Аналогичный мир-2

   - Шатает тебя, да?!

   Тот забазарил, что он кровь проливал, а всякие отсиживались, а теперь чего-то там смеют... До серьёзной драки не дошло, но всё равно... Хорошо ещё, что после первой же большой станции - Ставрово, вроде бы - народу стало поменьше, и удалось, договорившись с проводником, перебраться с боковых в отсек к двум пожилым женщинам. Убедившись, что здесь никто Женю не обидит, Эркин залез на верхнюю полку и заснул. Ту-то ночь он не спал, так и просидел, в ногах у Жени, оберегая от шляющихся мимо взад-вперёд гуляк. Вторая ночь стала чуть поспокойней. Вагон хоть и гулял по-прежнему, но их не беспокоили. А потом проводник привёл в их отсек перепуганную и какую-то взъерошенную девчонку лет семнадцати. Меняться с ней местами Эркин не стал, а уступил свою полку и сел опять в ногах у Жени. Затылком упёрся в стену, ноги вытянул, перегораживая ими проход, и так продремал до утра. И сам не выспался, и Жене было неудобно. А в Ижорске было то же, что и в Иванькове. С вещами в Комитет, отметили маршрутный лист, поели по талону в вокзальной столовой и стали ждать поезда. Ну вот, три часа осталось, или сколько они уже едут?

   Эркин вздохнул и осторожно подвинул ноги, меняя позу. Женя сидит у окна, рядом с ней Алиса, а дальше он. И на краешке их скамьи примостился паренёк в ватной куртке - здесь такие называют телогрейкой - облезлой ушанке и разбитых растоптанных валенках. Ровный гул голосов вдруг прорезал надрывный плачущий крик.

   - Братцы и сестрички! Помогите калеке! Кто чем может, Христа ради, пожалейте, братцы, помилосердствуйте...!

   Кричали с привычным равнодушием, но Эркин всё-таки приоткрыл глаза. Высокий из-за костылей, одноногий мужчина пробирался по проходу, запрокинув голову с обожжённым лицом и слезящимися щёлками вместо глаз. Перед ним шёл мальчишка, потряхивая шапку с мелочью и что-то неразборчиво подвывая. Сидящий рядом с Эркином парень буркнул:

   - Бог подаст.

   Но Эркин встретился глазами с Женей и полез в карман. Больше... гривенника, как он и раньше заметил, никто не подавал, и потому бросил мальчишке в шапку пять копеек.

   - Дай тебе Бог, чего сам хочешь, - кивнул нищий, проходя за поводырём.

   Парень искоса посмотрел на Эркина.

   - Грехи откупаешь?

   - Чего? - не понял Эркин.

   - Нищему подать, как грех откупить, - парень ловко сплюнул в проход. - Не люблю я их. Попрошайки, сволочи.

   - Ты его не сволочи, - сразу отозвалась сидящая напротив женщина, круглая от намотанных поверх телогрейки платков. - Он увечный, его пожалеть надо.

   - Меня не жалели, и я не жалею, - огрызнулся парень.

   - А тебя-то чего жалеть, бугая? - подала голос старуха у окна.

   Сухая и какая-то сплющенная, она сидела, широко расставив ноги, между которыми громоздился большой - до колен ей - узел.

   - Заткнись, старая, не встревай.

   - Сопли утри, молод ещё мне указывать. А ты, милок, его не слушай. Нищему подать - душу спасти.

   Эркин понял, что последние фразы обращены уже к нему, но ответить не успел.

   - Вот сама бы, жлобиха, и подавала бы, - прогудел сзади мощный бас, обдав щёку и ухо Эркина горячим перегаром. - А то много вас, халявщиц. Свою душу за чужие деньги спасать.

   - Сам-то... - не осталась в долгу старуха, лихо завернув крепкое ругательство.

   Женя крепче прижала к себе внимательно наблюдавшую за всем Алису, а вокруг дружно заржали.

   Ай да бабка! - восхитился кто-то у другого окна. - С такой любовь закрутить, да в одно удовольствие!

   - Я т-те такую любовь щас...! - взвизгнула старуха.

   - Да у них, бугаёв неложенных, одно на уме! - дружно поддержали её женщины.

   Шум разрастался, уходя от их скамьи хохотом и руганью.

   - Эх, бабка-бабка, - парень рядом с Эркином покачал головой. - О душе говоришь, а сама... хоть бы ребёнка постыдилась.

   - А чего? - старуха подняла руки, поправляя платок. - Нонешние они сами... - посмотрела на Алису и Женю, улыбнулась. - Ничего. Издалека едете-то?

   - Из Алабамы, - ответила Женя.

   - Ох ты! - в один голос выдохнули старуха и женщина, сидящая напротив Эркина. - Из угнанных, что ли?

   - Да, - кивнула Женя.

   - А чего ж не к себе, а к нам?

   - Не осталось там никого, - Женя вздохнула. - А на пепелище ехать - только душу травить.

   - И то верно, - кивнула старуха и пытливо искоса посмотрела на Эркина. - И совсем, что ли, родни нет?

   - Совсем, - ответила Женя.

   - Да уж, - вздохнула женщина в платке. - Покрошила война народу... страсть. Сколько их полегло, царство им небесное, - и медленно, плотно вжимая пальцы, перекрестилась.

   - А ты, - парень уже открыто смотрел на Эркина, - тоже из этой Алабамы, что ли?

   - Да, - разжал губы Эркин.

   - Это как же тебя туда занесло? - удивился Парень.

   - Родился там, - усмехнулся Эркин.

   - Угораздило же тебя, касатик, - старуха покачала головой.

   - Говорят, плохо вам, ну, индеям, там приходилось, - продолжил разговор парень.

   - Плохо, - кивнул Эркин.

   Он уже знал, что здесь мало кто представляет себе жизнь рабов. Да что там, если Фредди ничего не знал. И, как всегда, вспомнив о Фредди, недовольно нахмурился. Злился он на себя, что не может с памятью своей совладать, поняли его по-другому.

   - Ну и чего ты лезешь? - укоризненно сказала парню женщина напротив Эркина. - Было б хорошо, так не уехал бы.

   - Да уж, - кивнула другая, до сих пор молчавшая, тоже в платке и в толстом тёмном пальто. - От хорошей жизни в наши снега не поедут. Там-то, в Алабаме, тепло и, говорят, зимы не бывает.

   - Зима бывает, - улыбнулась Женя. - Но без снега. Выпадет когда, то день, два полежит и стает.

   Собеседницы дружно поддержали тему и заговорили уже между собой.

   - Это ж сырость одна.

   - Да уж, гнилая зима, хуже нет.

   - Холодно, да сухо, ещё проживёшь, а гниль эта...

   - Мне мой так и писал, гниём, дескать.

   - А теперь как?

   - А теперь... не просыхает.

   Женя молча слушала, по-прежнему прижимая к себе Алису. Господи, скорей бы это кончилось. Лишь бы Эркин не сорвался. Он ведь горячий, взрывной. В поезде тогда так вцепился в того дурака, она даже испугалась, никогда таким Эркина не видела, как бешеный стал. Но это от неустроенности, в Джексонвилле он уверен в себе был, а сейчас нервничает. Скорей бы уж.

   Эркин улыбнулся Жене и прикрыл глаза, будто дремлет. Холодно как, а говорят, что зима в этом году тёплая. Куда же он Женю затянул, зачем согласился на Загорье? Перекрутился бы он и в Пограничье, так нет, захотелось подальше, поспокойней, и вот...

   Поезд шёл, останавливался, снова шёл, хлопали двери, впуская людей и облака морозного пара, окна всё плотнее затягивала ледяная корочка, под потолком колыхалась сизая пелена табачного дыма, люди уже стояли в проходе и даже между скамьями.

   - Ну вот, - сказал кто-то, - последний перегон.

   - Да уж, пора бы...

   - По графику если...

   - Да пошёл ты со своим графиком... Город, город, а как ходили тут "кукушка" с "зябликом", так и ходят.

   - Дык война...

   - Я ща тебе дыкну! Год победе уже, а всё война, война-а...! Мозгов у начальства нет, вторую колею протянуть!

   - Ладно вам, мужики.

   - Не ладно! Мыслимое ли дело три часа тащиться?! А морозы завернут когда...

   - Заткнись, а? Как завернут, так и развернутся. Впервой, что ли?

   Эркин, слыша, но не вслушиваясь в этот общий говор, осторожно, чтобы не привлечь внимания, напряг и распустил мышцы, готовясь вставать и собирать вещи. Вот чёрт, суставы, как после "пузырчатки" застыли. Вокруг многие вставали, снимая с полок над окнами мешки и узлы, перевязанные верёвками обшарпанные чемоданы. Но были и те, кто без вещей. Ну, вот и потянулись в тамбур, прессуясь там в плотную массу. Эркин подождал, пока встали и вышли в центральный проход сидевшие напротив, и встал сам. Вытащил из-под скамейки тюк, узел и ящик, снял с полки мешки. Женя поправила на Алисе вязаную шапочку, обвязала сверху своей белой шалью.