Моя летопись

Здесь была повешена знаменитая анархистка Ге. Красивая, молодая, смелая, веселая, нарядная приятельница Мамонта Дальского[95]. Многие из моих друзей кутили в лихорадочное время в этой занятной анархистской компании. И все эти анархисты казались нам ряжеными хвастунами. Никто не относился к ним серьезно. Слишком долго и хорошо знали живописную душу Мамонта, чтобы поверить в искренность его политических убеждений. Болтовня, поза, грим трагического злодея, костюм напрокат. Интересно и безответственно. Всю жизнь играл Мамонт на сцене Кина[96], в жизни — в Кина, в гения и беспутство. А умер — как подшутила судьба! — от благородного жеста. Стоя на подножке трамвая, посторонился, чтобы уступить место даме. Сорвался и попал под колеса. А несколько месяцев спустя приятельница его, нарядная и веселая Ге, стояла вот здесь, смотрела, прищурив глаза, на свое последнее солнце и докуривала последнюю свою папиросу. Потом отшвырнула окурок и спокойно набросила себе на шею тугую веревочную петлю.

Играло солнце на глянце глиняной посуды внизу на базаре. Копошились у телег пестрые бабы. А дальше по крутым зеленым холмам медленно сползали пастухи, опираясь на посох. И, наверное, что-то тихо звенело вдали, как всегда звенит в горной тишине. И тишина была благословенна…

Как часто упрекают писателя, что конец романа вышел у него скомкан и как бы оборван.

Теперь я уже знаю, что писатель невольно творит по образу и подобию судьбы, рока. Все концы всегда спешны, и сжаты, и оборванны.

Когда умер человек, всем кажется, что он еще очень многое мог сделать.

Когда умерла полоса жизни — кажется, что она могла бы еще как-то развернуться, тянуться и что конец ее неестественно сжат и оборван. Все события, заканчивающие такую полосу жизни, сбиваются, спутываются бестолково и неопределенно.

Жизнь пишет свои произведения по формуле старинных романов. С эпилогом: «Ирина вышла замуж и, говорят, счастлива. Сергей Николаевич нашел забвение в общественной деятельности…»

Все быстро, торопливо, и все не нужно.

Так же быстро, торопливо и неинтересно пробежали последние новороссийские дни перед неожиданным надуманным отъездом.

— Сейчас вернуться в Петербург трудно, поезжайте пока за границу, — посоветовали мне. — К весне вернетесь на родину.

Чудесное слово — весна. Чудесное слово — родина…

Весна — воскресение жизни. Весной вернусь.

Последние часы на набережной у парохода «Великий князь Александр Михайлович».

Суетня, хлопоты и шепот. Этот удивительный шепот, с оглядкой, исподтишка, провожавший все наши приезды и отъезды, пока мы катились вниз по карте, по огромной зеленой карте, на которой наискось было напечатано: «Российская империя».

Да, шепчут, оглядываются. Все-то им страшно, все страшно, и не успокоиться, не опомниться до конца дней, аминь.

Дрожит пароход, бьет винтом белую пену, стелет по берегу черный дым.

И тихо-тихо отходит земля.

Не надо смотреть на нее. Надо смотреть вперед, в синий широкий свободный простор…

Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза и смотрят, смотрят…

И все молчат. Только с нижней палубы доносится женский плач, упорный, долгий, с причитаниями.

Когда это слышала я такой плач? Да, помню. В первый год войны. Ехала вдоль улицы на извозчике седая старуха. Шляпа сбилась на затылок, обтянулись желтые щеки, беззубый черный рот открыт, кричит бесслезным плачем — «а-а-а!» А извозчик — верно, смущен, что везет такого седока «безобразного», — понукает, хлещет лошаденку…

Да, голубчик, не разглядел, видно, кого садишь? Теперь вези. Страшный, черный, бесслезный плач. Последний. По всей России, по всей России… Вези!..

Дрожит пароход, стелет черный дым.

Глазами, широко, до холода в них раскрытыми, смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки[97] и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля.

МОЯ ЛЕТОПИСЬ

[98]

Много интересных людей прошло через мою жизнь.

Хочу рассказать о них просто как о живых людях,

показать, какими я их видела, когда сплетались

наши пути. Они все уже ушли,

и ветер заметает снегом и пылью их земные следы.

О творчестве каждого из них писали и будут

писать еще и еще, но просто живыми людьми

не многие их покажут. Я хочу рассказать о моих

встречах с ними, об их характерах,

причудах, дружбе и вражде.

Первое посещение редакции

[99]

Мои первые литературные шаги были ужасно жутки. Да я, собственно говоря, никогда быть писательницей и не собиралась, несмотря на то что все в нашей семье с детства писали стихи. Занятие это считалось у нас почему-то ужасно постыдным, и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом — немедленно начинает кричать:

— Пишет! Пишет!

Пойманный оправдывается, а уличители издеваются над ним и скачут вокруг него на одной ножке:

— Пишет! Пишет!

Вне подозрений был только самый старший брат[100], существо, полное мрачной иронии. Но однажды, когда после летних каникул он уехал в лицей, в комнате его были найдены обрывки бумаг с какими-то поэтическими возгласами и несколько раз повторенной строчкой:

Увы! И он писал стихи!

Открытие это произвело на нас сильное впечатление, и, как знать, может быть, старшая сестра моя Маша[101], став известной поэтессой, взяла себе псевдоним Мирра Лохвицкая именно благодаря этому впечатлению.

Я мечтала быть художницей. И даже по совету одной очень дельной приготовишки-одноклассницы написала это желание на листочке бумаги, листочек сначала пожевала, а потом выбросила из окна вагона. Приготовишка говорила, что средство это «без осечки».

Когда старшая сестра, окончив институт, стала печатать свои стихотворения, я иногда, по дороге из гимназии, провожала ее в редакцию. Провожала не одна, а с нянюшкой, которая несла мою сумку с книгами.

И там, пока сестра сидела в кабинете редактора (что это был за журнал, не помню, но помню, что редакторами его были П. Гнедич и Всеволод Соловьев[102]), мы с нянюшкой ждали в приемной.

Я садилась от нянюшки подальше, чтобы никто не догадался, что она за мной присматривает, делала вдохновенное лицо и думали, что меня, наверное, и рассыльный, и переписчица, и все просители принимают за писательницу. Вот только стулья в приемной были какие то нескладно-высокие, и ноги у меня до полу не хватали. Но этот не достаток, как и короткое платье с гимназическим передником вполне выкупался и покрывался с лихвою вдохновенным выражением лиц»

В тринадцать лет у меня был уже литературный стаж: стихи на приезд государыни и стихи по случаю юбилея гимназии.[103] В этих поспел них, написанных стилем пышной оды, была строфа, из-за котором много пришлось пострадать:

Этим «храмом просвещенья» сестра донимала меня целый год. Притворюсь, что болит голова, не пойду в гимназию, и начинается;

95

…приятельница Мамонта Дольского. — Дальский (наст. фам. Неелов; Мамонт Викторович (1865–1918) — известный драматический артист; в 1917–1918 гг. анархист; погиб в июне 1918 г., попав под трамвай. (прим. Ст. Н.).

96

С. 164–165. Всю жизнь играл… на сцене Кина… — Кин — из спектакля «Кин, или Гений и беспутство» (по пьесе Александра Дюма-отца, 1836) — одна из самых известных ролей Мамонта Дальского. В основе сюжета пьесы — жизнь великого английского актера Эдмунда Кина (1787–1833). (прим. Ст. Н.).

97

С. 166. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки… — Согласно Библии, прежде чем уничтожить города Содом и Гоморру за грехи их жителей, Бог спас праведника Лота, его детей и его жену, однако приказал не оборачиваться назад. Жена Лота нарушила запрет и была наказана: «Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом» (Быт. 19:26). (прим. Ст. Н.).

98

В данный раздел включены мемуарные произведения Тэффи, появлявшиеся в разное время в периодической печати, но так и не вышедшие отдельной книгой при жизни писательницы. Рукопись книги «Моя летопись» была послана автором в нью-йоркское Издательство им. Чехова. Однако, пролежав долго в издательстве, она не была опубликована. Лишь спустя три года после смерти писательницы рукопись была возвращена ее дочери Валерии Владиславовне Грабовской. И вскоре фрагменты книги, ранее не публиковавшиеся, стали появляться в журнале «Возрождение» (1955. № 42, 43, 47; 1956. № 49, 50). Публикация открылась воспоминаниями о А. Куприне, В. Мейерхольде и Г. Чулкове, которые предварялись кратким обобщающим вступлением; воспоминания напечатанные ранее, в 1948–1950 гг., в газете «Новое русское слово», начинались с очерка «О Бальмонте». Какой должна была быть последовательность глав книги, сейчас установить невозможно: рукописи с последовательной нумерацией страниц не существует. Хранящаяся в РГАЛИ рукопись составлена из разнородных частей: газетных и журнальных публикаций, машинописных экземпляров, отпечатанных на разных машинках, на разной бумаге, в разное время. Сомнительно, что Тэффи сама составляла эту книгу.

Однако как отправной пункт эту рукопись все же можно принять. Составитель взял на себя смелость построить книгу «Моя летопись — по своему усмотрению. Поэтому сюда входят и те произведения, которых нет в составе рукописи, хранящейся в архиве, но которые по праву могли бы занять в книге соответствующее место (это воспоминания о первых литературных шагах, воспоминания о Распутине и некоторые другие). (прим. Ст. Н.).

99

Впервые: Сегодня (Рига). 1929. № 270. 29 сентября. (прим. Ст. Н.).

100

С. 170. …самый старший брат… — Лохвицкий Николай Александрович (1868–1933), избрал военную карьеру, был генералом; командовал Русским экспедиционным корпусом во Франции во время Первой мировой войны. (прим. Ст. Н.).

101

…старшая сестра моя Маша… — Лохвицкая Мария Александровна (1869–1905) — поэтесса; окончив в 1888 г. Александровский институт в Москве, выпустила первую стихотворную книжку под псевдонимом Мирры Лохвицкой, который и стал в дальнейшем ее литературным именем. (прим. Ст. Н.).

102

…что это был за журнал, не помню, но помню, что редакторами его были П. Гнедич и Всеволод Соловьев… — Гнедич Петр Петрович (1855–1925) — прозаик, драматург, театральный критик, историк театра. Соловьев Всеволод Сергеевич (1849–1903) — писатель, автор исторических романов, исследователь оккультизма (известна его книга «Современная жрица Изиды» — о Е. П. Блаватской). В 1887 г. Гнедич и Соловьев основали журнал «Север»; в этом журнале в 1889 г. печатались стихи Мирры Лохвицкой а первое стихотворение Тэффи за подписью пока еще Надежды Лохвицкой «Мне снился сон безумный и прекрасный…» было опубликовано в этом журнале в 1901 г. (№ 35). (прим. Ст. Н.).

103

С. 171 В тринадцать лет у меня был уже литературный стаж, стихи на приезд государыни и стихи по случаю юбилея гимназии. — Литейная женская гимназия, в которой училась Н. А. Лохвицкая, праздновала свое двадцатилетие в 1884 г. (открыта 23 января 1864 г.), несохранившееся стихотворение было, вероятно, написано именно к этому юбилею; «приезд государыни» (скорее всего — императрицы Марии Федоровны) также мог быть связан с этим событием. (прим. Ст. Н.).