Время дождей

— Можно записать?

Сенников поколебался: речь шла об отце.

— Пишите что хотите!

— Действительно ли ваш отец проживал в упомянутой деревне? Могли ли указанные свидетели его знать? — Следователь знал, в каких случаях следует действовать прямолинейно.

— Не буду отвечать на этот вопрос.

— Вынужден составить акт об отказе от дачи показаний.

— Ну, мой! Мой это старик! Мы семь лет не виделись! Какое имеет отношение? — жесткая лопатка бороды вздрогнула и застыла.

— Вы хотите сказать, что под номером три…

— Да! Да! Да!…

Старик на завалинке, в фуражке и гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, торжественно и прямо, уперев руки в колена, следил за ними с фотографии во время этого разговора.

— Хочу дать пояснение! — прохрипел Сенников. — Когда меня в последний раз посадили, вещи остались на квартире. Фотокарточка тоже. Не знаю, как она попала в дело. Все!

— Уточните адрес квартиры.

— Не помню, — он упорно не называл фабрику зонтов.

Следователь записал ответ, казалось, в его профессиональном арсенале не было иной тактики, кроме лобовой атаки:

— Фотография изъята после кражи в квартире онколога. Вам предъявляется протокол осмотра места происшествия… — Признав фотографию, обвиняемый должен был объяснить, как она попала в прихожую профессора.

— Не знаю, — Сенников достал платок, не развернув, приложил к виску.

Час Ненюкова приближался, он не задал ни одного вопроса, не взял под сомнение ни одной версии обвиняемого. Из глубины здания периодически доносился лязг металла, гулко отдавались шаги.

Вскоре следователь ушел и увел понятых. Обстановка следственного изолятора их угнетала, они уходили с явным облегчением.

Сенников держал платок в руке. В аккуратно сложенном носовике был блатной шик: «Мы дома, здесь мы не на год, не на два, в отличие от фрайеров, стараемся и в тюрьме выглядеть прилично».

С Сенниковым было ясно. Признаться в совершенном преступлении он не хотел, потому что, во-первых, как рецидивист не надеялся на снисхождение и, во-вторых, оттого, что долгое время считал главными своими добродетелями упрямство и неумение идти на компромиссы. Были и иные причины. Ждать, что Сенников выведет управление на след Спрута или похищенных икон было бессмысленно. И в то же время понятно, что Сенникову иконы не нужны, в них он не разбирается.

Таков результат поверхностного анализа.

Инспектор по особо важным делам, раздумывая, прошел по кабинету. Он не решил, начать разговор или подождать, пока в треугольнике Спрут — Сенников — Нестор появятся хотя бы примерные параметры.

— Фотография моего старика была на квартире, в вещах! — заговорил Сенников, когда они остались одни. — Верите?

— А письмо?

— Письмо?

— «Признали, что нерв болит, выписывают натирания…» — процитировал Ненюков.

— Что письмо? — Похоже, Сенников и про письмо слышал впервые.

Ненюков достал репродукцию, он все еще не мог дать объяснения странным уликам.

— «Живем с бабушкой, — прочитал Сенников по складам, — никого не держим и козу убрали…» Что письмо? Тоже подбросили!

Магазин «Филателия» размещался недалеко от метро «Юго-Западная», в недавно возведенном массиве. Гонте пришлось подождать, пока крикливая особа, оставшаяся за оценщика, просматривала принесенные на комиссию марки.

— Зайдите на той неделе!

— Здесь дефект — не хватает зубца…

С удостоверением инспектора она знакомилась так же скрупулезно, безотчетно взяв в руки лупу.

Гонта уже побывал в местах обмена марками — Нескучном саду, у «Факела». Перед ним прошли работники магазинов на Ленинском проспекте, набережной Тараса Шевченко, коллекционеры, мелкие спекулянты и фарцовщики, которые не прочь заработать на непосвященных. В комиссионном магазине Гонта тоже встретил их примелькавшиеся физиономии.

— Чем могу быть полезной? — оценщица вернула удостоверение.

Гонта показал фотографию Нестора.

— Не знаете?

— Нет, — возвращая фотографию, она привычно осмотрела состояние обратной стороны.

У окошка еще стоял владелец отвергнутых марок.

— Разрешите? Я тут всех знаю.

Гонта показал снимок.

— Володя-филателист! На прошлой неделе сдал Абу-Даби!

Ситуация изменилась. Нашелся оценщик — старик в тюбетейке, в пенсне, он оказался в соседней комнате, отгороженной стопой марочных каталогов. Крикливая особа принесла извинения. Гонта записал домашний адрес Володи-филателиста, значившегося в уголовном деле как Нестор.

Через двадцать минут он уже стучался в квартиру на первом этаже старого дома напротив Белорусского вокзала.

— Вам Володю? — Открывший дверь был маленький, узкоплечий и тучный. Он сильно косил водянистыми, как у слепого, глазами. — Володи нет дома.

— Я подожду, — сказал Гонта.

Человек показал на вешалку. На вид ему было не меньше семидесяти.

Они прошли в комнату, которую можно было назвать столовой.

— Садитесь! Володя знает, что вы приедете? — хозяин квартиры навел на него водянистые большие глаза.

— Мы не успели договориться.

Мужчина кивнул.

— Но мне кажется, он вас ждал. Часто спрашивал: никто не звонил? Никто не приходил? — Когда человек сидел, узкие плечи его казались под жилетом еще уже. — Могло так быть?

— Конечно, — Гонта успел освоиться, оглядеться по сторонам.

— Вы из милиции. Не надо ничего говорить. — Он пошевелился, стараясь не потревожить огромный живот. — Когда ко мне на базу приходили молодые люди вроде вас и начинали спрашивать: «Как со складными метрами?», или, скажем: «Дверные петли вы направляли в шестой магазин?» — я говорил помощнице: «Раечка, достаньте книги, будем с божьей помощью снимать остатки…»

— Володя тоже служил на базе?

— Разве я сказал? Володя — санитар скорой психиатрической помощи… И между прочим, давно здесь не живет.

— Не живет? А его новый адрес?

— Откуда я знаю? — он откинулся в кресле.

Оставалось ждать, пока хозяин квартиры снова разговорится:

— Каждый раз у меня находили недостачу: тридцать — сорок копеек, не больше. Я привык спать спокойно. Бывало, звонит земляк-закарпатец, заведующий другой базой: «Как тебе удается уснуть? Что ты принимаешь?» — «Принимаю? Ничего. Поужинаю, беру газету — и вот уже сплю».

Гонта вооружился терпением.

— Звонит другой борбыль: «Можно оставить у тебя мои игрушки?» — «Что именно?» — «Пару обручальных колец». — «Не надо. Хочу спать спокойно…»

Он сделал короткую паузу, теперь Гонта действовал осторожнее.

— Что такое «борбыль»?

— Парикмахер, так у нас говорят, в Закарпатье.

— Впервые слышу. Володя тоже знал борбыля?

— Я познакомил их. А что?

— Ничего… Володя — ваш родственник?

— Один раз мне позвонили. «Кто?» Молодой голос: «Я должен с вами говорить». Пожалуйста…

Комната, в которой они сидели, носила следы запустения: обои отклеивались, портьеры на окнах провисли. Сбоку, над двухтумбовым письменным столом, висело несколько любительских акварелей — Гонте не удавалось их рассмотреть.

— Молодой человек вашего возраста. Мы прошли сюда, в мой кабинет. Он говорит: «Я хочу вас убить». — «Почему?» — «Вы работали завбазой, живете один, у вас должны быть деньги». Спрашиваю: «У вас нет денег?» — «Есть, но мне надо больше». — Рассказывая, человек отвел глаза в сторону. Гонта сообразил, что именно так ему удобнее видеть своего слушателя. «Имейте в виду, — я сказал, — можно работать завбазой и оставаться честным. Вы думали об этом?» Оказывается, не думал. Я поставил чай, разговорились. Сидели до часа ночи. Метро закрылось. Я сказал: «Берите подушку, ложитесь на диване…»

— Не боялись? — Гонта поднялся к акварелям.

Старик не ответил.

— Это был Володя. Недели через две он приехал снова, у меня были гости. Я познакомил их. Потом он попросился временно пожить здесь.

— Это Володя рисовал? — Гонта показал на акварели.

— Способный молодой человек, я же говорю. Но! Если ему дать базу, на которой я проработал двадцать восемь лет, он бы размотал всю скобяную галантерею, все складные метры, дверные ручки за неделю!