Аналогичный мир

— Да уж, точно, — сочувственно засмеялся второй. — Сунешь в детскую, они тебе за ночь всю мелюзгу перепортят, а к краснорожим, так их попортят.

"В детскую, сэр! — беззвучно кричал он — Никого мы не тронем". Он покосился на соседей. Молоденький, лет пятнадцать ему не больше, негр посерел и держался на ногах только страхом перед падением, а другой — старше него — очень тёмный мулат угрюмо смотрел в никуда остановившимися глазами.

— Вот и думай. Этих, — надзиратель ловко одним ударом прошёлся по рёбрам всех троих, заставив их выпрямиться, — этих не попорть и за мелюзгой присмотри. Что мне, всю ночь у камеры стоять?!

— Совсем начальство опупело. Распродаж неделю как нет, месяц как последняя сортировка была, а всё принимают.

Они ещё поругали начальство, и надзиратель вздохнул.

— Только к полам их.

Второй присвистнул.

— Рискуешь!

— Рискую, — согласился надзиратель, — только где без риска, там вычет обеспечен.

— Ну, смотри. Узнают…

— От тебя?

— Обсудим?

— Обсудим, — согласился надзиратель и ударом дубинки завернул их направо. — Вперёд, ну.

Дубинка на каждом шагу тыкала его между лопатками, но он не мог заставить себя идти быстрее. Надзиратель изошёл руганью, пока они добрались до двери в конце правого коридора. Подошёл ещё один надзиратель с автоматом. К лагерникам надзиратели входили только с оружием и вдвоём. Тяжело открылась толстая дверь, автоматчик рявкнул: "Лежать!" — и тут он получил такой удар, что влетел в камеру и, врезавшись в заднюю стенку, упал на что-то мягкое и живое, и тут же рядом с ним так же упали двое других спальников. И сзади лязгнула, закрываясь, дверь. Он сразу вскочил на ноги и метнулся к двери. Во всех камерах спальники, если только они не были одни, занимали место у двери, чтобы прикрыть спину. Остальные последовали за ним. Сбившись в углу, они ждали самого страшного. Но лагерников было всего трое. Один на один — уже легче. Хоть от белых отбиваться не положено, но если умеючи… но… но Малец уже сдался, так что если до дела дойдёт, то их двое. Он переглянулся со Старшим и понял — тот думает так же. Но и из лагерников один, седой, лежит у стены и даже не шевелится, а двое других, растирая ушибленные места, смотрят на них, но подходить пока, вроде, не собираются.

— Вот из-за такого дерьма… — сказал один из лагерников.

И он сжался, ожидая начала камерной пытки. Но заговорил второй.

— Рабы?

— Да, сэр, — ответил Старший.

Для раба любой белый — господин. Хоть, говорят, лагерники теряют расу, но если словом умилостивить… Нет, не получилось.

— Спальники, что ли?

— Да, сэр, — голос Старшего упал до шёпота.

Лагерник, назвавший их дерьмом, засмеялся, и Малец беззвучно заплакал от этого смеха.

— Ты смотри, какие удобства! — смеялся клокочущим смехом лагерник. — Даже три сразу. Позабавимся?

— Охота мараться, — брезгливо поморщился другой.

— А для чего ж их к нам сунули?

Страх туманил голову. Он знал, что сделает всё, что ему прикажут эти двое, что он не сможет, не посмеет сопротивляться.

— Ну не для твоего же удовольствия.

— Тогда что ж, — голос лагерника стал угрожающим, — тогда в поношение, значит? Так?!

— Какое тебе поношение после приговора? Оставь их. Сам говоришь: дерьмо. Ну, так не марайся.

— А ты подумал, что с нами в лагере свои же сделают, если кто узнает, что мы со спальниками в одной камере были. Сам захотел такого же?

— Чёрт! — растерялся второй. — Об этом я и не подумал. Тогда у нас что ж, и выхода нет?

— Выходит, нет, — вздохнул смеявшийся и встал. — Попробуем малой кровью, чтоб и волки сыты были…

Он сжался в комок, обхватив голову и стараясь закрыть грудь и живот. Рядом так же свернулся Малец, а Старший вдруг рванулся и встал на колени, закрывая их раскинутыми руками.

— Меня… возьмите меня… они же молодые, не надо их… я джи, я всё умею… вы будете довольны… — и судорожно, путаясь, рвал с себя одежду.

Лагерники, видно, не ждали такого и оторопели. Но тут Седой застонал и повернулся на спину. Лагерники сразу отошли к Седому, и он рискнул чуть отвести руки от глаз. Седой как раз повернул голову к двери, и он увидел его страшное изувеченное лицо в крови и струпьях и неожиданно яркие голубые глаза. Оба лагерника склонились над Седым, стали его укладывать поудобнее, тот, что предлагал не мараться, снял с себя полосатую куртку и, свернув, подложил под голову Седому. Седой хотел что-то сказать, но получался невнятный стон. А он знал, что это только отсрочка, что как только они уложат Седого, пытка ожидания смерти возобновится. И кого молить о спасении? Трясся и что-то шептал Старший, признавшийся в своей работе в Джи-Паласе, вызвавшийся идти первым. Плакал Малец.

— Лежи, лежи, — голоса лагерников полны заботы и участия. — Сейчас, потерпи немного.

Спасение пришло неожиданно. Распахнулась дверь, и в камеру вошёл надзиратель с автоматом и ещё двое с дубинками. Оглядев скорчившиеся тела, поникшего обнаженного раба на коленях и валяющуюся на полу одежду, надзиратели удовлетворенно хмыкнули и дубинками подняли их.

— На выход, живо!

Ни до, ни после он не выполнял приказа с такой быстротой. В коридоре стоял навытяжку приведший их надзиратель и на него орали какие-то чины, полно надзирателей. Тут же он увидел белый халат врача. Жёсткие холодные пальцы быстро ощупали его голову, грудь, живот, паха.

— Застегнись, — бросил ему врач и отвернулся. — Кажется, не повредили.

Затем врач так же быстро ощупал Мальца, который уже не скулил, а подвывал, и глухо всхлипывающего Старшего. А беляки орали о своём.

— Их на продажу выставлять, а ты, болван, их к лагерникам сунул!

— Так я же…

— Да ещё к полам!

— Так, сэр, нет места, сэр!

— Тупица, болван! Прикуй их, если в камерах места нет!

Их толкали, куда-то гнали, и пришёл он в себя уже в каком-то закутке, прикованный к стене за стянутые наручниками запястья. Обычное наказание, но оно означало конец мучениям, означало жизнь. Длина цепи позволяла лечь. Рядом так же осторожно, чтобы лишний раз не дёрнуть, укладывались Старший и Малец.

— Спасибо, — камерным шёпотом поблагодарил он Старшего.

Тот только вздохнул в ответ…

…Эркин попробовал лезвие. Вроде, сделано. То ли от воспоминаний, то ли оттого, что солнце уже за крышами, стало холодно. Он убрал топор и точило, закрыл сарай и медленно пошёл к дому.

Тогда он и понял, что общество спальника позорно для всех, что быть рядом с ним и не ударить, не оскорбить нельзя, не положено. И старался не думать об этом. Но если Андрей пойдёт против этих "положено" и останется его напарником, надо будет узнать у него о полах. Кто это такие и почему к ним даже спальников нельзя подсаживать.

Эркин с усилием откинул всё это обратно, в прошлое, и по лестнице поднимался уже спокойно. Как всегда, разулся в прихожей и босиком прошёл на кухню. Прямо из ковша напился. Пил, пока совсем не успокоился и не забыл опять об этом. И тогда вошёл в комнату.

Женя стояла перед зеркалом, поправляя причёску. Вернее, он не сразу понял, что это она. Просто кому ещё Алиса может говорить:

— Мам, ты сама на себя не похожа.

Это была Женя, но такой он её ещё не видел и даже не представлял.

В цветастом, низко срезанном платье, открывающем плечи и спину ниже лопаток, с пышной оттопыривающейся юбкой. Высоко подобранные волосы уложены в замысловатую причёску и украшены закрепленными на шпильках цветами. В ушах крохотные блестящие серёжки, на шее блестящая цепочка, на руке узкий блестящий браслет. Лиф платья искрился множеством блёсток.

Алиса права: Женя была совсем на себя не похожа.

— Ну, как? — Женя обернулась к стоящему в дверях Эркину. — Тебе нравится?

Он только восхищённо вздохнул в ответ, и Женя засмеялась. Повернулась перед зеркалом, оглядывая себя.

— Так и пойдёшь? — поинтересовался он.

— А что? — Женя закинула голову и покачала ею, проверяя, как держится причёска.