Аналогичный мир-2

   - Добрый день, мистер Оунс, - улыбнулся Роберт. - Прикажете общий, сэр?

   - Да, парень. Что-то я устал от праздников.

   - Хорошо, сэр. Пожалуйте сюда, сэр.

   Проходя в кабину за Оунсом, Роберт, быстро оглянувшись, подмигнул Найджелу и Метьюзу. Они ответили ему улыбками: карусель закрутилась. Ну, удачи нам.

* * *

   Ясные дни стояли неделю. Уже ночью небо опять затянули тучи, посыпалась мелкая ледяная крупа. Её сменил дождь, и снова то ли снег, то ли град. Ну, не зима, как говорили многие, а сплошное издевательство. Эркин другую зиму представлял себе плохо, но не спорил. Да ему и не до погоды. Снег, дождь, град... да не всё ли равно? У него уже на руках ответ на запрос. Работа, жильё - всё есть. Теперь получить маршрутный лист, по которому они будут получать билеты, пайки и прочее - и в дорогу! Загорье. Не ближний свет - все говорят. Ну, так ведь они и хотели подальше. Интересно, конечно, что за жильё, хотелось бы квартиру, как в Джексонвилле, но сказано просто: жильё и работа.

   Эркин, стукнув по стояку, вошёл в их отсек. Алиса сидела на койке и грызла яблоко, а Женя шила.

   - Эркин, - улыбнулась она. - Всё в порядке?

   - Да, - Эркин покосился на лежавшую на своей койке Нюсю и, сняв куртку, сел рядом с Алисой. - Что со мной может случиться, Женя?

   Алиса забралась к нему на колени.

   - Эрик, а бананы кончились. И апельсинок только две осталось.

   - Хочешь апельсин? - Эркин протянул руку к тумбочке.

   - Апельсин после обеда, - строго сказала Женя. - Ты ещё яблоко не доела.

   Алиса вздохнула и прислонилась к Эркину, положив голову на его плечо.

   - Ладно, Эрик. Я потерплю.

   Женя рассмеялась. Улыбнулся и Эркин.

   - Женя, если сегодня получим маршрутку, то завтра поедем.

   - Да, конечно, - кивнула Женя. - Конечно, Эркин, ты узнал?

   - Да, - Эркин снова улыбнулся. - Обещали сделать к молоку. Прямо до Загорья. Мы успеем собраться?

   - Ну конечно, - Женя оборвала нитку и сняла чулок с кулака. - А как у Тима?

   Эркин вздохнул.

   - Он на неделю задержится.

   Женя понимающе кивнула. Дим и Катя ухитрились простудиться, и теперь, пока они не выздоровеют, Тим с места не стронется. Куда ж ехать с больными?

   - Ну, ничего, - утешающее сказала Женя. - Догонит.

   - Вещи... сейчас заберём?

   - Нет, - качнула головой Женя. - После ужина. Если завтра с утра уедем, то после ужина надо. Всё соберём, уложим.

   Алиса молча и очень внимательно слушала их, хотя такой разговор был не первым. Но она тоже любила слушать, как ни поедут и как будут жить. Алисе, в общем, нравилась жизнь в лагере, но поехать в поезде и смотреть в окошко... нет, это тоже очень интересно и хорошо.

   - Как там на дворе? - спросила Женя.

   - Льёт и сыплет, - ответил Эркин. - Зима.

   - Не зима, а издевательство, - вздохнула Женя.

   Эркин согласно кивнул. Если бы не Нюся, он бы сел рядом с Женей, но и так было хорошо. Женя отложила зашитые чулки и взяла его рубашку. Придирчиво оглядела воротничок и пуговицы, подняла на Эркина глаза.

   - Да, - кивнул Эркин. - В ней и поеду.

   - Ты в баню сегодня пойдёшь?

   - Да, хотел. А что?

   - Возьми мой талон, мы не пойдём. Боюсь, Алиска застудится, - объяснила Женя. - Тогда застрянем.

   - Хорошо, - Эркин чуть подвинулся, чтобы Алисе было удобнее.

   Ему было так хорошо, так спокойно. Даже взгляд Нюси, то и дело задевавший его, не тревожил. А ведь он уже вот так держал Алису на коленях. У костра в Джексонвилле. Да, Чолли прав, ребёнок на твоих руках... это пережить надо...

   ...Вчера они долго трепались у пожарки. Чолли из-за чего-то завёлся, да, Стёпка Ухарь - странное прозвище, уши у мужика обычные - стал рассказывать, как гулял-погуливал, девок брюхатил, и ни одна не захомутала, свободен он... И Чолли сорвался.

   - Это не свобода, а...! - он крепко выругался. - Ничего нет дороже детей! Дети - это свобода!

   То ли Чолли русских слов не хватило, то ли... Стёпка Чолли забил, на смех выставил, а потом они как-то отделились, ушли к дальней пожарке, и Чолли заговорил:

   - Сволочь он, дурак. Свобода... да гори она огнём, свобода такая, сволочь, такое слово поганит. Мне тринадцать было, меня из резервации увезли, длинный, работать может. Ну, и пошёл. Ты ж знаешь, коли перепродадут, срок заново мотаешь. Мне всё по хрену было. Паши - не паши, а срока не закончишь. Главное - не попадайся. Сколько я хозяев поменял... - Чолли выругался, - И купил он меня, мне уж... да, восемнадцать, а может, и больше, сволочь, гад белёсый, морда гладкая, глаза холодные. Я не чухнулся сначала, а он... подловил он меня, гад. Нет, понимаешь, ни в жратве, не в одежде особо не прижимал. Ну, в рабском само собой, но не голым, штаны, рубашка, сапоги, куртка с шапкой, даже портянки... ну, всё дал. Кашу с хлебом и кофе я получу. И спать... у него и рабы были, и батраки из угнанных, надзиратели, само собой, ну, и я. Так рабов в барак, у батраков... ну, как здесь, только похуже, а меня в отдельную каморку на ночь, под засов. Ничего так? Можно жить?

   Эркин медленно кивнул.

   - Где я был, там отработочных в рабском бараке держали.

   - Во! Ну что, я и жил себе. Весной меня купили, лето отпахал, а осенью... у него кабинет был, позвал он меня, поставил и стал... костяшками на счётах щёлкать. Сколько я, понимаешь, отработать должен, и сколько он мне насчитывает. Этот день я плохо, вишь ли, работал, так этот день не в счёт. Это я куртку порвал - день долой. Это я два пайка выжрал - тоже день долой. И пошёл, и пошёл... - Чолли разразился отчаянной бранью. - Нет, всё видит, гад, всё знает, всё помнит. Я-то, дурак, радовался, что к доброму попал, плетей за всё лето, считай, ни разу не получил, ну, оплеухи не в счёт, да и не распускал он рук особо. Для этого надзирателей держал, ну и... ещё по-всякому. Он, гад, сволочуга, и говорит мне. Три года, дескать, это тысяча сто дней, отработаешь - отпущу, а за лето насчитал мне... семнадцать дней.

   Эркин присвистнул.

   - Ни хрена себе! Это как же так?

   - А вот так! Он ведь ни плетью, ни кулаком меня не трогал. Он жратву, одежду, сон, мою, вишь ли, непочтительность, да всё в дни переводил и вычитал. Тысяча сто дней и по двадцать четыре часа в день, это сколько, а?

   Эркин свёл брови, считая, запутался и тряхнул головой.

   - Нет, больно много.

   - Во! А он сосчитал, сволочь, гадина, чтоб ему... Двадцать семь тысяч рабочих часов я ему должен.

   - С ум сойти! Это ж... подожди, ну по десять часов в день работать, это ж... две тысячи семьсот дней, а в годах... подожди, сейчас... семь лет и ещё тридцать девять дней. Ни хрена себе! У тебя ж три года отработки.

   - Во-во. В года он мне не пересчитывал, я одно понял: взяли меня за глотку и держат. Двадцать семь тысяч, а мне за всё лето четыреста часов насчитал.

   - Подожди, семнадцать дней по двадцать четыре - это... подожди, сейчас... это четыреста восемь часов.

   - И тут обманул, - кивнул Чолли. - Нет, ты слушай. Ну, я и запахал. Он мне на Рождество ещё двести часов щёлкнул, смеётся, работай, дескать, старайся.

   - Чего так мало?

   - Холодно уже, так он за отопление вычитать стал. Ну, дом-то, где мы все были, крыло - барак, крыло для батраков, ну и кухня там рабская и прочее, он отапливался, вот за дрова и за прочее. Это ладно. Меня в конюшню к лошадям поставили, ну, и всюду ещё по мелочам. Только и сидел, что за жратвой, а лежал ночью в каморке. А весной... кровь у меня заиграла.

   - Понятно, - кивнул Эркин.

   - Я и слюбился с одной. Навроде того дурака Стёпки был. И ещё от злобы на хозяина. Он на этот счёт строг был, когда без его приказа. Одного чёрного так застукал. Ну и... - Чолли сплюнул.

   - "Трамвай"? - глухо спросил Эркин.

   Чолли покачал головой.

   - Яйца ему отрезал. Овечьими ножницами. Ну, знаешь, овец стригут.