Страница 23 из 92
В Одессу приехали ночью. Приятный сюрприз: нас заперли в вокзале и раньше утра выпустить не соглашались.
Что поделаешь!
Сложили вещи на полу, сами сели сверху и, право, чувствовали себя очень уютно. Никто в нас не стрелял, никто не обыскивал — чего еще человеку нужно?
Под утро замаячила передо мною зыбкая тень с желтым несессером в тонкой руке.
— Арман Дюкло?
— Да.
Он тоже приехал с нашим поездом. Сел около меня и стал рассказывать. Какие-то необычайно важные документы везет он в своем несессере. Ему уже предлагали за них миллион долларов, но он не выпустит их из рук.
— А по-моему, выпускайте.
— Не могу.
— Почему?
— Сам не знаю почему. Но это так истощает меня — всю жизнь держать в руках этот несессер.
Я задремала, а когда проснулась, то Армана уже не было. Он ушел, забыв у моих ног свое сокровище.
Утром открыли вокзал и выпустили нас в город. Когда носильщики укладывали на извозчиков наш багаж, несессер Армана, оказавшийся без замка, раскрылся, и из него вывалился флакон «Рю де ля Пэ» и пилочка для ногтей. Больше в нем абсолютно ничего не было.
Так как Арман долго не появлялся, то мы дали объявление в газету: «Просим ясновидящего Дюкло угадать, где его несессер».
Затем имя и адрес.
Начались одесские дни.
Опять замелькали те же лица, опять замололи ту же ерунду. Те, которых мы считали вернувшимися в Москву, оказались здесь. Которые должны были ехать в Одессу, оказались давно в Москве.
И никто в точности ничего ни о ком не знал.
Правил Одессой молодой сероглазый губернатор Гришин-Алмазов[58], о котором тоже никто в точности ничего не знал. Как случилось, что он оказался губернатором, кажется, он и сам не понимал. Так — маленький Наполеон, у которого тоже «судьба оказалась значительнее его личности».
Гришин-Алмазов, энергичный, веселый, сильный, очень подчеркивающий эту свою энергичность, щеголявший ею, любил литературу и театр, был, по слухам, сам когда-то актером.
Он сделал мне визит и очень любезно предоставил помещение в «Лондонской» гостинице. Чудесную комнату номер шестнадцать, где во всех углах были свалены кипы «Общего дела»: до меня здесь останавливался Бурцев[59].
Гришин-Алмазов любил помпу, и когда заезжал меня навестить, в коридоре оставлял целую свиту и у дверей двух конвойных.
Собеседником он был милым и приятным. Любил говорить фразами одного персонажа из «Леона Дрея» Юшкевича[60].
— Сегодня очень холодно. Подчеркиваю «очень».
— Удобно ли вам в этой комнате? Подчеркиваю «вам».
— Есть у вас книги для чтения? Подчеркиваю «для».
Рекомендовал коменданту гостиницы, бородатому полковнику, гулявшему целые дни с двумя чудесными белыми шпицами, заботиться обо мне.
Словом, был чрезвычайно любезен.
Время для него было трудное.
«Ауспиции тревожны» — такова была модная одесская фраза, и она хорошо определяла положение.
Пока подходили большевики, горожан исподволь грабили бандиты, ютившиеся в заброшенных каменоломнях, образовавших целые катакомбы под городом. Гришину-Алмазову пришлось даже вступить в переговоры с одним из предводителей этих разбойников, знаменитым Мишкой-Япончиком. Не знаю, договорились ли они до чего-нибудь, но сам Гришин мог ездить по городу только во весь дух на своем автомобиле, так как ему обещана была «пуля на повороте улицы».
Горожане все-таки вылезали по вечерам из своих нетопленых квартир. Уходили в клубы, в театры, попугать друг друга страшными слухами. Для возвращения по домам собирались группами и приглашали охрану — человек пять студентов, вооруженных чем Бог послал. Кольца засовывали за щеку, часы в башмак. Помогало мало.
— Он, подлец, слушает, где тикает, — туда и лезет. Я говорю — это сердце от страха… Да разве они честному человеку поверят!
Бандиты останавливали извозчиков, выпрягали лошадей и уводили их к себе в катакомбы.
Но — удивишь ли нас этими страхами? Театры, клубы, рестораны всю ночь были полны. Называли легендарные цифры проигрышей.
Утром, одурманенные вином, азартом и сигарным дымом, выходили из клубов банкиры и сахарозаводчики, моргали на солнце воспаленными веками. И долго смотрели им вслед тяжелыми голодными глазами темные типы из Молдаванки, подбирающие у подъездов огрызки, объедки, роющиеся в ореховой скорлупе и колбасных шкурках.
Шли, шли одесские дни и вдруг побежали быстро-быстро, обгоняя друг друга.
Открывались и закрывались клубы, театрики, кабаре.
Явились ко мне неизвестные мне господа средних лет и предложили «дать свое имя» какому-то «начинанию». Глубоко художественному. С горячим ужином и карточной игрой.
— Причем же я здесь?
— А вы будете считаться хозяйкой и получать ежемесячный гонорар.
— Я же ничего не понимаю ни в карточной игре, ни в обедах. Вы, верно, что-нибудь спутали.
Они потоптались и повысили мой гонорар.
Очевидно было, что мы совсем друг друга не понимали.
Потом они, кажется, нашли хозяйку в лице одной популярной певицы и успокоились. То есть закрывались, давали взятку, открывались, закрывались, давали взятку и т. д.
— Ваша полиция взятки берет? — спрашивала я у Гришина-Алмазова.
— Ну что ж! Эти деньги идут исключительно на благотворительность. Подчеркиваю «идут», — бодро отвечал он.
Одесский быт сначала очень веселил нас, беженцев.
— Не город, а сплошной анекдот.
Звонит ко мне, много раз, одна одесская артистка. Ей нужны мои песенки. Очень просит зайти, так как у нее есть рояль.
— Ну хорошо. Я приду к вам завтра, часов в пять.
Вздох в телефонной трубке.
— А, может быть, можете в шесть? Дело в том, что мы всегда в пять часов пьем чай…
— А вы уверены, что к шести уже кончите?
Иногда вечером собирались почитать вслух газетную хронику. Не жалели огня и красок одесские хроникеры. Это у них были шедевры в этом роде:
«Балерина танцевала великолепно, чего нельзя сказать о декорациях».
«Когда шла «Гроза» Островского с Рощиной-Инсаровой в заглавной роли…»
«Артист чудесно исполнил «Элегию» Эрнста, и скрипка его рыдала, хотя он был в простом пиджаке».
«На пристань приехал пароход».
«В понедельник вечером дочь коммерсанта Рая Липшиц сломала свою ногу под велосипедом».
Но скоро одесский быт надоел. Жить в анекдоте ведь не весело, скорее трагично.
Но вот маленький просвет. Приехал в Одессу наш милый редактор Ф. И. Благов[61] и стал скликать сотрудников «Русского слова». «Русское слово» начнет выходить в Одессе. Сотрудники собрались в достаточном количестве, и дело стало быстро налаживаться.
К весне появился в городе поэт Макс Волошин[62]. Он был в ту пору одержим стихонеистовством. Всюду можно было видеть его живописную фигуру: густая квадратная борода, крутые кудри, на них круглый берет, плащ-разлетайка, короткие штаны и гетры. Он ходил по разным правительственным учреждениям и нужным людям и читал стихи. Читал он их не без толку. Стихами своими он, как ключом, отворял нужные ему ходы и хлопотал в помощь ближнему. Иногда войдет в какую-нибудь канцелярию и, пока там надумают доложить о нем по начальству, начнет декламировать. Стихи густые, могучие, о России, о самозванце, с историческим разбегом, с пророческим уклоном. Девицы-дактило окружали его восторженной толпой[63], слушали, ахали, и от блаженного ужаса у них пищало в носиках. Потом трещали машинки — Макс Волошин диктовал свои поэмы. Выглядывало из-за двери начальствующее лицо, заинтересовывалось предметом и уводило Макса к себе. Уводило, и через запертую дверь доносилось густое мерное гудение декламации.
58
Гришин (лит. псевд. Гришин-Алмазов) Алексей Николаевич (7—1919) — полковник. Произведен в генерал-майоры командующим Сибирской армией. Участник Первой мировой войны. В мае 1918 г. захватил власть в городе Новониколаеве, встав во главе офицерской подпольной группы, и соединился с подходившими чехословацкими войсками под командованием Гайды. Военный министр Западно-Сибирского правительства и командующий Сибирской армией. Из-за разногласий с представителями союзнических миссий уехал на юг, в Добровольческую армию. Гришин-Алмазов одно время был комендантом города Одессы. Генерал Деникин послал его к адмиралу Колчаку с важными документами и письмами; пересекая Каспийское море, Гришин застрелился, чтобы избежать плена. (прим. Ст. Н.).
59
Бурцев Владимир Львович (1862–1942) — историк, публицист, издатель, автор мемуарной книги «Борьба за свободную Россию: Мои воспоминания: 1882–1922» (Берлин, 1923), более известной в сокращенном переиздании «В погоне за провокаторами» (1928). Издавал газету «Общее дело» в 1909–1910, 1917, затем в 1918–1922, 1928–1933 гг. С лета 1918 г. жил в Париже, возвращаясь в Россию в 1919–1920 гг. (прим. Ст. Н.).
60
Юшкевич Семен Соломонович (1868–1927) — прозаик, драматург, публицист. С 1920 г. — в эмиграции. Одним из самых популярных его произведений был роман «Леон Дрей» (1911). (прим. Ст. Н.).
61
С. 89. Приехал в Одессу… редактор Ф. И. Благов и стал скликать сотрудников «Русского слова». — Благов Федор Иванович (ум. в 1934) был редактором газеты «Русское слово» в последние годы ее существования. Вскоре после революции эмигрировал в Китай, сотрудничал в газетах «Заря» (Харбин) и «Шанхайская заря». (прим. Ст. Н.).
62
…появился в городе поэт Макс Волошин. — Волошин (наст. фам. Кириенко-Волошин) Максимилиан Александрович (1877–1932) — поэт, критик, художник. (прим. Ст. Н.).
63
Девицы-дактило окружсиш его восторженной толпой… — Дактило (греч. daktylos — палец) — так обычно называли машинисток в начале XX в. (прим. Ст. Н.).