Ночь вампиров

— Я к тебе, Михаил Петрович, — сказал Мудров.

— Что случилось?

— Даже начинать неудобно… — замялся Мудров.

— С чего вдруг? Зря же ты не пришел бы?

— Сам понимаешь, в наши дни на таких, как я, смотрят с подозрением. Старый кадр. Родился при Сталине. Служил при Брежневе. Тоталитарно-застойный легавый. Ловил и сажал демократически настроенное жулье.

— Ну, это ты брось… Какой же у них демократический настрой?

— Как какой? Кричат ведь: «Тюрьмам — условия санаториев!»

— Ладно, оставь эту тему, — сказал Пушков, раздражаясь. — На кой хрен самоуничижаться? Если пришел — говори без предисловий.

— Без них не выйдет, — Мудров вздохнул. — Скажу что не так — отшатнешься, а мне больше и пойти не к кому.

— Кузьма Иванович! — воскликнул Пушков. — Мало ли мы с тобой на какие темы трепались?

— Я к тебе, Петрович, с подозрениями. Смех и только! Тоталитарно-застойный легавый унюхал в Кизимове мафию.

— Вышел на какой-то след?

— Вышел. Про «Экомастер» слыхал?

— Кто же о нем не слыхал? Демократическая общественность Кизимова, как у нас говорят, «демокизы», высоко ценит этот смелый прорыв в будущее.

— Что-то ты заговорил слишком красиво.

— Не я. Так говорит наш главный демократ — городской голова Гуревич. Малое предприятие — это одно из основных направлений современной экономики. И от нас требуют поддерживать предпринимателей.

— Даже так?

— Во всяком случае, не мешать им.

— Предприятие, Петрович, это когда что-то производят. Такие надо поддерживать. Пестовать, я бы сказал. Но если ты поставил возле подвала банка вентилятор и выдуваешь оттуда банкноты, я подобное предпринимательство называю жульничеством.

— Если банкноты хранятся так плохо, что их можно выдуть, виноват сам банк.

— Каким ты был, Петрович, таким и остался. Раньше тянулся перед секретарями райкома, теперь повторяешь рассуждения демокизов. Где же свобода мнений? Плю-ра-лизм, так, что ли, произносится?

— Брось трепаться, старик! — оборвал его Пушков довольно резко. — Я уже на выходе, и мне один хрен, вышибли бы меня раньше тоталитарным пинком или теперь вышибут демократическим жестом руки — пшел вон!

— Значит, ничего не изменилось?

— Изменилось все. Раньше я знал правила игры и не отступал от них. Теперь правил нет, и все приходится угадывать. Берешь жулика за жабры, трясешь, а он, оказывается, и демократ, и патриот, и личный друг, и акционер, и спонсор в придачу. А ты оказываешься врагом инициативы и прогресса. Поэтому надо помнить о правилах соразмерности, отменить которые не может даже демократия.

— Что за правила? Не слыхал.

— Все ты знаешь, обо всем слыхал. А суть их в том, что при любой системе подчиненный должен не показывать вида, что ему не нравится, как воняет из-под мышек начальника. И все.

— Да здравствует свобода! — сказал Мудров, выбросив вверх сжатый кулак.

— Ладно, что у тебя с «Экомастером»?

Мудров, торопясь, стал рассказывать все, что сумел понять в деле с той поры, как столкнулся с фирмой Кесояна. Когда он рассказал о контактах предпринимателей с Клыковым, Пушков насторожился.

— Ты за ними следил?

— Протестую. Следить за ними у меня нет права, верно? Зачем же нарушать закон?

— Хорошо, допустим. Ты видел встречи предпринимателей и нашей урлы в разных местах и в разное время. Так?

— Точно. В разных местах и в разное время. И пришел к выводу: они скооперировались.

— Деньги и ножи?

— Нe все так просто, Петрович. Сложнее. Деньги с деньгами. Ножи с ножами. Так точнее.

— Что-то ты мудришь, старик.

— Нисколько. Нынешний Клык не просто нож. Он по всему и мешок с деньгами.

— А где ножи?

— Час назад все они уехали. На трех машинах. Кооператоры, Топорков, Абдуллаев, Зотов. Чует мое сердце — на дело. Десять человек сразу! Такими силами сельпо щипать не ходят.

— Куда поехали?

— Я за ними прокатился до Щекинской развилки. И, учти, не следил. Просто случайное стечение обстоятельств. Собирался в Тарбеевку. Там вроде запчасти к «москвичам» появились…

— Запчасти — на ночь глядя?

— А кто мне запретит?

— Ладно, давай толкуй дальше.

— На развилке две машины свернули к озеру, одна прямо.

— Но ведь дорога на Сузок закрыта «кирпичом».

— Если они задумали что-то серьезное, их и кирпичная стена не остановит. А серьезное, по-моему, это… База «Буран».

— Почему так решил?

— В последнее время к ним зачастил сержант из гарнизона. Потом появился прапорщик.

— Фамилии?

— Не знаю, просто обратил внимание на них. И все…

— И все же, может, слыхал случайно?

— Случайно — да. Сержант Елизаров. Прапорщик Лыткин.

— Елизаров? Знакомая фамилия. Была наводка, что он приторговывает патронами… Хорошо, что ты предлагаешь?

— Давай, Петрович, прокатимся. А? По старинке. Как бывало, когда я тобой командовал. Или остались плохие воспоминания?

Пушков молчал, задумчиво почесывая кончик носа.

— Тряхнем стариной, — снова повторил предложение Мудров. — Поверь интуиции старого деда.

А Пушков и без того с самого начала понял: во всем, что говорил Мудров, несомненно, имелась криминальная прокладка. Только какая? И эта неясность становилась всегда самым сложным обстоятельством любого уголовного дела и, вместе с тем, делала его интересным. Во всяком случае, сейчас никто ничем не рискует, если они вместе прокатятся по городу. Ведь чем черт не шутит…

— Едем, — сказал Пушков, соглашаясь. — Сейчас соберусь. Оружие есть?

— Точно, — подтвердил Мудров. — Да не волнуйся, ружье охотничье. Все по закону…

Согласие Пушкова породило у старого милиционера прилив особого возбуждения, которое он не испытывал с того самого момента, когда оставил службу. А ведь в молодые годы, собираясь на задержание, Мудров всегда чувствовал, как на него накатывала неожиданная веселость, желание шутить, смеяться самому и тормошить друзей, видеть, как они смеются, отвечая на его шутки. Он с удивлением глядел на суровые лица тех, с кем собирался на операцию, удивлялся, почему они хмурятся, цепенеют в подчеркнутой строгости. И вот азарт прежних лет вновь вернулся, и он подумал, что все пройдет удачно и на этот раз, не может не пройти, и уж кому-кому, а говнюку Клыкову они не уступят ни в решительности, ни в хитрости.

— Я к машине, — сказал Мудров и покрутил ключами, надетыми на палец.

— Давай, — кивнул Пушков. — А я позвоню в отдел. Попрошу дежурного слушать меня. Буду информировать по рации. Как говорят, подстелим соломку на всякий случай.

Мудров с завистью подумал, что в его времена у милиции такой роскоши не было. Какие там рации! Телефон, и тот работал из рук вон плохо. Однако они боролись…

Проехав Щекинскую развилку, Мудров свернул налево к озеру Сузок. Справа, на бетонном столбике, стоял хорошо видимый знак «Проезд воспрещен», в просторечье именуемый «кирпичом». Не обращая на него внимания, они проехали еще метров триста по дороге, которая вела в гарнизон, и притормозили. Аккуратно съехав в сторону, Мудров загнал свой «москвич» за кусты орешника, густо обложившие обочину.

Они вышли из машины, прислушались, и тотчас со стороны озера донесся треск автоматического оружия.

— Учения, что ли? — спросил Пушков.

— База не то место, где учатся стрелять, — сказал Мудров, — да еще по ночам. Стрельбище у них на Митькиной Пустоши. А она в другой стороне.

— Что же там происходит?

— Вот и я спрашиваю. Война, не иначе.

— Что будем делать?

— А сидеть, Петрович, и ждать. Наши клиенты привыкли делать все втихаря. Если это их встретили таким шумом, они, как говорится, рванут когти.

Мудров прошел к машине, вытащил ружье. Переломив стволы, вынул из кармана патроны, вогнал их в казенник.

Медленно светало. В лесу заговорили птицы. Словно пробуя крепость носа, дятел несколько раз стукнул по старой сухой сосне. Веселая дробь пронеслась по лесу.