Страница 82 из 88
Над Крутомилом трудился Благостушка, пятнадцатилетний первенец князя Рамира, руки паренька так и мелькали, веник едва касался спины крутенского княжича, лишь обдавая ароматным жаром. Глазки юноши тоже мелькали, поминутно пытаясь поймать взгляд Крутомила. Княжич с удовольствием разглядывал новый рисунок на груди парня, змей златом да чернью выполненный, язык что лал, лишь глазки зелены — видать, прошел обряд Благост, уже мужчина… Наследников двух дружественных государств сдружили еще в детстве, согласно обычаю. Не один раз вместе охотились, в одни походы хаживали… Ну, а сейчас Благост, понятное дело, желал только одного, да сдерживался. «Надолго ли хватит у него терпенья?» — усмехнулся про себя Крутомил.
— Ну, Крут, — не выдержал юноша, — ну, расскажи!
«Это еще что!» — продолжал улыбаться своим мыслям Крутомил, — «Вот вернусь домой, там уж Млад за меня возьмется, все выспросит, да в свитки запишет! Оно, конечно, и стоит записать, тем, кто будет жить после нас — в удивленье!».
— Ну расскажи… — Благостушка не знал, как и подлизаться к старшему другу.
— Да я уж пять раз сегодня пересказывал!
— А мне?
— А почему тебе?
— Я же тебе друг!
— Ну, ладно… Последний раз сказываю! — сдался Крутомил, переворачиваясь на спину, — Едем мы по лесу. Стужа стоит такая, что до сих пор кое-где отогреть не могу…
Так, с шутками и прибаутками, родился еще один вариант истории. Уже без змеев, зато с румянощекими красотками, соблазнявших дружинников там, в далеком волшебном мире.
Но Крутомил ошибся — рассказывал он историю в этот день не последний раз. Ночью пришли ведуны древлянские, да потребовали, что б поведал все, как было, и от себя ничего не придумывал. Долго молчал княжич, вглядываясь в одного из волхвов. Ни дать, ни взять — Стардид. «Может, правнук его! Или предок?» — думал юноша, еще не понимая, насколько расширился теперь его мир.
Дела прошлой зимы…
— Мне приснился странный сон, — сказал Младояр, чуть смущаясь.
— С девками? — спросил Иггельд, не отрываясь от работы. Нужно было перебрать еще целый ворох целебных трав — то-то же в горнице так воняло.
— Чего ж в таком странного, они каждый день снятся, — пожал плечами юноша, подражая наставнику.
— Тогда летал, что ли?
— Нет же, нет… Я первый раз из за этого сна к Светлуше ходил!
— Раньше за тобой доверья к снам не замечалось, — равнодушно бросил лекарь.
— Странный сон… Помнишь Артеминоса?
— Ну, еще бы…
— Вот мне снилось, что бреду я среди льдов, а потом — лежу на снегу, а вокруг меня вращается небосвод, вроде я — Млад, и, одновременно, эллас!
— Ты просто припомнил прошлую зиму.
— А отчего тогда вдруг вспомнились длиннорукие лесные дикари? Все как-то перемешалось во сне.
— На то и сон! — махнул рукой Иггельд.
— Ага, а причем тогда тот, почти невидимый, из пещеры? Какая связь между ним и длиннорукими? Да еще и элласом среди льдов? — допытывался княжич.
— Просто эти воспоминания лежали у тебя в голове рядышком друг с дружкой, вот и приснились скопом! — объяснил старик.
— Ну, а вот я почему-то поверил в этот сон.
— И что тебе нагадала Светлуша наша вещая? Объяснила сон?
— Объяснить не объяснила, но предсказала…
— Что же?
— Что нить судьбы моей ляжет вскорости по направлению к холодам северным!
— Да неужели? — рассмеялся Иггельд, — И что ты там потерял, на севере? Артеминоса, что ли?
— Ну, положим, Артеминосу пора бы уже и вернуться, если не замерз во льдах…
— Если ты думаешь, что князь отпустит тебя искать сумасшедшего элласа, то ты малость заблуждаешься!
— Она не говорила, отпустят меня, или нет. Сказала — Судьба моя пролегла на север…
— Что же посмотрим, — пожал плечами теперь уже Иггельд, — говоришь, и длиннорукие лесные выродки тут тоже причем-то?
— Да.
— А оборотни у черного камня?
— Не, они не снились…
— И все же должна же быть между всем этим какая-то связь, раз уж и во сне вместе явились, и Светлуша эдак наговорила. Она умная, вещая наша, зря не скажет…
— Ага…
— Давай-ка сядем, да вспомним все, что тогда случилось…
Кто какого роду…
Зима, как исстари ведется — пора для походов. Любых — ратных ли, торговых, к Богам иль Правду искать — все одно. Ведь по другому нельзя — где уж пройти, не говоря о том, чтобы проскакать на конях верных, по болотам здешним — а здесь, на бескрайних просторах земель, где говорят словами понятными, древними, в этих поросших хвойными лесами местах — нет другого пути, как зимой. Подмерзают болота, становятся проходимыми реки. Да что там проходимыми — замерзнет речка — вот тебе и дорога удобная, только скачи, да жизни радуйся. А холод? Что холод… Верный конь, меховая одежда, сала запас — да мечи кованые, да луки тугие, ну, и кровь, само собой, в жилах к морозам стойкая — чего ж еще надобно?!
Двое всадников — пожилой человек и совсем еще парнишка — были одеты во все меховое. И шапки, и полушубки, даже сапожки — отовсюду торчал теплый мех. Здоровые, сильные кони, котомки, явно не пустующие — вроде, соблазнительная добыча, как для зверей диких, так и лихим людям. Но вот мечи железные, да луки у седел притороченные, да шрамы боевые, как у старшего, так и у младого — все это как-то отбивало охоту пробовать!
— А отчего Виев лог зовут дурным местом? — спросил Млад.
— Запомни, княжич, если что в этом мире имя Вия получает, то не зазря! — отозвался Иггельд.
У тринадцатилетнего Младояра давно прошла пора, когда он ловил каждое слов наставников с открытым ртом, да и возраст, когда каждому слову старшего хочется противопоставить свое слово — тоже подходил к концу. Еще немного — и княжич станет таким юным, безусым — но взрослым человеком. Взрослым не по росту да силе, не по опыту иль усам — нет, просто и он, и другие почуют — вот равный среди равных!
— Это и так понятно, Игг, ты скажи, почему место дурное?
— Всякое там случается, неприятности разные…
— Да, слышал я, один оратай сидел, сидел, да вдруг сам собой и загорелся, — Младу самому стало немножко страшно от своего рассказа, — прямо средь бела дня! На глазах других мужей. И дети видели…
— Потушили? — спросил наставник.
— Нет, так и сгорел весь… — понизив голос, молвил княжич, — Одежда почти целой осталась, а сам — сгорел. Изнутри! Как так может быть?
— Много странного да непонятного в мире нашем, — казалось, пожилой лекарь-волхв размышляет вслух, — вот молния в человека бьет, понятно, что редко кто выживает, еще бы с силою такой небесной управиться… Но вот отчего подметки у сапог тогда отлетают?
— Отлетают подметки? — подивился княжич.
— Считай, всегда!
Иггельд знал толк в таких делах. Его, лучшего лекаря, часто звали к пораженным молниями небесными, а был он от природы наблюдателен, умел все примечать, да запоминал…
— Слушай, Игг, слушай! — настойчиво пытался привлечь внимание к себе княжич, но теперь это стало не так уж и просто. Ведь тропинка сузилась до нельзя, кони еле продирались сквозь молодой ельник, гуськом, само собой. А Иггельд, задумавшись, далеко опередил княжича. Паренек зря понукал жеребца — лишь колкие иголки больнее хлестали его по лицу.
Наконец, тропа стала вновь широкой, послушный жеребчик Младояра вмиг нагнал коня наставника, пошел с ним вровень, голова к голове, и разговор между старым и малым смог быть продолжен.
— А что, Игг, можно такого человека, который сам собою загорелся, потушить?
— Само собой, если Слово знать!
— А ты такое Слово знаешь?
— Ну, для такого раза — не знаю, а просто Слово — огонь утихомирить — знаю!
— Научишь?
— Напомни ночью, пред костром…
— А вот если Слово, что огонь усмиряет, перед таким беднягою, ну — что сам загорелся, ну, перед ним молвить — погаснет? — не унимался княжич.
— Интересно было бы испробовать, — произнес Иггельд, — я бы попробовал. Хотя, говорят, в Дурном Месте и Слово силу теряет.