Страница 10 из 23
— До торжества демократии на острове посреди Аральского моря, говорят, лепрозорий был, — намекнул я как бы между прочим.
— Был. Его там сто лет как нет. И моря нет. Прокажённых тоже.
— Так вы теперь все здесь? — как бы пошутил я, но чуть не похолодел от ужаса.
— Ты заметил среди наших хоть кого-нибудь без носа или пальцев?
— Нет вроде бы.
— Так и не ставь диагноза, если не доктор. Болячка моя потяжельше проказы будет, разве что для тебя не заразная.
— Чего ж ты от меня шарахаешься, как от чумного?
— Потом узнаешь. Расскажу, когда прощаться будем. А то обидишься ещё.
Когда «прощаться с белым светом» буду, не все ли равно мне будет, чем ты там болен, подумалось мне.
— Ты приляг пока в тенёк поспать после обеда, чтобы для охоты силёнок подкопить, а у меня ещё дела.
— Я лучше порыбачу пока.
— На рыбалку тебе рано, в полдень у нас клёва не бывает.
Я по привычке безрассудно плюхнулся на тёплую, выжженную солнцем землю, как тут же появилась Карлыгаш со свёрнутым спальным мешком.
— Вы и в самом деле намерены играть в сына дикой природы? У нас в октябре можно простудиться, поспав на земле даже в жаркий полдень.
Она расстелила мне спальный мешок вместо матраса.
— Вы ещё и сестра милосердия? — смутился я.
— Нет, я ангелица-хранительница одного неразумного создания, — безо всякого кокетства сказала она, поправляя подо мной спальный мешок, словно ухаживала за маленьким ребёнком.
— У мусульман сладострастные гурии, а не ангелицы.
— Про гурий у мусульман спросите, а здесь все почитатели великого Тенгри — властителя Голубого Неба.
— Слышал я про это суеверие, но ничего о нём не знаю.
— Не суеверие, а глубинная монотеистическая вера для всей степной Евразии.
— Тенгри — это ваш бог?
— Это наше всё. Воплощённый образ Тенгри — солнечный свет, а его изображение — лучистое солнце на голубом небе.
— И что даёт вам ваш бог?
— Небо Тенгри владеет землёй, за которой присматривает в образе солнца, обходя вокруг неё.
— То есть земля — его жена?
— Именно так, но брак их не сложился. Тенгри для кочевников — добрый и мудрый отец, а Земля — злая мачеха. Она неохотно рожает свои плоды для людей и травы для скота. Рано или поздно она поглощает всех, ходящих по ней.
— А на какой почве у них разлад в семье?
— Развратная земля отдалась шайтану, который заправляет делами мирскими.
— Служители культа у вас — шаманы или колдуны?
— Тенгрианство — не шаманизм, а самая древняя монотеистическая религия, говорила я уже. Кстати, шаманизм в виде суеверия присущ всем монотеистическим религиям. Русские бабушки тоже на радуницу приносят на могилку конфеты и стаканчик водки, на пасху — крашеное яичко. Мексиканки под деревянную скульптуру богородицы кладут галлюциногенные грибы.
— А каковы каноны вашей веры?
— Тенгрианство требует от человека — скромности и непритязательности, убеждённности в бренности окружающего мира, строгого почитания традиций предков и безмолвной молитвы.
— Созерцательности? Так это и русским знакомо.
— Русский отключает внимание в моменты непроизвольного самоуглубления, а кочевник внимательно созерцает всю свою жизнь открытое пространство. Вбирает в себя весь окружающий мир и не теряет бдительности.
— А что тогда безмолвная молитва?
— Это когда созерцаешь и прислушиваешься к внутреннему голосу, прежде чем что-то сделать. Оттого-то кочевники-тенгрианцы безразличны к телевизору и кино. Кинокартинка, особенно реклама, диктует тебе готовые решения. Настоящее изображение должно быть от живого мира, а не от мёртвого ящика. Созерцать можно только реальную жизнь, а на экран — только глупо пялиться.
Старый егерь проходил мимо нас и остановился, прислушиваясь к нашему разговору. Потом вставил своё словцо:
— Телеманы и киноманы живут в мире иллюзий, а когда ожидания не сходятся с реальностью — происходит конфликт с миром и самим собой, порою серьёзный, вплоть до когнитивного диссонанса.
— Ты, дед, и такие слова понимаешь?
— А чего тут знать-то? Это когда смотришь в книгу, а видишь фигу. Ладно, не буду вам мешать.
Дед оставил нас, а Карлыгаш присела рядом. Взлохматила мне волосы, вытрясла из них пыль и песок, а потом принялась расчёсывать:
— Нельзя же ходить таким неряхой!
Я пропустил её замечание и спросил:
— А загробная жизнь у тенгрийцев есть?
— Весьма актуальная тема для молодого человека! Смерть — это сон с последующим пробуждением, — прищурила свои неуловимые глаза цвета морской волны Карлыгаш и протёрла мне лицо влажной гигиенической салфеткой. — Ну, нельзя же молодому человеку ходить таким мурзатым… Смерть это зима, как старость — осень. Засыпают под землёй с осени до мая черепаха, ящерица и змея. Весной они обязательно проснутся. Но это будет уже другой мир, а змеи ещё и кожу поменяют. Засыпают, свернувшись клубком, соня, белка, бурундук, сурок и суслик. Поэтому древние тенгрианцы хоронили мёртвых в скрюченном положении, оставляли им зерна и орешков в могиле, как запасаются на зиму зверьки, впадающие в спячку, чтобы было чем подкрепиться после пробуждения.
— Возрождаются в раю?
— Душа не умирает, а приводит человека в неведомый мир Тенгри-Неба. Это не рай, где играют на арфе и поют. Для нас и после смерти человеку придётся воевать и трудиться. Поэтому и хоронили с оружием и орудиями труда.
— Ещё с жёнами и слугами, — напомнил я.
— Ну и не без этого, — пожала загорелыми плечиками Карлыгаш. — Без жены мужчине везде трудно, даже на том свете.
— А раскаяние в грехах? Уход в пустыню, чтобы их замолить.
— Мы и так живём в пустыне… Тенгрианское мировоззрение не позволяет людям быть пессимистичными и пассивно опускать руки. Грехи искупают подвижнической работой и воинскими подвигами. Даже обращаясь с молитвой к Тенгри, наши предки просили дать им только острый ум, побольше силы и крепкого здоровья, иного не просили.
— А тенгрийский мир не преходит, то есть существовал всегда и будет продолжаться вечно?
— Нет, вселенная — творение, её творец единый — Жаратушы-Создатель или Жасаган-Делатель, но это всё ипостаси Тенгри. И когда-то этот мир прейдёт, то есть закончится.
— А ангелы у вашего Тенгри есть? Ну, архангелы, что ли.
— У Тенгри есть помощники — духовные сущности. Тенгрийцы обозначают их словом Аруах.
Это теологический дискурс под жарким солнцем даже в тени сморил меня.
Когда я уже засыпал, сквозь сон заметил, что Карлыгаш подсунула мне под голову подушку и накрыла меня посконной дерюжкой собственноручного изготовления.
— Аруах Карлыгаш, спасибо за заботу.
Я в знак благодарности потрогал её руку. Ладонь у неё действительно была шершавая, как наждачная бумага.
Когда я проснулся, заметил неподалёку под камышовыми навесом от дождя и солнца моего деда-егеря в старомодном медицинском халате с завязочками на спине. На груди халат был забрызган кровью. Дед снимал резиновые перчатки, чтобы вымыть руки в тазике, которые перед ним поставила на табуретку Карлыгаш, на этот раз в халате медсестры.
— Что стряслось? — протёр я глаза.
— Все в порядке, — почти как дед, хитровато и слишком многозначительно подмигнула мне Карлыгаш, а молодому парню с перевязанным горлом довольно строго приказала: — Теперь ложись дома и лежи. Сегодня кушать не будешь. Я тебя буду топлёным молоком отпаивать.
— А что ты ему резал, дед?
— Абсцесс глотку перекрыл — чуть не задушил парня.
— У тенгрийских шаманов знахарству научился?
— Военфельдшер я, если по-старому понятию.
— Так ты бывший офицер медицинской службы?
— Прапорщик.
— Понятно, — мне показалось, что я начал кое о чем догадываться. Прибежище бывший прапорщик выбрал самое что ни на есть надёжное. — Тут тебя никто не достанет, дед за прошлые грехи.
— Ага, самое место грехи замаливать.