Страница 10 из 16
— Двинь к нам Бояна, — распорядился князь.
Когда к первому столу подвели дряхлого барда с трухлявыми гуслями, светлейший даванул косяка на Щавеля и обратился к Бояну:
— Поведай нам, достойный, о хане Беркеме и его басурманском княжестве.
— Хан Беркем огромный как гора, — старец тронул шёлковые струны, гусли отозвались мягким негромким звоном. — Голова его как пивной котёл. Бежит, земля дрожит, упадёт, три дня лежит. Когда говорит, изо рта дым валит, а храпит, аж гром гремит.
«Как с таким справиться? — закручинился Щавель, слушая старый боян старого Бояна. — Действительна ведь народная молва! Народ, он врать не будет. Надо самому на хана посмотреть, пробраться в ставку и глянуть. Хоть краем глаза».
Медовуха незаметно оплела его мозг ядовитой лозой, источающей в кровь сладкий дурман затмения разума. Старец вещал о непобедимом царстве тьмы, огня и железа, утопающем в зловонном тумане, который можно почуять издалека. Захотелось накатить ещё. Щавель совершил неожиданный для самого себя поступок — воздел длань и громко щёлкнул пальцами.
— И то верно! — одобрил воевода.
Виночерпий засуетился, сохраняя видимость напыщенности. Князя окружила заботой самолично супруга.
— Отведай, милый, — проворковала Улита, — елду на меду.
Княгиня налила в княжеский кубок духмяной медовухи, вывалила в глубокую миску притаившуюся на дне кувшина елду, любовно глянула на князя. Светлейший расправил плечи, поднял кубок.
— За нас с вами! — зычно отвесил он.
— За нас с вами! За нас с вами! — подхватили за общим столом, и понеслось по залу до самого дальнего конца, привычно меняясь в дороге: — И чёрт с ними! И чёрт с ними!
Радушные новгородцы и гости выпили.
Князь навернул смачной елды. Ему сразу захорошело.
— Пей, Лузга, — приказал он. — Последний день в Великом Новгороде. Послезавтра в Орду идёшь. Напейся вдрызг!
— А то, светлейший князь! Мы по обычаю жрём: как мёд, так ложкой, как добро, так половником. Дозволь отпить из твоего кубка?
— Вот уж хрен тебе, — рассмеялся князь. — Из крухана помойного тяпнешь.
— Я тяпну, — согласился Лузга, — что я, не русский человек? Всю жизнь так пьём, привыкли.
Он подставил свою запомоенную кружку виночерпию, который с видом величайшего недовольства наполнил её медовухой.
«Третий тост — не чокаясь», — машинально подумал Щавель, но прикинул, что гости активно пили между тостами, и не стал заморачиваться.
Третью, впрочем, опрокинули молча и, не сговариваясь, все разом. Медовуха шла гладко, била сильно.
— Устроим состязание бардов, — заявил светлейший.
— Рано ты сегодня, — заметила Улита, но князь не слушал:
— Желаю, чтобы все!..
— Ты пей, да Бога разумей! — напомнил Лузга.
— Какого из…? — усмехнулся Щавель.
— Какая те разница, поганый язычник? Тебе что солнце, что колесо, лишь бы круглое.
Княжеская воля явила себя пред честным народом в лице статного дружинника посредь зала.
— Неср-равне-е-енная Агузар! — зычно протянул он.
На его место выскочила гибкая смуглянка с узкими хитрыми глазищами. Повела гузкой, топнула ножкой, зазвенели монисты. Ей подали гитару.
«Экое чудо! — оценил Щавель. — Ни фига не понять, а все замерли будто примороженные. Светлейший, как всегда, умеет удивить, знатно подготовился. Теперь его победить будет трудно. С бабой кому тягаться…»
— Пляшет и поёт. Во даёт, колба малафейная! — восхитился Лузга.
Танцовщице похлопали. Выпили. Настал черёд гостей. Минуту выжидали, кто первый ответит на вызов князя. Своих бардов привели немногие. Над общим столом выросла пшеничная копна. Двухметровый швед протянул руку к холопскому столу, указал на кого-то, звонко щёлкнул пальцами.
— Ларс!
Вызванный бард оказался упитанным мужичком в зелёной шляпе с пером. Он сноровисто повесил на грудь лютню, забренчал воровато и предательски:
Ударил, что было дури, по струнам и заблажил истошно:
Ларса проводили аплодисментами, но было заметно, что несравненная Агузар осталась несравненной. Припомнив её песнопения, эльфийский купец подал знак своему барду. Из-за холопского стола поднялся тощий весёлый эльф с греческой кифарой. Его заскорузлые уши украшал длинный венчик светлых волос.
Дружинник, объявляющий претендентов, пошептался с ним, вышел на середину зала.
— Движущийся навстречу судьбе менестрель Йа… Иэ… э… Эльтерриэль, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра! — с трудом закончил детина.
— Надо выпить! — сказал князь.
Эльф тронул струны:
Затяжная баллада эльфа позволила слушателям не торопясь опустошить пару кубков, когда, наконец, переливчатая мелодия стала подводить к завершению:
Глаза Эльтерриэля закатились, пугая фиолетовыми белками, пасть изрыгнула:
— Ph’nglui mglw’nafh Cthulhu R’lyeh wgah’nagl fhtagn!!!
По спине Щавеля пробежал холодок. Хмель как ветром сдуло.
— Затмение эльфов! — крикнул он, вскакивая и загораживая князя. — Всем творить крестное знамение!
Гости повскакали из-за общака. Кого-то толкнули, нездешним голубоватым светом блеснул нож.
— Стража! — проревел воевода. — Мочи! — И ринулся разнимать.
В трапезную ринулась охрана с заготовленными вёдрами. Сверкнула вода. Свалка рассыпалась, оставив недвижно повалившееся на блюда тело. Кому-то крутили руки. Пара дюжих дружинников уволакивала прочь обезумевшего барда, а он корчился и голосил:
— Wgah’nagl fhtagn! Wgah’nagl fhtagn!
Улита сидела, заткнув уши, дабы не оскверняться эльфийской мерзостью. Благость, исходящая от эльфов, была сравнима с податью Отца Небесного, но также и пакость их превосходила человеческую безмерно.
— Вот, — воевода вернулся, бросил на стол окровавленный скин-ду. — Купец дунайский Штефан. Пронёс под мышкой, дурило.
— Кого зарезал? — спросил князь.
— Доктора Пантелея, — сообщил воевода и почему-то виновато посмотрел на караванщика: — Лепилу твоего.
Глава седьмая,
в которой караван собирается в поход, а Щавель использует ситуацию в своих интересах
— Батя, зачем он так? Эльфы же хорошие!