Вкус смерти

Днем и ночью над зеленой топью вились тучи назойливого комарья и мошек. Они яростно набрасывались на все, что двигалось и излучало тепло. От кровососов одинаково страдали и люди, и животные, постоянно обитавшие в окружающих лесах.

— Хоть бы химию сюда напустили, — пожаловался однажды Большой. — Заедают людей начисто, паразиты.

Он ночью нес очередное дежурство и его искусали мошки. От их укусов лицо вздулось, потеряло привычные формы и стало похожим на небольшую лиловую подушку-думку.

— Это ваши городские комары боятся химии, — засмеялся лесник Якобс, хозяин хутора, на котором они жили. — Наши ее не знают и потому им наплевать, чем их посыпают.

Чтобы добраться до русской земли, людям Железного надо было пересечь болото. На это у них уходило часа полтора-два в зависимости от погоды. Они переходили топь по едва заметной стежке, которую среди кочек и яркой зелени гиблых трясин лесник Якобс пометил ольховыми веточками. Листья ольхи подвяли, стали черными, и веточки хорошо выделялись в живой траве.

Ступив на русский берег, боевики остановились. Прислушались. К разгоряченным потным лицам льнули безрассудные комары. Выждав, когда их сядет на лоб побольше, Большой ударом ладони раздавил всех сразу. На коже возникло кровавое пятно.

— Первая кровь, — засмеялся Белый. — Теперь удача в наших руках. Эти комары — русские!

— Заткнись! — прикрикнул Железный. — Идем молча!

Они продвигались гуськом. Железный — впереди. За ним неслышными шагами ступал Черный. Он нес тяжелый рюкзак, который заполняли жратва и принадлежности охоты за генералом — веревка, мешок, чтобы надеть его на голову, шприц и ампулы со снотворным, на случай, если генерал будет сильно артачиться.

Замыкал колонну Зеленый — Ныым. Он шел согнувшись, положив ладонь на правый бок. При каждом шаге отмахивался от насекомых, постанывал и зло ругался, перемежая русский мат с родной эстонской бранью. На голову то и дело падали липкие лосиные мухи, которые осыпались с кустов и веток на все, что двигалось. Потом они ползали по лицу, по шее, стараясь забраться за ворот. Они не кусались, но само ползанье их по телу раздражало до крайности.

Признаков присутствия людей в лесу не обнаруживалось. Только где-то за деревьями невидимый дятел старательно долбил сухой ствол. Боевики прошли к месту, откуда постоянно вели наблюдение за дорогой. Расположились табором. Здесь Зеленый сунул в рот таблетку, подаренную Прасолом. Уже через пять минут его затошнило и стало выворачивать внутренности наружу.

— Да уберите вы его отсюда! — зло сказал Серый. — Меня самого уже тошнит!

— Иди-ка ты, малый, назад, — сочувственно предложил Железный. — В таком виде вояка ты хреновый. Только смотри, никому не попадайся на глаза.

Зеленый молча тронул автомат «узи», болтавшийся у него на плече.

— Учти, полной доли не получишь, — предупредил Серый сердито.

— Я останусь, — сказал Зеленый и снова зашелся в спазме рвоты.

— Какой ты вояка, — еще раз подтвердил свое решение Железный. — Иди. Только мешать будешь. Долю отдам — я добрый…

Сгорбившись и еле волоча ноги — после таблетки состояние действительно стало паршивым, Зеленый поплелся назад по хорошо знакомой ему тропинке. Навстречу жизни, подальше от места, где вот-вот восторжествует смерть…

Время ожидания тянулось медленно. Боевики сидели кто на пеньке, кто на камне, с головами укрывшись армейскими плащ-палатками. Курили, лениво перекидывались словами. Серый снова затеял разговор о деньгах.

— Слушай, Железный, — начал он, — ты уверен в чеченах? В Руслане или как его там?

Железный сложил большой и указательный пальцы правой руки в кольцо и показал его Серому.

— На сто процентов.

— Какие гарантии?

— Черт тебя, в конце концов, побери, Серый! Ты знаешь, кто такой Тийт Пруули?

— Не-е, — мотнул головой Серый.

— По-моему, — сказал Бурый, — это какая-то шишка в Таллинне.

— Точно. Советник премьер-министра. Так вот Пруули с благословения премьера в прошлом году загнал чеченам полтора миллиарда изъятых из обращения русских рублей. Нечестно? Но когда бизнес такого рода бывал честным? Наши вожди на этой операции хапнули без малого два миллиона баксов. Генерал Руслан под другой фамилией выступал в числе посредников. Дудаев ему очень доверяет…

Разговор угас и снова наступило молчание.

Серый стал волноваться раньше других.

— Может, займем позицию? Как бы не пропустить кабанчика.

— Спокойно, — прервал его Железный. — Медный лоб ездит по расписанию. У нас в запасе по меньшей мере два часа. Займем позицию загодя, но не раньше, чем за час.

О генерале Дееве Железный был самого низкого мнения. Военный человек, в какой бы обстановке ни находился, не должен, просто не имеет права действовать по шаблону, подчиняться привычкам. Сам Железный, битый и тертый во множестве переделок — больших и малых — иногда грозивших смертью, иногда — банальными синяками, старался дважды в день не уходить из дома в город и не возвращаться к нему одним и тем же маршрутом. Лучше он сделает изрядный крюк, чем его посадят на кончик ножа на привычной дороге или выпасут стражи закона, словно беспечную тупую овцу. Генерал, скорее всего, над подобными пустяками не задумывался. Медный лоб, право слово. Набитый дурак… И справедливо, что за собственную глупость ему придется заплатить немалую цену унижением и волнениями.

И на этот раз Медный лоб оказался верен своей беспечности. Его машину Белый заметил на взгорке ровно в шестнадцать десять. Правда, до этого произошло мелкое изменение привычного графика проезда машин, но Железный не придал ему значения. Хлебный фургон, обычно возвращавшийся из города в гарнизон к вечеру, проехал незадолго до генеральского «уазика». Железный внимания на это не обратил. И зря.

Слово «бой» знакомо каждому. Но далеко не все мы вдумываемся в его смысл. «Полк пошел в бой»… «В бой идет отряд»… Фразы произнесены, и кажется — воевать двинулось нечто монолитное, способное нанести удар в одно время в одну точку.

Между тем отряд — будь то взвод, рота или батальон — состоит из множества людей, и бой — это десятки, сотни единоборств, огневых, рукопашных, это столкновение воли и отваги бойцов разной выучки, физической и волевой подготовки. В итоге побеждает не тот, на чьей стороне численный перевес, а тот, кто в большей степени обучен, стоек, лучше вооружен и дисциплинирован.

Если в строю семь бойцов — у них семь боев, у каждого свой. У тысячи солдат — тысяча. Никогда участник или очевидец не в состоянии обозреть все поле боя. Его правда может быть только правдой своего сражения. Он достоверно, если при этом память не подведет, способен рассказать лишь об одном бое — своем. О страхе — своем. О радости победы — своей.

Предвидя вооруженную схватку с бандой Железного, Прасол исходил из военной мудрости, гласящей «чем короче строй, тем меньше в нем ненужных людей». Прасол знал приблизительные способности своих людей и каждому определил собственное место в предстоящем деле. Решать задачи каждый должен был в меру своих сил и возможностей. Действуя в одиночку, они составляли единое целое — боевой отряд, работавший по единому плану против такого же единого отряда террористов.

С первых минут захват начал разворачиваться не так, как его планировал Железный, да и контуры боя, которые рисовал для себя Прасол, оказались иной конфигурации.

Хлебовозка, на которую боевики не обратили внимания, на миг останавливалась неподалеку от предполагаемого места схватки и высадила Пермякова. Ему поручалось разведать обстановку и блокировать тех боевиков, которые, возможно, засели за дорогой на стороне, противоположной поляне.

Пермяков залег в молодой еловой посадке и осмотрелся. В зоне своей ответственности он обнаружил лишь одного противника. Второго либо не было, либо он хорошо замаскировался…

Серый первоначально занял позицию в шалаше, который сложили для пулеметчика Бурый и Большой. Оба с детства занимались крестьянским трудом, одинаково хорошо умели пахать, сеять, жать и косить. Большой вечером после трудового дня на лужайке искренне признавался, что с удовольствием размял тело, помахав косой, и немного разогнал жирок с захрясшей от городской жизни фигуры. Конечно, все суставы, все мышцы и даже поясница нудом нудели, но Большой считал такую боль благотворной. Она рождалась не от того, что в тело прорывалась болезнь, а от того, что здоровье и сила вытесняли из организма бледную немощь, а та в меру своей живучести сопротивлялась, и борьба двух начал заставляла тело и кости болеть.