Лабиринт

Накурившись до тошноты в туалете верхнего этажа, где собирались в основном девчонки из самых старших классов, толком еще не знавшие Арину, она с силой отшвырнула сигарету, не поглядев, куда она отлетела, и побежала на урок литературы, к Светлане Георгиевне.

Светлана Георгиевна, их классная руководительница, единственная из всех в этой школе, нравилась Арине. Среди школьных старух она выделялась молодостью, спокойствием и приветливостью. К тому же она явно симпатизировала Арине — хвалила ее ответы и сочинения, поручала сходить за журналом и даже купить билеты в музей Шаляпина для всего класса. Вику же, как казалось Арине, Светлана Георгиевна недолюбливала — просила не повторять слово в слово учебник, думать самостоятельно, искать свои оценки прочитанного и услышанного на уроке. Отношение к Семушкиной как бы объединяло Арину со Светланой Георгиевной, и это ободряло и поддерживало ее в поединке с Викой.

Арина на все была готова, только бы убедить Светлану Георгиевну в том, что Семушкина, Пупонин и вся их компания — самые настоящие подонки, от которых никому нет житья. Но и Вика не теряла надежды открыть Светлане Георгиевне глаза на ее любимицу Васильеву, наглядно показать, какая психопатка и бандитка их новая одноклассница.

Светлана Георгиевна, ничего не подозревавшая об этом, сейчас вдохновенно рассказывала о ссылке Пушкина в село Михайловское, в заброшенную северную усадьбу.

Она замечательно передавала ребятам переживания поэта, молодого человека, вдали от привычной городской жизни и друзей, да еще под оскорбительным надзором отца, согласившегося следить за опальным сыном.

Слушая Светлану Георгиевну, Арина особенно остро ощущала предательство своей матери, свое одиночество и свою разлуку с Романом, Пашей и Сашей.

Когда Светлана Георгиевна стала говорить о том, что выйти из душевного тупика поэту помогло сближение с семьей Осиповых, которые жили в соседнем Тригорском, Арина уловила в этом подсказку себе. Общение с хорошими, близкими по духу людьми воскрешает духовные силы, возвращает желание жить и действовать. После свиданий с Пущиным и Дельвигом, навестившими Александра Сергеевича в изгнании, Пушкин написал своему другу Гаенскому: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного расцвета, могу творить». В Михайловском Пушкин создал драму «Борис Годунов», стихотворения «Пророк» и «Я помню чудное мгновенье…», посвященное Анне Петровне Керн, приезжавшей в Тригорское.

Светлана Георгиевна читала стихи, и Арина впервые вполне осознала, как поэзия может завладевать всем существом. Она как бы приподнялась над земным, тяготившим её, возвысилась. И вдруг, словно полоснули ее по крыльям, подсекли на лету.

— Говорят, у Пушкина немало было этих чудных мгновений?

Арина не сразу поняла, от кого исходит ноющий голосок, не успела переключиться от праздника к будням. Для этого нужно было увидеть маячившую поблизости вертлявую фигурку Пупонина, приплясывающего и почему-то ощупывающего себя беспокойными, вечно ищущими руками, и услышать, как искривленными гаденькой улыбочкой слюнявыми губами он произносит:

— И сколько он поимел деревенских девок? Были у него побочные дети?

Арине почудилось, что Светлана Георгиевна, как цветок от ночного холода, сложила лепестки и закрылась.

В давящей, разламывающей душу тишине подрастерявшийся, трусливый по натуре Пупок поспешил оправдаться:

— А что я такого сказал? Могу я поинтересоваться: почему поэту можно, а другим нельзя?

Светлана Георгиевна вздохнула с сожалением, тяжело опустилась на стул, и плечи ее поехали вниз, как бывает с человеком, уставшим и опустошенным безнадежностью предпринятого им дела.

— Как гадко ты обо всем говоришь, Коля! (Светлана Георгиевна еще называла его по имени! И не раздражалась, не теряла достоинства. Вот бы научиться у нее так держать себя в руках!) Видишь ли, все исследователи жизни и творчества Пушкина сохраняли почтение к гениальному поэту. Он же наша национальная гордость! С него начинается золотой век нашей литературы, расцвет нашего литературного языка. Я не помню, чтобы кто-то стремился сообщать о побочных, как ты говоришь, детях Александра Сергеевича.

— Понятное дело, — погано хихикнул Пупок, — он барин, он поэт! Это и теперь так: случись, кто-то из высокопоставленных деток втихую настряпает, — все шито-крыто, а попадется простой смертный — его в тюрягу по сто семнадцатой два…

— Господи, — взмолилась Светлана Георгиевна, — какие пошлости ты говоришь?! Мы ведь читали стихи, рассуждали о высокой поэзии… Кстати, Коля, я вспомнила, Пушкин в письме к своему другу поэту Вяземскому писал по поводу публикации дневников Байрона; я процитирую по памяти, но, думаю, близко к тексту: «Толпа жадно читает исповеди, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он мал и мерзок — не так, как вы, — иначе». Эти строки Александр Сергеевич написал в Михайловском, в 1825 году, коли не ошибаюсь…

— А я уважаю толпу, — не пожелал отступать Пупонин. — В толпе все равные и нет всяких там выскочек и гениев, для которых все иначе. Что иначе-то? Чудные мгновения заканчиваются, сами знаете чем, — у всех одинаково. В любовь вашу я не верю, выдумки это поэтов и слабонервных интеллигентов. Нормальные люди общаются друг с другом, потому что природа требует. Хочется есть, пить, ну и еще это… сексом заниматься…

И, не обращая больше внимания на Светлану Георгиевну, Колюня со всего маху бабахнулся на скамейку и опустил голову на руки, спрятав в них разгоряченное лицо.

— Ты, наверное, чем-то огорчен? — заволновалась Светлана Георгиевна. — Может, Коля, ты испытал разочарование, так бывает, но это же не повод…

Она не успела договорить, звонок прервал ее на полуслове.

Вопреки школьным привычкам никто не тронулся с места, не проронил ни слова. Только Колюня вскочил, как ужаленный, подбежал к доске, нацарапал ломающимся мелком непотребное, после чего отшвырнул мелок на пол и метнулся к двери.

Арина, словно кто подстегнул ее, вслед за Пупониным вылетела в коридор и за воротник втолкнула упирающегося Колюню обратно в класс. Не знающее границ негодование прибавило силы и так не слабым рукам Арины. Она чуть приподняла Колюню над полом, притиснула его спиной к доске и повозила туда-сюда, пока не стерлось то, что он написал.

— А теперь еще языком вылижешь то место, которое ты опоганил! — приказала Арина и сунула Пупонина лицом к доске.

— Арина, остановись, — робко попросила Светлана Георгиевна. — Можно ли так вести себя?..

— Можно! — уверенно заявила Арина, хотя меньше всего хотела дерзить Светлане Георгиевне. — Я этих гадов не могу выносить, они ненормальные.

— Можно подумать, она нормальная, — буркнула Вика, не поднимая головы. — Бандитка!

Все остальные молчали, будто их и не было в классе. Большинство здешних ее одноклассников казались Арине постоянно отсутствующими — приходят, посидят на занятиях и незаметно исчезают. Ни лица, ни голоса их не припомнишь…

— Зло злом не искоренишь, — сердито сказала Светлана Георгиевна. — Прошу вас прочитать дома «Пиковую даму». Следующий урок будет по внеклассному чтению. Подумайте о Германне. И можно ли сохранить себя, уничтожая другого?..

Ребята молча и неторопливо стали расползаться из класса, а Арина, раскидывая всех, смерчем пронеслась в туалет, чтобы спастись сигаретой.

Одним махом взлетев на подоконник, Арина сделала первую затяжку и вроде почувствовала облегчение. Надо бы ей поскорее убраться из школы, но класс ее, как назло, в тот день дежурил.

Арина не сомневалась: ни Пупок, ни Семга к ней не полезут с разборкой без подмоги. Хиляки они, но дружки у них есть и здесь, среди старшеклассников, и за пределами школы. Кто-то говорил, что Семгин чувак у здешних — шеф. Почему же они до сих пор ее не трогают? Выжидают? Прикинули, что за ней тоже стоят ее кореши? Пусть из далекого района, но, начнись заваруха, прикатят же. А тутошним почему-то теперь некстати драка. Или еще что-то?..