Страница 59 из 68
После короткой паузы, в течение которой мальчик обдумывал заданный ему вопрос, он поднял лежавшие до того на коленях руки и сделал несколько мелких жестов.
– Володя не понял, что такое видеокамера, – пояснила учительница.
Она в свою очередь замахала руками возле лица, быстро-быстро, после чего ребенок кивнул. Он напрягся и принялся делать жесты в ответ.
– Его снимали, – переводила учительница. – Много раз снимали. На новогоднем вечере, и дома тоже – папа снимал, и еще дядя… Когда шефы приезжали с завода, они тоже фотографировали Володю вместе с другими ребятами… Знаете, – добавила учительница. – Кажется, он все-таки не понимает, что такое видеокамера. Он явно имеет в виду фотоаппарат.
Марина откашлялась.
– Спросите его, фотографировал ли его кто-нибудь, когда он был обнаженным, – попросила она и встретила осуждающие взгляды переводчицы и сидящей сбоку директрисы школы. Мальчик понял вопрос и густо покраснел.
– Нет, никогда, – перевела учительница. – Это неприлично.
Точно такой же разговор состоялся и с двумя девочками. Понимать друг друга трудно, все смущались, и девочки сидели будто каменные. Трудно определить, были они искренни или нет.
– Надо бы поговорить с их родителями, – задумчиво заметила Марина.
Учительница и директриса переглянулись.
– Попробуйте, конечно, – сказала директор школы, поджимая губы и глядя в окно на школьный двор, где налетевший внезапно ветер раскачивал ветки густого кустарника. – Только родители ведь тоже глухонемые. Еще неизвестно, захотят ли они вообще с вами общаться.
Очень трудно работать, когда тебе никто не хочет помочь. В последнее время Марина почувствовала это с особенной силой. На инспектора ИДН в школах глядят как на неизбежное зло, а потому привычное и не слишком опасное. Когда же ты приходишь и говоришь, что из «полиции нравов», отношение к тебе оказывается двояким. С одной стороны, вроде бы серьезный человек и занимаешься каким-то важным делом, но с другой…
Директор школы сразу начинает нервничать. Ему неприятно, что именно к нему вдруг пришли из «полиции нравов». Как же так? Почему? Учителя стесняются, не понимают, чего от них хочет эта странная женщина в форме старшего лейтенанта.
«Полиция нравов»? А что это такое? И нет ли тут чего-нибудь безнравственного?
А поскольку все почти педагоги заботятся о своих детях, то они стараются защитить их от тебя. Не дай бог, задашь им не тот вопрос, смутишь.
– Медицинская экспертиза, – твердо сказала Марина, набрав предварительно в легкие воздуха. – Если от детей в разговорах ничего узнать нельзя, а с родителями беседовать бессмысленно, как вы говорите, то что ж делать? Будем проводить медицинскую экспертизу.
– Нет, – вырвалось совершенно непроизвольно у директрисы. Она даже вздрогнула и перестала безучастно смотреть в окно. – Кто вам такое разрешит?
Кто вам позволит волновать детей такими вещами?
– Кто разрешит? – Стараясь держаться спокойно, Марина пожала плечами. – Прокуратура разрешит. И наш областной комитет по образованию тоже разрешит. Не думайте, что это невозможно. Мы расследуем чрезвычайно опасное преступление, и некоторым детям и взрослым придется слегка поволноваться.
Марина произнесла это, а потом, очаровательно улыбнувшись, негромко добавила:
– Вы ведь не хотите, чтобы какие-то подонки продолжали мучить ваших детей?
Так что о медэкс-пертизе я в ближайшие дни договорюсь. До свидания.
Она легко встала со стула и уже с высоты своего роста с затаенным удовлетворением посмотрела в побагровевшее лицо директрисы. Вот так! Сказала и сейчас уйду!
Но настоящим испытанием для Марины оказался визит в интернат для глухонемых детей. Это вам не школа! Сюда помещают тех детей, от которых отказались родители, либо тех, у кого родители умерли или находятся в заключении. Триста детей, от семи до семнадцати лет, и все глухонемые. Да это бы еще что! Среди них много умственно отсталых, ведь до интерната с ними никто не занимался.
Едва Марина переступила порог интерната, у нее закружилась голова от топота сотен ног и от одуряющей вони, доносящейся из столовой, расположенной на первом этаже.
На каком сале здесь жарили и какие овощи отваривали – с этим следовало бы разбираться отдельно, и еще неизвестно кому – комитету по образованию или Управлению по борьбе с экономическими преступлениями…
Но сейчас у Марины была иная задача. В кабинете директора девушка-секретарь объяснила, что директор, господин Быков, болен и неизвестно, когда поправится.
Заметив, что Марина смущенно оглядывается, девушка улыбнулась:
– А, вы не привыкли к нашему шуму. Это дети. Они же сами не слышат, какой шум производят. Так что привыкайте. Вы ведь к нам на работу пришли устраиваться? – добавила она, взглянув в удивленное лицо Марины.
– Нет, с чего вы взяли? – нервно отреагировала та, с ужасом представив себе, что при определенных обстоятельствах это могло бы быть правдой: она ведь учительница по образованию, а с этой девушкой они, наверное, ровесницы…
– Нет, не на работу.
Она расстегнула плащ и продемонстрировала серый мундир с погонами:
– Я тут по одному делу. По срочному, так что мне бы с кем-нибудь быстро поговорить.
Поговорить оказалось возможным только с заместителем директора по внеклассной работе. Пока Марина спускалась этажом ниже, она в очередной раз подумала о том, что не все люди одинаковы. Например, те, которые работают здесь, видимо, бескорыстны, добры, сострадательны.
У педагога всегда есть выбор при поиске работы. Но чтобы пойти работать сюда, в интернат для глухонемых детей, необходимо иметь определенные душевные качества. А зарплата тут вряд ли намного выше, чем в других местах…
Интернат выглядел так, как, наверное, испокон веку и выглядят на Руси богоугодные казенные заведения. Облупившаяся зеленая краска на стенах в коридоре, облезлая побелка на потолках, расшатанные двери учебных кабинетов и спален, поскольку жилые помещения шли вперемешку с классными.
Заместитель директора как раз закончила вести урок в компьютерном классе, там ее и застала Марина. Немолодая женщина с серыми глазами и гладкими волосами, зачесанными назад, выглядела усталой и задерганной.
– Мы можем поговорить прямо здесь, – сказала она. – А то ко мне в кабинет долго подниматься. Меня зовут Кира Владимировна. Что у вас за дело ко мне?
Вместо ответа Марина вытащила из сумки приготовленные снимки детей и протянула их женщине.
– Это кадры из видеофильмов, – пояснила она. – Из фильмов про педофилию.
Посмотрите внимательно: эти дети никого вам не напоминают?
За закрытой дверью класса продолжался шум и топот бегущих ног, но Кира Владимировна не обращала на это внимания: во-первых, давно привыкла, а во-вторых, углубилась в изучение фотоснимков. Смотрела она довольно долго, не отрываясь.
– Вам кто-нибудь знаком? – не выдержав, спросила Марина. – Это вполне могут быть дети из вашего интерната.
Кира Владимировна как будто с неохотой оторвалась от изучения снимков и посмотрела внимательно на Марину.
– Нет, – сказала она, медленно покачав головой. – Должна вас огорчить, милочка. Наших детей на этих фотографиях нет. И вы ошибаетесь, – добавила она, возвращая Марине снимки. – Наших детей тут и не может быть. У нас ведь закрытое заведение, дети не выходят на улицу без сопровождения взрослых. Это попросту невозможно.
От внимания Марины не укрылось три обстоятельства: слишком долгое разглядывание фотографий – это раз. Слишком категоричное утверждение, что знакомых детей на снимках нет, – это два. Если дети совсем незнакомы, зачем так долго на них смотреть? Да и как можно на все сто процентов отвергать такую возможность? Третье обстоятельство – руки Киры Владимировны, когда та возвращала фотографии, явственно дрожали.
Но выдавать свои вдруг возникшие подозрения Марина не стала. Кто знает, а вдруг сидящая перед ней женщина просто утомлена? А руки дрожат от нервного тика…