Моя летопись

Начинается чтение. Кончается при гробовом молчании, потому что выражать какое-нибудь мнение или одобрение было не принято.

— Следующее, — говорит Сологуб и закрывает глаза.

— Да, собственно говоря… — мечется испытуемый. — Впрочем, вот еще одно. Только оно, пожалуй, слишком коротенькое.

— Все равно.

Читает. Молчание.

Третье стихотворение.

Испытуемый уже не защищается. Видно, как спешит скорее покончить. Читает. Молчание.

Вот так, наверно, Федор Кузьмич, учитель городского училища, в холодном жестоком спокойствии терзал своих мальчишек.

— Теперь ваша очередь, — обращается мертвым голосом Сологуб к соседу выпотрошенного поэта. И тот тоже отнекивается, и мечется, и шарит по карманам под змеиным взглядом хозяина, и тоже читает три стихотворения. И так в тоскливой муке смыкался круг стихов.

Раз как-то я долго уверяла, что у меня нет третьего стихотворения, и, когда Сологуб все-таки его требовал, сказала:

— Ну если так, так хорошо же.

И прочла Пушкина «Заклинание».[164]

По лицам присутствующих поняла, что никто из них не слушают. Только Бальмонт при словах «Я жду Лейлы» чуть-чуть шевельнул бровями. Но уже после ужина, когда я уходила домой, Сологуб, прощаясь со мной, промямлил:

— Да, да. Пушкин писал хорошие стихи.

На этих вечерах Сологуб и сам читал какой-нибудь отрывок из своего нового романа. Чаще переводы Верлена, Рембо. Переводил он неудачно, тяжело, неуклюже. Читал вяло, сонно, и всем хотелось спать. Профессор Аничков[165], очень быстро засыпавший и знавший за собой эту слабость, обыкновенно слушал стоя, прислонясь к стене или к печке, но и это не помогало. Он засыпал стоя, как лошадь. Изредка, очнувшись, чтобы показать, что он слушает, начинал совершенно некстати громко хохотать. Тогда Сологуб на минуту прерывал чтение и медленно поворачивал к виновному свои мертвые глаза. И тот стихал и сжимался, как кролик под взглядом удава. Писал Сологуб всегда очень много.

— Я всех писателей разделяю на графоманов и дилетантов. Я графоман, а вы дилетантка.

После нашумевшего романа «Мелкий бес» началась бешеная сологубовская слава.

Издатели набросились на него. Перепечатали его старые произведения, прошедшие когда-то незаметно. Он закончил свой роман «Навьи чары». Конец, написанный после перелома, то есть когда судьба вознесла его, не оправдал обещанного. И то, что намечал он в тихой комнате с лампадкой, осталось невыполненным. Я помнила, как он рассказывал о дальнейшем ходе романа, и этого в напечатанной книге не нашла. Дух отлетел от него. И только в стихах своих был он прежним, одиноким, усталым, боялся жизни, «бабищи румяной и дебелой»[166], и любил ту, чье имя писал с большой буквы — Смерть.

— Смертерадостный, — называли его.

— Рыцарь Смерти, — называла я.

Но и в стихах своих принялся он фокусничать, играть пустяками.

Я ему говорила, что это похоже на скороговорку: «Сшит колпак, да не по-колпаковски», и заставляла одного косноязычного поэта, не выговаривавшего букву «л», декламировать эти стихи. У него выходило:

А о Смерти еще находил прежние слова и говорил о ней нежно. Она приходила и просила под окном, чтобы брат ее Сон открыл ей двери. Она устала. «Я косила целый день…»[168]

Она хотела накормить голодных своих смертенышей…

Настоящая фамилия Сологуба была Тетерников, но, как мне рассказывали, в редакции, куда он отнес первые свои произведения, посоветовали ему придумать псевдоним.

— Неудобно музе увенчать лаврами голову Тетерникова.

Кто-то вступился, сказал, что знал почтенного полковника с такой фамилией и тот ничуть не огорчался.

— А почем вы знаете? Может быть, и полковнику приятнее было бы более поэтическое имя, только вот в армии нельзя служить под псевдонимом.

И тут же придумали Тетерникову псевдоним — Федор Сологуб. С одним «л», чтобы не путали с автором «Тарантаса»[169]. И мы знаем, что муза этот псевдоним почтила своим вниманием.

Венец славы своей нес Сологуб спокойно и как бы презрительно. С журналистами и интервьюерами обращался надменно.

Помню, как шли мы вместе по фойе театра и к нему подбежал какой-то газетный сотрудник и почтительно спрашивал его мнение о новой пьесе. Сологуб шел, не замедляя шага, не поворачивая головы, лениво цедя слова сквозь зубы, а журналист забегал, как собачонка, то справа, то слева, переспрашивал и не всегда получал ответ. Так мстил (вероятно бессознательно) Сологуб за измывательства над его первыми, лучшими и самыми вдохновенными вещами.

Сологуба считали колдуном и садистом. В своих стихах он и бичевал, и казнил, и колдовал. Черная сила играла в них.

Признав отцом своим дьявола, он принял от него и все черное его наследство: злобную тоску, душевное одиночество, холод сердца, отвращение от земной радости и презрение к человеку. Как сон, вспоминались его грустные, нежные стихи:

Теперь пошла эротика, нагие флагелянты[171], мертвые люди, живые мертвецы, колдовство, комплекс Эдипа[172], воющие собаки, оборотни. Было:

Стало:

Что за человек Сологуб, понять было трудно. Его отношения ко мне я тоже не понимала. Казалось бы, совершенно безразличное. Но вот неожиданно узнаю, что мою пьесу «Царица Шамурамат»[174] (я тогда увлекалась Древним Востоком) он старался устроить в Театр Комиссаржевской.

Раз как-то пришел он ко мне с Георгием Чулковым. Я была в самой лютой неврастении. Чулков ничего не заметил, а Сологуб странно пристально присматривался ко мне и все приговаривал:

— Так-так. Так-так.

Вечером пришел снова и настаивал, чтобы я пошла с ним в ресторан обедать, и оттуда повел по набережной.

— Не надо вам домой торопиться. Дома будет хуже.

164

С. 195. …прочла Пушкина «Заклинание». — Стихотворение 1830 г. («О, если правда, что в ночи…»). (прим. Ст. Н.).

165

Аничков Евгений Васильевич (1866–1937) — литературовед, историк литературы, фольклорист, критик, прозаик; после революции — в эмиграции. (прим. Ст. Н.).

166

С. 196. …боялся жизни, «бабищи румяной и дебелой»… — Цитата из сказки Сологуба «Пленная смерть»: «…стоит возле него жизнь, бабища дебелая и румяная, но безобразная» (Сологуб Ф. Собр. соч. Т. X. СПб., 1923. С. 41). «Проклятой бабищей» называет Сологуб жизнь в стихотворении «Безумное светило бытия» (1922): «Я жизни не хочу, — уйди, уйди / Ты, бабища проклятая…». (прим. Ст. Н.).

167

«Белей лилей, алее лала…» — Цитата из стихотворения «Любовью легкою играя…» (1901). (прим. Ст. Н.).

168

«Я косила целый день…» — Цитата из стихотворения Сологуба «Тихая колыбельная» (1906). (прим. Ст. Н.).

169

С. 197. …придумали Тетерникову псевдоним — Федор Сологуб. С одним «л», чтобы не путали с автором «Тарантаса». — Псевдоним «Сологуб» придуман в редакции журнала «Северный вестник». Автор «Тарантаса» — граф Соллогуб Владимир Александрович (1813–1882). (прим. Ст. Н.).

170

«Когда я в бурном море плавал…» — Неточная цитата из стихотворения Сологуба (1902). (прим. Ст. Н.).

171

С. 198. Флагелланты (лат.) — бичующиеся; религиозные аскеты-фанатики, проповедовавшие публичное самобичевание ради «искупления грехов»; это движение, возникнув в XIII в. среди городской бедноты Италии как протест против католической церкви, гнета феодалов и непрерывных войн, распространилось потом по всей Западной Европе; флагелланты жестоко преследовались как еретики и в XV в. постепенно исчезли. (прим. Ст. Н.).

172

Комплекс Эдипа (или Эдипов комплекс) — понятие психоанализа; согласно Фрейду, представляет собой результат вытеснения в бессознательное враждебных импульсов по отношению к отцу, возникающих в раннем детстве. (прим. Ст. Н.).

173

«Собираю ночью травы…» — Неточная цитата из стихотворения «Ты не бойся, что темно…» (1902). (прим. Ст. Н.).

174

…мою пьесу «Царица Шамурамат»… — Так Тэффи называет свою пьесу «Полдень Дзохары. Легенда Вавилона», вошедшую в книгу «Семь огней» (СПб.: Шиповник, 1910. С. 83—111), посвященную Сологубу. (прим. Ст. Н.).