Вкус смерти

— Молчать! — прикрикнул Пермяков. — Повторять не буду!

— Он интересовался, кто ты есть, — перевел Ныым.

— А ты что сказал?

— Сказал, ты не милиционер.

Пермяков засмеялся.

— Спасибо, Арнольд. Ты меня очень уважил. А сам он кто такой?

— Он мой труг. Фамилия Валге. Он хочет, чтобы ты отдал ему пистолет и вещи.

Не выпуская оружия, Пермяков согнул руку и левой ладонью ударил по сгибу локтя:

— Во ему! Понял? Как у нас говорят: хренка с бугорка!

— Но этто все его.

— Было, Арнольд. Теперь — мое.

— Так не хорошо.

— Ой, ой! Удивил! Он залез ко мне в окно. Он вор, да? Я научу его заходить в двери.

Пермяков развернул бумажник, пересчитал деньги — рубли и кроны. Валге — Белый беспокойно заерзал на полу.

— Сидеть! — шевельнул пистолетом Пермяков. — Объясни ему, Арни, пусть не дергается. Я ему все равно ничего не отдам. Мне эти вещи понравились. Теперь пусть скажет, зачем пришел?

— Ко мне пришел. Я больной.

— Слушай, Арни, у вас в Чухляндии дверей нет, да?

— Он боялся. В двери не пустит доктор. А я ему отчен нужен…

— Друг, значит? По-русски не говорит. Ходит в гости ночью в окно. С пистолетом. Очень оригинально.

— Он треппует пистоллет назад.

— Ладно, Арни, треппует, так треппует. Я сейчас твоего друга выведу на улицу и совершу акт интернационализации…

— Что такое «интернационализация»? — спросил Ныым, явно не поняв намека.

— Вот, — Пермяков потряс пистолетом, — ТТ — великий интернационализатор. Мертвые, Арни, большие интернационалисты. Лежат рядом фашист, еврей, мусульманин и никаких споров, взаимных обид. И у всех сразу общий язык. Это живые тащат их на разные кладбища. Ты меня понял?

— О, я поннял, — объявил Ныым.

Пока Пермяков прохлаждался в больнице, группа Прасола осваивала трассу. «Генерал» уезжал из гарнизона с утра и возвращался домой после обеда. Строго по часам — в девять утра, в семнадцать — обратно. Надо было приучить людей Железного к мысли — «генерал» пунктуален, беспечен, и взять его будет нетрудно. Операцию следовало проводить к вечеру, когда комдив возвращается в гарнизон. Все должно располагать к такому варианту — в это время на трассе не было посторонних машин, ничто не могло помешать намечаемой акции.

Прасол делал все, чтобы убедить противников в легкости предстоявшего им дела. Он знал: откуда-то за трассой постоянно наблюдают, и вел себя крайне беспечно.

Самым удобным местом, где легче всего было покончить с бандой, Прасол считал большой мокрый луг. И стал это место «обживать».

«Генерал» возвращался из города. Машина неожиданно затормозила перед мостиком через ручей на лугу. Водитель пулей выскочил из «уазика» и полез за домкратом. Генерал неторопливо вылез из машины. Огляделся. Подошел к водителю, возившемуся с колесом. Что-то сказал ему, скорее всего выговорил. Большие начальники склонны верить в то, что с их машинами не должны случаться неприятности, которые случаются с машинами простых смертных. Отведя душу выговором, отошел от машины. Постоял у кювета. Перепрыгнул через него. Выбрался в поле. Стал ходить, изредка нагибаясь.

— Что он делает? — спросил Серый. Вместе с Железным они в тот день наблюдали за дорогой.

Железный поправил резкость у бинокля. Увидел — генерал собирал ромашки. Он криво усмехнулся, отвел бинокль от глаз, повернулся к Серому.

— Цветы любит, а?

Когда он отводил бинокль от глаз, в линзах блеснуло солнце.

— Есть, — сказал Тесля тоном, каким удачливый игрок объявляет шах менее удачливому противнику. — Основное направление левее, десять.

И сразу же стереотруба, укрепленная в машине, направила объектив в указанную точку.

— Вижу, — объявил Шарков. — Засек!

— Что скажешь, Железный? — поинтересовался Серый у шефа.

— Пока одно: хороший генерал. Цветочки любит.

— Смелый, может?

— Просто глупый. Умный генерал всегда должен чувствовать себя на войне. Не подставляться. Надо понимать, что в случае серьезных событий таких, как он, постараются убрать без задержки. В первую очередь. Еще до начала боевых действий.

— Ты словно недоволен, что он такой беспечный.

— Я доволен. И все же, Серый, нам не надо спешить с выводами. Стоит еще присмотреться. Постараться понять, почему он себя так ведет.

— Ты в чем-то сомневаешься?

— Как ты думаешь, почему за много лет риска меня ни разу не накололи?

— Не знаю.

— По одной причине: я всегда во всем сомневаюсь.

— В чем сомневаешься сейчас?

— А вдруг генерал подставляется?

— Ты спятил, Железный? Чтобы подставляться, надо по крайней мере знать, что за тобой охотятся. Мог он об этом догадаться?

— Не знаю.

— Не мог.

— А если?

— Каким образом?

— Что, коли они накололи Зеленого? Почему этот обормот исчез так внезапно?

— Брось, Железный. Мы ведь все выяснили. Аппендицит может прихватить даже тебя. Это проверено. Сосед по палате у него уголовник. Шпана, по-русски.

— Ладно, оставим. Ты спросил, как могли на нас выйти, я тебе дал вариант. А их может быть не один. Есть немало других.

— Предательство?

— Я сказал: кончили. Лучше думай о том, где копать картошку.

— Лично я бы выбрал этот лужок. Удобное место.

— Мне оно не нравится.

— Почему?

— Потому что слишком удобное. В таких местах нормальные люди обязательно будут настороже.

— Слушай, Железный, ты — псих. Это же русские. Ты служил в их армии?

Железный ощерил зубы в усмешке:

— Где я служил, там меня давно нет.

— А я служил у них. Возил командира полка. Водитель ефрейтор Курт Соо, честь имею. Так вот, ни у меня, ни у командира полковника Осипенко никогда и мысли не было, что на нашу машину кто-то может напасть. Даже в поле мы садились перекусить под любой куст, а мой автомат так и лежал в машине. Это называлось чувством хозяина. И его из русских не так-то просто выдавить, поверь мне, Железный.

Перед заходом солнца Прасол и Тесля проверили место, где был замечен блеск оптики. Железный выбрал наблюдательный пункт весьма умело. Это свидетельствовало о его высокой квалификации. С горушки открывался прекрасный вид на всю пойму ручья. Хорошо просматривалась дорога. Наблюдатели, располагавшиеся здесь, даже не пытались скрыть следы пребывания. Да и зачем? Кто запрещает людям облюбовать местечко под деревом, посидеть под ним, покурить, перекусить, поболтать? Трава вокруг была изрядно примятой: люди Железного здесь толклись не один день.

Утром следующего дня «генерал» выехал из гарнизона по обыкновению в девять. «Уазик» не спеша бежал по дороге. Сидевший за рулем Тесля держал на спидометре цифру «50».

Двое раздетых по пояс мужчин косили траву на лугу неподалеку от мостика через ручей.

— А ведь это они, — сказал Прасол уверенно.

— Почему так решил? — поинтересовался Шарков с немалым сомнением. — Тут местные нередко сенцом промышляет. Да и смысл какой нашим глаза мозолить?

— Именно в этом. Чем они здесь будут чаще маячить, тем меньше на них станут обращать внимания. По-моему, я даже узнал, кто они. Тот, что слева, Халликаспруун — Бурый. Справа, который пониже — Суур — Большой.

Тут же Прасол положил руку на плечо Тесле.

— Остановись и сходи в кусты на противоположную сторону. По малым делам. Допустим, вид этих кустиков у тебя вызывает рефлекс…

— Зачем?

— Пусть привыкают к мысли, что мы беспечны и на них не обращаем внимания.

— Проводим подкормку? — спросил Шуршалов языком заядлого рыбака. — Пожалуй, я тоже сбегаю в кустики. Ловись рыбка, большая и маленькая.

Когда машина миновала косцов, Большой отер со лба пот, оперся на косу и проводил «уазик» глазами. Бурый на мелочи не разменивался. Он продолжал косить как ни в чем не бывало.

— Они на крючке, — сказал Большой довольно. — Только подсечь.

Бурый старательно махал косой, врубаясь в сочную зелень с яростью заядлого фермера.