Страница 6 из 154
Над головой простерлось небо, совершенно прозрачное, нежностью своего оттенка напоминающее белые розы. Едва ли полдюжины звезд были достаточно яркими, чтобы проступать на нем, и то еле-еле. Было прохладно и тихо, настолько тихо, что удавалось различить шелест волны, лениво лижущей берег. Склон, сбегающий к серебру залива, покрывала роса. А с другой стороны тот же склон взбегал к горам, уходящим сине-серыми вершинами в небо.
Деревня была невелика, домики лепились друг к другу в два ряда, а на околице стоял огромный амбар — рига для молотьбы в дождливую погоду и одновременно какое-никакое укрытие на случай нападения. Дальше шли выгулы, пасеки, крошечные поля, уже меняющие цвет с зеленого на золотистый. Он прошел мимо них к берегу. Отер босые ноги о траву, счищая грязь, оставленную на дорожке свиньями и курами. Сам не поверил бы, как приятно почувствовать кожей влагу. Дальше началась галька, холодная, жесткая, зато гладкая. Был час отлива — в Средиземноморье он остался бы почти незамеченным, а здесь прибрежная полоса была сплошь устлана водорослями, источающими ароматы соленых, таинственных глубин.
На некотором отдалении стоял еще один человек. Он смотрел вверх, держа в руках инструмент. Вот инструмент полыхнул медью, и Ханно подошел поближе.
— Тебе тоже не спится?
Пифеос вздрогнул и обернулся, отозвавшись механически:
— Здравствовать тебе и радоваться… Прозрачный полусвет не мог скрыть, что улыбка далась ему с трудом.
— Заснуть при таких условиях и впрямь непросто, — сказал Ханно наудачу. — Местные и те спят урывками… Пифеос кивнул, но ответил по-своему:
— Такая прелесть вокруг, что не хочется упустить ни минуты.
— Для астронома условия не вполне подходящие…
— М-м… зато в дневное время удалось получить более точные данные относительно наклонения эклиптики.
— Таких данных у тебя невпроворот. Ведь точка солнцестояния уже пройдена. — Пифеос отвел глаза, но Ханно продолжал настойчиво: — Ты все время будто защищаешься. Чего ради мы торчим здесь?
Пифеос прикусил губу.
— Нас… нас ждет еще множество открытий. Это же совершенно новый мир… Ханно оживился:
— Подобный земле пожирателей лотоса из «Одиссеи»? Пифеос поднял свой угломер, словно прикрываясь им, как щитом.
— Нет, нет, здесь настоящие живые люди, они трудятся, рожают детей, стареют и умирают, как мы.
Ханно пристально смотрел на Пифеоса. Внизу тихо плескалась вода. Наконец финикиец решился и спросил напрямик:
— Всему причиной Вана, не так ли? — Пифеос онемел, а Ханно продолжал, как бы не замечая его смущения: — Да, девушки здесь красивые. Высокие, стройные, с кожей, позолоченной летним солнцем, и небесно-голубыми глазами, а уж эти их гривы светлых волос… да, спору нет. А та, что с тобой, — первая красотка из всех.
— Дело не только в красоте, — промолвил Пифеос. — Она… в ней жив свободный дух. Она не знает грамоты, вообще ничего не знает, но готова учиться и учится быстро. Гордая, бесстрашная. Мы, греки, держим наших жен в клетках. До недавних пор я не задумывался об этом, но… разве не наша собственная вина, что бедняжки тупеют? И мы тогда ищем утешения у любовников-мальчиков…
— Или у шлюх.
— В страсти Вана поспорит с самой пылкой гетерой, но она непродажна. Она действительно любит меня. На днях мы поняли, что у нее будет ребенок. Мой ребенок. Она прильнула ко мне, плача и смеясь…
— Она мила, это верно. Но она же варварка.
— Этому горю можно помочь.
— Не обманывайся, мой друг, — покачал головой Ханно. — Впадать в самообман недостойно тебя. Уж не видится ли тебе в грезах, что, когда мы наконец отплывем, ты возьмешь ее с собой? Если даже она выдержит плавание, то зачахнет и погибнет в Массалии, как сорванный дикий цветок. Чем она сможет там заниматься? Какую жизнь ты в состоянии ей предложить? Увы, слишком поздно. И для тебя, и для нее… — Пифеос вновь онемел, не ведая, что сказать. — И уж тем более ты не можешь поселиться здесь. Подумай сам. Ты, цивилизованный человек, философ, ютишься в жалкой мазанке вместе с десятком других людей и скотом! Никаких книг. Никаких писем. Никаких ученых бесед. Ни скульптур, ни храмов, ни знакомых тебе традиций — просто ничего из того, что сформировало тебя как личность. А дама твоего сердца быстро состарится, зубы выпадут, груди обвиснут, и ты возненавидишь ее лютой ненавистью, потому что она заманила тебя в ловушку, откуда не выбраться.
Думай, говорю тебе, думай!..
Пифеос сжал руку, свободную от угломера, в кулак, и принялся безостановочно бить себя по ноге.
— Но что же мне делать?
— Уезжать. Она без труда найдет себе мужа, который возьмет ее с приплодом. Отец ее, по местным понятиям, — хозяин зажиточный, она доказала, что может иметь детей, и вообще здесь каждый ребенок на вес золота, учитывая, скольких они теряют. Поднимай паруса и отчаливай. Мы приплыли сюда в поисках Янтарного острова, помнишь? Или, если остров — миф, тогда мы хотели выяснить, какова правда. И выяснили. Во всяком случае, кое-что о восточных морях и побережьях мы теперь знаем. Затем мы намеревались вернуться в Претанию и закончить плавание вокруг нее, определить ее размеры и очертания — это важно для европейцев, а Туле не будет играть для них никакой роли еще на протяжении многих веков. А затем пора возвращаться на родину, в свой город, к жене, детям и внукам. Будь мужчиной, исполни свой долг!
— Ты… ты говоришь суровые слова.
— Да. Я обязан говорить сурово, поскольку уважаю тебя, Пифеос.
Грек рыскал глазами из стороны в сторону — на горы, устремленные к небесам, где звезды таяли в призрачном свете, на леса и луга, на сияющий залив, за которым лежал невидимый отсюда океан.
— Ты прав, — произнес он в конце концов. — Следовало отплыть давным-давно. Так мы и поступим. Я седобородый осел.
Ханно улыбнулся:
— Нет, просто мужчина. Она вернула твоему сердцу весну, которая, как тебе казалось, миновала без возврата. Мне и прежде случалось видеть такое, и достаточно часто.
— С тобой такое тоже бывало? Ханно положил руку на плечо друга.
— Пойдем, попробуем поспать. Нас ждет работа.
8
Изнуренные странствиями, потрепанные, полинявшие, но ликующие, три корабля приближались к Массалии. Стоял свежий осенний денек, вода играла и переливалась, словно кто-то рассыпал алмазы на сапфировом поле, однако ветер был слабеньким, да и днища давали течь; идти приходилось медленно.
Пифеос подозвал к себе Ханно и попросил:
— Постой со мной на палубе. Не исключено, что нам с тобой больше никогда не выдастся случая для спокойной беседы.
Финикиец не споря прошел на нос: в последний час плавания Пифеос решил лично выступить в роли впередсмотрящего.
— Да уж, — согласился Ханно, — ты теперь, конечно, будешь занят. Все твои знакомые и их родственники до третьего колена захотят зазвать тебя в гости и расспросить, послушать твои рассказы, будут засыпать тебя письмами, записываться в очередь на твою книгу и сетовать, что ты не подготовил ее загодя…
Пифеос скривил губы.
— У тебя всегда найдется шуточка про запас… Какое-то время они молчали, наблюдая. Мореходный сезон подходил к концу, и волны — какими же крошечными и тихими они казались вдали от Атлантики! — несли на себе суда и суденышки всех видов и размеров. Гребные лодки, баржи, просмоленные рыбачьи баркасы, толстопузые прибрежные торговцы, большой зерновоз из Египта, вызолоченная прогулочная посудина, два сухопарых военных корабля, спустивших паруса и пробирающихся по-паучьи на веслах, — и все норовили проскользнуть в гавань, опередив остальных. Над морем перекатывались крики, а то и ругательства. Гулко хлопали паруса, скрипели уключины. А впереди сверкал город, белый в синих тенях лабиринт, не желающий держаться в крепостных стенах. Над рыжими черепичными крышами лохматились дымы. Вокруг, среди бурого жнивья, еще зеленеющих пастбищ, темных сосен и желтых садов, гнездились усадьбы и виллы, а еще дальше начинались серо-коричневые горные гряды. Сотнями реяли чайки, ныряя и истошно крича, буйные, как снежная метель на севере.