Лабиринт

Она не помнила, как оказалась на Сонечкиной кушетке в кухне. Сама или с помощью Николая Тихоновича добралась туда? И кто из них вынул из холодильника валериановые капли и снотворное, которые усыпили ее до рассвета? «Чуть большая доза, и не очнулась бы», — пронеслась, не задерживаясь, угнетающая мысль.

Елена Егоровна с трудом поднялась, порадовалась свету, уже забрезжившему за окном, и, не оглядываясь, стремительно выбежала на посветлевшую, уже не такую недоброжелательно мрачную улицу.

Тем временем Сонечка, проснувшись на драном матрасе без простыни, небрежно брошенном поверх деревянной скамейки, никак не могла смекнуть: где же она находится и что с нею стряслось, если она не дома?..

Голоса Арины, Дикаря и Лынды в соседней комнате, как наскоро сооруженный понтонный мост, перенесли ее во вчерашнее безумие, заставили содрогнуться от собственного, не свойственного ей безрассудства.

Что она натворила? Как позволила себе упасть так низко? Как оправдается она перед мамой, которая наверняка сбилась с ног, разыскивая ее повсюду, и уже, наверное, сошла с ума от неведения?..

Можно представить себе, какой грязью обольет ее Николай Тихонович, если узнает, как она провела эту ночь. И самое горькое, на сей раз будет прав. Чем отличается она теперь от панельной шлюхи, соглашающейся лечь в постель с первым встречным? Нет, она такая же испорченная, гадкая потаскушка. И все, все кому не лень немедленно узнают об этом. Колюня, уязвленный ее любовью к другому человеку, раззвонит в школе о ее падении… Хоть бы не наставал этот следующий день, способный одним махом разрушить хрустальный замок, развеять сладостную истому, вселить в распотрошенную душу стыд!..

— Слышь, Чумка, — склонилась над ней Арина, услышав, как она крутится с боку на бок и тяжко вздыхает, — Ты не боись и не страдай понапрасну. Когда-никогда это должно было случиться. Теперь ты как все, нормальная девчонка, не тютя. И если ты сама не расколешься, никто ни о чем не узнает, врубилась? Скажешь матери, что какие-то хулиганы заперли нас с тобой в подъезде и мы ночевали на лестнице, пока жильцы не проснулись. Сумеешь соврать? Ложь во спасение не грех, уразумела? Смотри, Чумка, трепанешь лишнее, не только тебе, всем нам кранты. И ты сраму не оберешься. Ты поняла?..

— Я должна немедленно позвонить маме, — сказала Сонечка, поразившись незнакомому звучанию своего голоса. — Мама с ума сошла из-за меня.

— Ну и позвонишь, — успокоила Сонечку Арина. — Мальчики наши смылись, чтобы вместе не мозолить глаза кому не следует. А мы с тобой не спеша кофейку хлебнем, оденемся, прихорошимся и прогуляемся по воздуху. Мои на работу оторвутся, ты от меня и позвонишь маме. Твоя форма у меня вроде осталась, так что от меня и потопаем в школу…

Арине всегда все ясно, и нет проблем, способных поставить ее в тупик. Сонечка же чувствовала себя запутавшейся, изможденной, и пустота вокруг, нервно напряженная пустота, никак не напоминала ей о исчезнувшем счастье и не обнадеживала, что оно повторится.

Сонечка нерешительно поднялась, словно после долгой и тяжелой болезни, проверила, сможет ли двигаться, как прежде, и неуверенно заковыляла к разбитому столику, отхлебнула глоток уже остывшего кофе…

Карабкаясь вслед за Ариной по неудобным железным скобам и ползком следуя за подругой по узкому длиннющему темному тоннелю, Сонечка непрестанно думала о маме, о том, как преданно любит ее, как хочет поскорее прижаться к ее плечу, повернуться макушкой под нежную, теплую руку, попросить прощения… «Мама не поверила бы, что я не страшусь темноты, — улыбнулась Сонечка своим раздумьям. — Она похвалила бы меня, что я уже не такая робкая и застенчивая, как раньше…» Сонечке стало грустно, и уже навернулись печальные слезы, но тоннель кончился. Арина протянула ей руку, вытащила наверх, на воздух.

Жмурясь от утреннего, яркого после подземелья света, Сонечка засеменила за Ариной, стыдливо опустив голову. Время от времени исподлобья поглядывала она на прохожих: не распознал ли кто-то особенно прозорливый приметы порочности на ее лице? И снова опускала глаза под ноги, пока не натолкнулась на кого-то. Подняла потерявшие ясность и просветленность глаза и обмерла, увидев перед собой маму.

Стараясь справиться со слезами, тут же выступившими из-под дрожащих опущенных век, нещадно борясь с обрывающимся на каждом слове дыхании, Сонечка начала было произносить навязанную ей Ариной завиральную фразу, но мама зажала ей рот шершавой поверхностью своего пальто, обвила руками, притянула к себе, приникла влажным лицом к родному осунувшемуся лицу, не желая ничего знать, кроме того, что ее дочка жива и будет жить дальше…

Арина, почуяв опасность, нахохлилась, решительно шагнула к сентиментально трогательной живой скульптуре и, выждав, пока иссякнут неизбежные всхлипывания, спокойно и твердо произнесла:

— Здрасте. Я Арина. Не сердитесь на Соню. Нас хулиганы закрыли в подъезде. Но все в полном порядке. Сашина форма осталась у меня. Мы переоденемся и пойдем в школу. Ну, мы пошли, а то опоздаем…

И не успели Сонечка с мамой опомниться, Арина уверенно взяла Сонечку за руку и повела за собой.

3

Полуночный звонок Светланы Георгиевны, взорвав юн гороженную тишину затаенно ожидающей хозяина обители Семушкиных, оставил после себя глубокий след.

— Ты знаешь, где эти девочки? — спросила Вику мама, первой подскочив к телефону.

— Догадываюсь, — сонно ответила Вика, потягиваясь и позевывая и всем своим безразличным видом давая понять, что ее не касаются и нисколько не тронули сообщенные Светланой Георгиевной чрезвычайные новости.

— Почему же ты не попыталась помочь своими догадками? — В вопросе матери, в ее провалившихся среди неподкрашенных, белесых ресниц глазах сквозило истинное негодование и даже нечто большее, напоминающее оскорбленную нравственность.

Вика пасмурно и недоуменно посмотрела на мать. Она не предполагала наличия в этом слабом, безвольном, а сейчас еще и заспанном существе сильных эмоций. Самое великое из всего, на что мама была способна, так это плотно сомкнуть губы и обиженно замолчать на неопределенно долгое время. Ничего, кроме скуки и утомительной жалости, не вызывала у Вики давшая ей жизнь бесцветная женщина, во всем и без исключений придерживающаяся строгих норм поведения. В это мгновение Вика, как никогда, хорошо понимала отца. Тяжко ему, жизнелюбу, никого и ничего не принимающему всерьез, умеющему, словно от пыли, отряхиваться от житейских сложностей, постоянно терпеть рядом с собой удручающую порядочность, вечный укор не поддающейся опровержению правоты.

Бес, от рождения вселившийся в Вику, принялся с вожделением потирать руки. Вике во что бы то ни стало понадобилось пошатнуть, а то и разрушить до отвращения правильно выстроенную остроугольную пирамиду матери, одним махом смести тошнотворную добродетельность.

— Я всегда должна говорить правду, и одну только правду? — издевательски посмеиваясь, заносчиво осведомилась Вика. — Ты настаиваешь, чтобы я всегда и со всеми делилась своими догадками?

— Почему ты такая… недобрая? — угадывая подвох, в растерянности отступала неприспособленная к борьбе женщина, постоянно испытывающая робость перед уверенным спокойствием, твердой волей и напористостью мужа и дочери.

— Добрая — недобрая, — почти передразнила Вика, — все это понятия вымышленные и в достаточной мере условные. Как и неправильно понятая правда, которая не только не нужна, но и вредна.

— Правда вредна? Меня в этом не убедишь. — Бедная женщина, отважно перешагнув границы отпущенных ей возможностей, чтобы вразумить заблудшую дочь, не почуяла края разверзнувшейся перед ней пропасти. Ее девочка смотрела на нее свысока, с унижающим ее сожалением.

— Я и не собираюсь убеждать, — надменно, со смешком заявила Вика, — все словопрения на эту тему бесплодны и лишены малейшего смысла. Ты жаждешь правды, ты ее получишь, в готовом виде. А я заодно проверю свои догадки.