Страница 49 из 92
Как-то, встретив у меня молодую, очень буржуазную даму, он вполне серьезно убеждал ее бросить все и поступить в наездницы.
— Вот родители не позаботились о вас, не дали вам настоящего воспитания. Вы где учились?
— В институте.
— Ну вот видите. Ну на что это годится? Раз родители вовремя не позаботились, попробуйте исправить их ошибку. Конечно, на трапеции работать вам было бы уже трудно. Поздно спохватились. Упустили время. Но наездница из вас может еще выйти вполне приличная. Только не теряйте времени, идите завтра же к директору цирка.
Стихов Куприн вообще не писал, но было у него одно стихотворение, которое он сам любил и напечатал несколько раз, уступая просьбам разных маленьких газет и журналов. В стихотворении этом говорилось о его нежной тайной любви, о желании счастья той, кого он так робко любит, о том, как бросится под копыта мчащихся лошадей и «она» будет думать, что вот случайно погиб славный и «почтительный» старик. Стихотворение было очень нежное, в стиле мопассановского «Forte comme la mort»[134][135], очевидно, этим романом и навеянное.
Вот оно, это стихотворение, и открывало тайный уголок романтической души Куприна.
Все знают его как кутилу, под конец жизни даже больного алкоголика, но ведь не все знают тайную нежность его души, его мечты о храбрых, сильных и справедливых людях, о красивой, никому не известной любви.
Никто не знает, что три года подряд 13 января, в канун русского Нового года, он уходил в маленькое бистро и там, сидя один за бутылкой вина, писал письмо нежное, почтительно-любезное все той же женщине, которую почти никогда не видел и которую, может быть, даже и не любил. Но он сам, Александр Иванович, был выдуман Гамсуном и, подчиняясь воле своего создателя, должен был тайно и нежно и, главное, безнадежно любить и каждый раз под Новый год писать все той же женщине свое волшебное письмо.
Конец беженской жизни Куприна был очень печальный. Совсем больной, он плохо видел, плохо понимал, что ему говорят. Жена водила его под руку:
Как-то раз я встретила их на улице.
— Здравствуйте, Александр Иванович.
Он смотрит как-то смущенно в сторону.
Елизавета Маврикиевна сказала:
— Папочка, это Надежда Александровна. Поздоровайся. Протяни руку.
Он подал мне руку.
— Ну вот, папочка, — сказала Елизавета Маврикиевна, — ты поздоровался. Теперь можешь опустить руку.
Грустная встреча.
Елизавета Маврикиевна решила, что благоразумнее всего вернуться на родину. Пошла в консульство, похлопотала. Оттуда приехал служащий, посмотрел на Куприна, доложил послу все, что увидел, и Куприну разрешили вернуться. Они как-то очень быстро собрались и, ни с кем не попрощавшись, уехали. Потом мы читали в советских газетах о том, что он говорил какие-то толковые и даже трогательные речи. Но верилось в это с трудом. Может быть, как-нибудь особенно лечили его, что достигли таких необычайных результатов? Умер он довольно скоро.
Вот какой странный жил между нами человек, грубый и нежный, фантазер и мечтатель, знаменитый русский писатель Александр Иванович Куприн.
Георгий Чулков и Мейерхольд
[136]
Не знаю, жив ли Георгий Чулков[137].
Воспоминание о нем осталось очень милое. Красивый, приятный, талантливый человек. Но главное, что характеризовало его, это непогасаемый восторг перед каким-нибудь талантом. Он не помня себя погружался в этот восторг, только им и бредил, только им и жил.
А. Измайлов в своих сатирических портретах написал о Чулкове[138]: «Александр Блок! Александр Блок! Александр Блок! Дайте попочке сахару».
Но ему и сахару не нужно. Ничего ему не нужно. Забывал самого себя.
Я его видала часто вместе с Мейерхольдом еще до Театра Комиссаржевской[139], где Мейерхольд наконец развернулся. До этого театра были только планы, чертежи будущего великого здания, декламация и предчувствие триумфа. Предчувствия не обманули. Ведь перед закатом Мейерхольда большевики начали строить театр его имени[140], где, если верить газетам, для каждого зрителя был обещан особый вентилятор.
Мейерхольд чертил магический треугольник. В углы треугольника помещались — автор, режиссер и актер. Каждый в своем углу. Общение — через катеты и гипотенузу. Автора и актера соединяет гипотенуза — длиннейший путь. И это не без умысла. Таким образом, автору выходило проще общаться с актером через режиссера по двум катетам. Непосредственное общение автора с актером подрывает работу режиссера, который лучше знает, что хочет выразить автор и как нужно его выражать.
Впоследствии я на горьком опыте узнала весь трагизм этой гипотенузы, отделяющей автора от актера.
Режиссер всегда считает автора врагом пьесы. Автор своими замечаниями только портит дело. Написал пьесу автор, но режиссер, конечно, лучше понимает, что именно автор хотел сказать.
Так, в одной из моих пьес выведен нежный молодой влюбленный, который говорит любимой женщине: «Солнце мое, я люблю тебя». Режиссер напялил на влюбленного страшный рыжий парик, огромный зеленый галстук с торчащими концами и загримировал идиотом.
— Почему?
— Как почему? По вашей же пьесе. Ведь он же у вас идиот.
— Да с чего вы это взяли?
— Да как же: он говорит даме «солнце мое». Ясно же, что он идиот!
Когда ставили мою большую пьесу в московском Малом театре[141], я приехала, чтобы прочесть ее актерам. Потом стала ходить на репетиции. Ставил пьесу Платон[142], серьезный режиссер — театр ведь Императорский!
Первый акт кончался у меня чтением нежного стихотворения, и занавес под это чтение должен был медленно-медленно опускаться. Было красиво, и создавалось «настроение». И каждый раз театральный плотник пускал занавес с какой-то нарочитой скоростью: трррррр-бах! Я чуть не плакала. Платон успокаивал:
— Ох уж эти авторы! Да уверяю вас, что на спектакле он сделает прекрасно.
— Так почему же он сейчас хоть бы раз не сделал как следует?
— Ох уж эти авторы!
Я ненавижу длинноты. И конечно, вырывала кусочки то у одного, то у другого актера. А актеры обожают поговорить побольше.
Платон уговорил меня уехать и вернуться через месяц к последним репетициям.
— Вот тогда увидите, как мы подадим вашу пьесу. Сейчас актеры еще не вошли в роль, ваши замечания их нервируют.
Поверила. Уехала. Через месяц приехала.
Тррррр-бум! — бахнул занавес. Главная роль у Остужева[143]. Чувствую длинноты. Поправить ничего нельзя, потому что он-глухой и учит роль назубок. Реплик он не слышит. Все актеры, увы, вошли в роль, и теперь уж ничего с ними не поделаешь.
Пьеса мне до того не понравилась, что когда приехал ко мне Незлобин[144] и попросил дать ее для Петербурга, я в ужасе крикнула:
— Ох, не надо!
Он только руками развел:
— Первый раз вижу автора, который не хочет, чтобы его пьесу играли.
Я пьесу дала, но тут уж себя отстояла. Вылезла из заклятого треугольника, сама говорила с актерами, и пьеса сошла отлично.
Но это было много позже. А в то время, о котором веду рассказ, Мейерхольд чертил свою геометрию, Чулков пламенел. Потом оба решили, что со мной им трудно, что видимая стена отделяет меня и их живая мечта от этой стены отскакивает. Они были правы.
134
«Сильна, как смерть» (фр.).
135
С. 185. …в стиле мопассановского «Forte сотте la mort»… — Имеется в виду роман Г. де Мопассана «Сильна как смерть». (прим. Ст. Н.).
136
С. 186. Не знаю, жив ли Георгий Чулков. — Чулков Георгий Иванович (1879–1939) — поэт, прозаик, литературный критик, мемуарист. Умер в Москве 1 января 1939 г. (прим. Ст. Н.).
137
А. Измайлов в своих сатирических портретах написал о Чулкове… — Тзффи цитирует пародию «История русской критики» (Измайлов А. А. Кривое зеркало: Пародии и шаржи. СПб., 1914. С. 138–139). Измайлов Александр Алексеевич (1873–1921) — прозаик, поэт, литературный критик; прославился как автор пародий, прозаических и стихотворных, собранных в его книгах «Кривое зеркало» (1908, 4 издания до 1914 г.) и «Осиновый кол» (1915). С 1898 по 1916 г. вел рубрику «Литературное обозрение» в газете «Биржевые ведомости» и одним из первых откликнулся положительной рецензией на книгу юмористических рассказов Тэффи. (прим. Ст. Н.).
138
…еще до Театра Комиссаржевской…. — Театр был основан в Петербурге в сентябре 1904 г. В. Э. Мейерхольд работал в Театре В. Ф. Комиссаржевской с лета 1906-го и до конца 1907 г. С Чулковым и Мейерхольдом Тэффи встречалась в 1906 г. на «Башне» Вяч. Иванова, входила в «инициативную группу» театра «Факелы» (ем.: Волков Н. Мейерхольд. Т. 1. М.; Л., 1929. С. 218–219). (прим. Ст. Н.).
139
С. 186–187. …перед закатом Мейерхольда большевики начали строить театр его имени… — Театр имени Мейерхольда в Москве (1920–1938); основа его — Театр РСФСР 1-й — название свое получил в 1923 г.; с 1926 г. — ГОСТИМ (Гос. театр им. Вс. Мейерхольда). (прим. Ст. Н.).
140
С. 187. Когда ставили мою большую пьесу в московском Малом театре… — 2 марта 1916 г. в Малом театре состоялась премьера пьесы Тэффи «Шарманка Сатаны» (в главных ролях — Вера Пашенная и Александр Остужев). (прим. Ст. Н.).
141
Ставил пьесу Платон… — Платон Иван Степанович (1870–1935) — русский режиссер и драматург, с 1895 г. работал в режиссерском управлении Малого театра. (прим. Ст. Н.).
142
С. 188. Главная роль у Остужева. — Остужев Александр Алексеевич (наст. фам. Пожаров; 1874–1953) — с 1898 г. актер Малого театра; в пьесе Тэффи сыграл роль адвоката Андрея Николаевича Долгова. «Не без тонкости и ловкости прошел через кустарники флирта г. Остужев, изображая российского Дон-Жуана» (Русское слово. 1916. № 51. С. 5). (прим. Ст. Н.).
143
Незлобин Константин Николаевич (1857–1930) — режиссер, актер, антрепренер, переводчик. (прим. Ст. Н.).
144
…помню, как писали в советских газетах о постановке Мейерхольдом «Ревизора». — Постановка «Ревизора» в 1926 г. в Театре им. Вс. Мейерхольда подверглась резкой критике в советской прессе. (прим. Ст. Н.).