг, будто бы впервые здесь оказался, он уткнулся взглядом в белокурую девчушку, которая сидела на стуле в кухне, напряженно сложив руки на коленках. И вдруг хрюкнул, пьяно разревевшись, шатнулся сначала к Зое, потом и к Шурке, мыча что-то неразборчивое про «доченьку». Одна рука у него, скрюченная, висела вдоль тела, зато другая бугрилась мышцами.