Страница 9 из 146
Я долго молчал, потрясённый её признанием. А потом твёрдо сказал:
– Я не перепутаю. Трульнгугунгунгук.
Само выговорилось, как по маслу, многочисленные «н» и «г» выкатились из горла мелкими камешками. Прежде я и не подозревал, что звук может быть твёрдым, тяжёлым, скользким и прохладным, как будто всю жизнь пролежал под землёй, а теперь его выкопали и положили в меня.
– Ты молодец, – обрадовалась Наташка. – Из тебя получится очень хорошая звезда, вот увидишь.Я теперь тоже так думал.
Мы уселись на самом краю крыши, и Наташка как-то очень долго возилась с коробкой, которую заклеила липкой лентой, чтобы ничего не просыпалось, а теперь никак не могла отодрать. Звёзды смотрели на нас сверху с любопытством и нетерпением – дескать, что же вы тянете, давайте!
– Приготовься, – наконец сказала Наташка. – Когда я тебя стукну, надо сразу говорить заклинание.
И перевернула коробку. Я, помню, ждал хоть какого-то шума, по крайней мере, пуговица и монетки должны были звякнуть, упав на тротуар. Но вокруг стояла тишина, такая полная, словно звуки отменили вообще, ну или просто я оглох, сам того не заметив. Теперь я думаю, это просто остановилось время, и мы сидели на крыше то ли вечно, то ли вовсе никогда.
Строго говоря, я до сих пор там сижу – в каком-то смысле. Который и есть единственный.
А потом время снова пошло, Наташка чувствительно стукнула меня кулаком по плечу, и я громко, совершенно не думая, что могу перебудить весь двор, начиная с собственных родителей, заорал: «Трульнгугунгунгук!» Но Наташкин голос всё равно звучал громче, так что себя я почти не услышал. Однако не сомневался, что произнёс заклинание правильно. Волшебное слово вылетело из меня само, я только рот открыл.
И тогда в животе стало горячо, а в голове светло, как будто там зажёгся яркий белый бенгальский огонь, и я подумал – всё, превратился. И несколько секунд, часов или лет прислушивался к новым ощущениям – каково оно, быть звездой?
Но всё это, конечно, просто от волнения. В какой-то момент я обнаружил, что по-прежнему сижу рядом с Наташкой на крыше и вокруг тёмная-тёмная ночь, только горит, мигая, бледный лиловый фонарь у калитки да звёзды на небе. Так много звёзд! Но мы – всё ещё не они.
– Я поняла, в чём дело. Просто это срабатывает не сразу, – сказала Наташка. – А как бомба замедленного действия. Знаешь, как в кино? Все про неё уже забыли, и вдруг – ба-бах! Интересно, сколько надо ждать?А я молчал. Слишком велико было потрясение. И разочарование. И радость, что можно ещё побыть нормальным человеческим человеком. И ещё много разных чувств, описать которые я и сейчас-то вряд ли сумею.
– Плохо, что меня теперь запрут дома, – сказала Наташка. – И будет страшный скандал. Терпеть не могу, когда орут. Но зато мы с тобой уже всё сделали. И это нельзя отменить. А значит, мы обязательно превратимся в звёзды. Это может случиться в любой момент. Когда угодно, без предупреждения. Хоть в школе, хоть в бассейне, хоть в новогоднюю ночь. У всех на глазах! Представляешь, как они удивятся? И как удивимся мы. Так интересно будет теперь жить!
Я кивнул. Ещё как интересно. Жить вообще невероятно интересно, потому что вообще всё, что угодно, может случиться в любой момент. Причём даже с тем, кто никогда не выкрикивал волшебные заклинания на крыше. С каким угодно человеком, если ему повезёт. А уж с нами-то теперь – и подавно.Вот о чём я тогда думал, но ничего не говорил, потому что не знал нужных слов. Собственно, до сих пор не знаю.
– Раз ещё не превратились, надо мне идти домой, – сказала Наташка.
– Ты что?! Темно же. И далеко. И трамваи не ездят.
Это было первое, что я сказал. Потому что очень за неё испугался. Это, конечно, Наташка, она храбрая и всё может, я знаю. Но идти одной, ночью, пешком через весь город – даже для неё как-то слишком.
– Ай, – отмахнулась она, – подумаешь! Ночь – ну и что? Я же знаю, в какую сторону идти. И фонари везде горят. А если привидение встречу, только обрадуюсь. И попробую с ним познакомиться.
– А если бандита?
– Да они уже, наверное, давно спят, – сладко зевнула Наташка. – Или банк грабят. Ну так я мимо банка и не пойду.
Всё равно мне не хотелось её отпускать.
– Давай я пойду с тобой.
– Тогда и тебя заругают. И запрут дома до осени.
– Ну и пусть, – упрямо сказал я. – Если ты всё равно не будешь приезжать, можно и дома сидеть. Зато сейчас вместе погуляем. К тебе, наверное, долго надо идти?– Наверное, – согласилась Наташка. – Может быть, аж до утра. Я ещё никогда не ходила. Но даже ехать почти целый час.
Я очень хорошо помню, как мы сидели на крыше. Каждую минуту, каждое произнесённое слово, и как Наташка чесала коленку, засунув руку под штанину. И как подала мне руку, чтобы помочь вскарабкаться наверх, к чердачному окну. И как я вдруг очень по-взрослому подумал: «Дружба – это когда у тебя две жизни вместо одной. И обе одинаково важные. Какая разница, где чья». Но говорить вслух почему-то постеснялся.
Зато почти не помню, как мы шли через ночной город. Мы оба очень хотели спать, хоть под кустом ложись или на лавку в парке. Но всё равно шли, и мне снились какие-то удивительные сны, прямо на ходу, но их я, конечно, забыл.Когда мы добрались до Наташкиного дома, было совсем светло. И её родители, наверное, увидели нас с балкона, потому что выскочили навстречу, в подъезд. И тогда я сказал с самого начала заготовленную фразу: «Это я виноват. Я её подговорил». А потом лёг и заснул, прямо на лестнице. Слышал сквозь сон, что меня несут на руках, хотел сказать свой адрес, но не мог выговорить ни звука. И мне было всё равно.
Проснулся я уже дома, в своей кровати. Рядом на стуле сидел папа. И лицо у него было совсем не сердитое, а грустное и растерянное. Таким я его ещё никогда не видел.
– Что ты проснулся, это очень хорошо, – сказал папа. – А что из дома ушёл среди ночи без спроса – просто ужасно. Совершенно от тебя не ожидал. Что у тебя теперь температура – это вообще безобразие. У нас с тобой мама на кухне уже целый час плачет, и что прикажешь делать?
Я молча пожал плечами – дескать, не знаю. Ну и потом, что-что, а температуру я себе нарочно не повышал, в этом смысле моя совесть была совершенно чиста.
– Твоё путешествие ночью через весь город – это уже какой-то запредельный кошмар, – продолжил папа. – Страшный сон любого родителя. Хоть на цепь тебя теперь сажай до шестнадцати лет, чтобы точно никуда не сбежал.
«На цепь» – это, конечно, звучало ужасно. Но выглядело, с моей точки зрения, вполне справедливо. Так что я даже защищаться не стал. Просто не нашёл достойных аргументов.
– С другой стороны, – неожиданно заключил папа, – ты большой молодец, что пошёл провожать Наташу. Не оставил её одну. Её отец говорит, ты ещё и вину на себя взял, хотя я совершенно уверен, что этот ваш ночной побег из дома – совсем не твоя идея. То есть сын из тебя, конечно, вышел никуда не годный, нам с мамой здорово не повезло. Зато друг ты, как выяснилось, надёжный. Уже кое-что. Не зря мы с мамой столько конфет и сосисок на тебя извели. Возможно, со временем одним хорошим человеком на земле станет больше – при условии, что ты в ближайшее время не сбежишь на Южный полюс и там тебя не съест какой-нибудь хищный пингвин.
Я глазам своим не верил: папа улыбался. Весело, как будто я ничего не натворил. Я так обрадовался, что сказал:
– Я больше никуда не сбегу, обещаю. Но могу превратиться в звезду. В любой момент! Вы с мамой сами сказали, что это было бы здорово, так что теперь не пугайтесь.– Судя по тому, какой ты горячий, ты уже в неё превращаешься, – вздохнул папа.
– Просто всё происходит довольно медленно, – говорит Наташка. – А мы этого не учли!
Я лежу на деревянном полу, каждой клеточкой тела ощущаю впитанный им за день солнечный трепет и жар. Мне так хорошо, лениво и сладко лежится, что Наташке приходится говорить за двоих, я даже не киваю, только думаю: «Да». «Да». «Да». Но этого достаточно.
– Мы представляли, что превратимся, как в сказочном кино – раз, и всё! А это медленный процесс. Очень много времени надо, чтобы человек превратился в звезду и при этом остался жив. Не сгорел, не взорвался.