Круговорот

Карел, еще два мальчика и я завязали веревку на шее верблюда и вытянули его с пшеничного поля. Это было непросто. Мы выбились из сил, выводя животное на главную дорогу, но, если ему на глаза попадался покрытый листьями куст, удержать его не было никакой возможности. Приходилось ждать, пока он не объест листву с нескольких веток, и только после этого был шанс сдвинуть его с места. Верблюд оказался не только сильным, но и упрямым.

Мы протащили его до половины пути в Кутна-Гору, когда на горизонте показалась колонна русских грузовиков и танков. Мы хотели сойти с дороги, но эта тварь отказалась сдвинуться с места, хотя мы вчетвером навалились на нее всем весом.

Первым из русских, поравнявшихся с нами, был офицер на газике, русском «джипе». Он затормозил и несколько минут глазел на нас, так что мы здорово испугались, но верблюд не трогался с места, и постепенно за газиком стали скапливаться военные грузовики. Клаксоны ревели. Офицер вышел из машины. Я думал, что он поможет нам убрать животное с дороги, но ему пришла в голову идея получше. Он вытащил револьвер и прицелился в голову верблюда.

Я не представлял себе, что мы сможем напрячься больше, чем уже напрягались, но оружие обладает удивительным свойством — оно способствует настоящему взрыву сил. Почти в истерике мы снова стали толкать верблюда, крутить ему хвост, бить его кулаками, дико кричать, но это не помогало. Верблюд просто отклонился назад и продолжал жевать что-то посередине дороги, и тогда Карел бросился на колени перед русским офицером, умоляя его не стрелять. Долгое время наши усилия не производили впечатления ни на верблюда, ни на русского, но потом неожиданно верблюд издал какой-то странный звук, и из него вылетел комок зеленой жвачки. Струя густой и вонючей жидкости полилась мне прямо на голову.

Целую неделю я не мог прийти в себя после верблюжьей рвоты, но это не имело никакого значения. Главным было то, что русский офицер ухмыльнулся и спрятал револьвер, а бесстрастное животное тоже внезапно ожило и позволило нам увести себя с дороги.

Офицер запрыгнул обратно в «джип», колонна Красной Армии вновь пришла в движение и проехала мимо нас. Позади техники шел батальон усталых пехотинцев, а за ними две лошади тащили полевую кухню. Я никогда не думал, что между верблюдами и лошадьми могут возникать какие-то проблемы, но когда лошади увидели нашего красавца, они так напугались, что перепрыгнули через кювет и помчались в поля прочь от дороги. Я до сих пор вижу, как полевая кухня подпрыгивает на ухабах, а вся утварь разлетается в разные стороны. Первым делом отлетела короткая труба, потом последовали крышки от кастрюль, а потом — все остальное, и котелки, черпаки, чайники и кастрюли густо усеяли заросшее сорняками поле.

Мы передали верблюда бойскаутам в Кутна-Горе, но мне неизвестно, оказался ли он в Пражском зоопарке.

В мае 1945 года образ этого чуда, этого экзотического животного, появившегося под моими окнами, неизвестно откуда взявшегося, этого вестника окончания войны, моего двугорбого голубя мира, полностью затмил для меня настоящие исторические события. Однако скоро я выяснил, что мой символ мира не возник из ничего.

К концу войны маленький немецкий цирк отправился в Россию, чтобы поддерживать боевой дух в деморализованных войсках. Когда же Восточный фронт стал превращаться в бойню, циркачи устремились обратно в рейх, по дороге зарабатывая себе на пропитание выступлениями в деревнях. Зрители расплачивались куском хлеба, или яйцами, или охапкой сена, чтобы увидеть нескольких акробатов, дрессированных костлявых лошадей, беззубого медведя, обезьянок и двугорбый корабль пустыни Гоби.

Конец войны застал цирк на окраине маленького чешского городка недалеко от Часлава. Чехи ждали шесть лет, чтобы отомстить немцам, каким-нибудь немцам, все равно каким немцам, но они не осмеливались связываться с танками вермахта и армейскими грузовиками, тянувшимися бесконечными вереницами на запад. Они оказались достаточно смелыми, чтобы напасть на измученную цирковую труппу.

Они убили всех циркачей и их медведя. Мужчина, женщина, ребенок, животное — все они были для них немцами. Они убили лошадей и съели их, но в суматохе этого избиения верблюд сумел убежать и бежал до тех пор, пока сладкая весенняя поросль пшеницы не остановила его под моими окнами.

История летней гостиницы

Хаос конца войны через несколько недель стал менее ужасающим, и, как только появилось временное расписание поездов, мы с братьями поехали в нашу летнюю гостиницу на озере Махи.

«Рут» представляла собой горестную картину: окна были выбиты, двери высажены, мебель разграблена или изломана, стены закопчены, а во всех комнатах навалены кучи дряни. Как могло случиться, что наша собственность, которой мы так гордились, дошла до такого состояния?

«Чтоб тебе жить в интересное время» — гласит старое китайское проклятье, так что позвольте мне рассказать вам о судьбе маленькой летней гостиницы в самый интересный период истории Центральной Европы.

Когда «Рут» строилась, Сталин боролся с Троцким за власть в советском политбюро, а Гитлер произносил шутовские речи в пивных. Чехословакия была демократическим государством, поэтому на протяжении более чем десяти лет мои родители успешно и не без выгоды для себя владели этой летней гостиницей.

К концу 30-х годов власть Гитлера в Германии настолько упрочилась, что местный архитектор, который по заказу моей матери кое-что перестраивал в гостинице, решил убраться как можно дальше от опасного соседа. Он был евреем и к тому же мог предвидеть будущее; он уехал в Южную Америку.

Осенью 1938 года, на Мюнхенской конференции, Гитлер получил ту часть Чехословакии, где располагалась «Рут», и граница Германии перепрыгнула через крышу гостиницы. Какое-то время она находилась в другой стране.

Спустя полгода Гитлер аннексировал остальную часть территории Чехословакии, так что мы снова не нуждались в заграничном паспорте для поездок в «Рут», но это ничего не значило. Мы уже не вписывались в эту среду, и вскоре немцы реквизировали гостиницу. Вначале они превратили ее в дом отдыха для немецких матерей с детьми. Позже право отдыха распространялось только на солдатских вдов.

В конце войны солдаты Красной Армии превратили «Рут» в свою казарму. Они разводили костры в гостиной и вели себя в доме так, будто находились в лесу.

Как только весной 1945 года мы получили гостиницу обратно, мои братья сразу же решили приняться за ремонт. Материалов не было, большинство опытных строителей уже работало в других местах, так что для осуществления этой затеи пришлось потратить много сил и проявить максимум изобретательности. Я жил вместе с братьями все лето и старался помогать им чем только мог. Мне было 13 лет, мне ужасно хотелось, чтобы гостиница снова стала нашей, хотя я и понимал, что она никогда не станет такой, как прежде. Ничто не станет таким, как прежде.

После войны Судетская область стала странным местом. Все мальчишки, которые хотели закидать меня камнями, все девчонки, наблюдавшие за этим, были депортированы в то, что оставалось от Германии. Учителю, который пытался защитить меня от них, тоже пришлось уехать. По сути говоря, уехали все немцы.

Они покинули область в одночасье, и предприимчивые чехи устремились на их место, чтобы успеть захватить дома, фермы, мебель, машины — все, что было брошено в спешке. Многие из новых владельцев вели себя как настоящие мародеры, искавшие, чем бы поживиться, и сразу же бросавшиеся на поиски новой добычи. Они обшаривали опустевшие деревни, хватая все, что могли унести с собой. У них не было времени ждать, пока что-то образуется.

Мои братья и я смотрели на будущее по-другому. Мы были готовы ждать сколько потребуется. Мы не собирались действовать противозаконно.

Через пару лет выяснилось, что предприимчивые оппортунисты лучше сориентировались в политической обстановке в стране. В 1948 году «Рут» была «национализирована» новым, коммунистическим правительством, которое назвало нашу летнюю гостиницу Центром отдыха и посылало туда своих работников и ударников труда. Поскольку я был несовершеннолетним и другого жилья у меня не было, до 1953 года мне разрешали жить в одной из комнат гостиницы. Когда я достиг совершеннолетия, я потерял эту комнату, а с ней и последние узы, связывавшие нас с семейной гостиницей.