Беспокойное сердце

Агентура — самый важный секрет разведки и контрразведки. Без нее тайная служба превращается в обычное воинское подразделение. Если получить информацию можно только с применением насилия — это уже начало провала.

В мире всегда существуют тайны, которые не выйдут на свет божий ни через сорок, ни через пятьдесят лет. А есть и такие, которые останутся тайной навсегда…

Первый секретарь и члены Президиума ЦК должны были, разумеется, хорошо знать настроения в армии и учитывать их. В этом отношении интересно отметить поведение Никиты Сергеевича Хрущева, когда до него дошли слухи о том, что маршал в отставке Георгий Константинович Жуков начал писать мемуары.

Сгорая от любопытства, а может быть, испытывая укоры совести, Никита Сергеевич позвонил мне и дал необычное задание: заглянуть в рукопись Жукова и попытаться понять, под каким углом зрения пишет маршал свои воспоминания.

— Хотел бы знать, о чем там речь, — объяснил свое поручение первый секретарь строго и осторожно.

Нам удалось краешком глаза заглянуть в рукопись.

В то время Жуков уже не был членом Центрального Комитета партии. Но за письменным столом он не позволил обиде водить своим пером, не было там горьких слов ни по отношению к государству, ни по отношению к партии, ни по отношению к самому Хрущеву.

Маршал писал как дисциплинированный солдат, как коммунист, убежденный в правоте своего дела, верный ему и душой и сердцем. Ну просто ничего не было в тексте такого, что можно было бы поставить ему в упрек…

Что касается служебных отношений, то между представителями Министерства обороны и КГБ существовало многолетнее противостояние. Причиной была военная контрразведка. Будучи Третьим управлением КГБ, военная контрразведка проводила контрразведывательную работы в армии, но подчинялась не Министерству обороны, а только — Комитету государственной безопасности.

Если бы военные контрразведчики получали свое довольствие от Министерства обороны, то армейские структуры довольно легко подчинили бы их своим интересам и своему влиянию, и от их контрольной функции вообще ничего бы не осталось. Поэтому утвердившаяся практика ставила этих офицеров на один уровень с остальными офицерами Советской Армии, но одновременно оставляла их и формально и по существу в подчинении КГБ.

Естественно, никому, кто привык отдавать приказы и требовать их строгого исполнения, не могло понравиться ограничение собственной власти, тем более со стороны КГБ. Я не знаю ни одного генерала, который с радостью позволял бы заглядывать в его планы и приказы. И не только заглядывать, но и нередко давать им оценку.

И хотя накануне войны, в тридцатые годы, армейское руководство наконец-то добилось своего и военная контрразведка была выведена из НКВД в армию, вскоре все вернулось «на круги своя». Сталин очень быстро понял, что нереально надеяться на получение независимой информации об истинном положении армии от самой же армии. Организационная структура снова стала действовать по старой схеме.

В соответствии со своими служебными обязанностями я должен был быть постоянно в курсе дела: действительно ли руководство военных подразделений в состоянии обеспечить надлежащее выполнение порученных ему задач. Я должен был быть уверенным в том, что оно бдительно следит за порядком в войсках. В случае чего нужно было своевременно бить тревогу.

Многие выявленные недостатки можно было исправить прямо на местах. Когда же просчеты бывали серьезнее — в боевой подготовке, например, в ракетных войсках, в авиации или на флоте, чем наносился урон боеспособности и безопасности страны, — докладывалось в ЦК КПСС.

Однако чаще всего о возникавших проблемах я говорил непосредственно министру обороны Р.Я.Малиновскому. Часто получал «спасибо», но время от времени слышал жесткие слова.

Наш контроль не был лишним делом. Однажды на Дальнем Востоке один адмирал, напившись, отдал приказ о введении боевой готовности. Корабли начали выходить на боевые позиции. Наше своевременное вмешательство помогло немедленно остановить всю акцию.

КГБ никогда не занимался агентурной разведкой в дружественных социалистических государствах. Мы не видели в этом никакой нужды. Тайные замыслы рано или поздно выплыли бы на поверхность, так как разведчики и контрразведчики в соседних странах были не менее способные и умные люди, чем наши собственные сотрудники. А надеяться вызвать доверие у тех, кому мы сами в этом отказываем, было бы в высшей степени наивно.

Действительно, сразу же после окончания Великой Отечественной войны, с целью закрепления ее результатов в других странах социалистической ориентации, некоторые советские послы, а с ними и наши советники в тамошних армиях и силах безопасности, порой вели себя бестактно, пренебрегая дипломатией во взаимных отношениях.

Однако после тех уроков, которые преподнесли нам волнения в Берлине в 1953 году, а затем, тремя годами позже, события в Варшаве и в Будапеште, преемник Сталина в высшем руководстве страны Хрущев уже не намеревался повторять ошибок своего предшественника в этом плане. Хорошее отношение братских стран мы стремились обеспечивать не силой, а только путем убеждения простых людей и — в значительной мере — позитивным примером.

Тем не менее взгляды остальных сторонников построения социалистического общества, включая мнения противоречивые и неофициальные, разумеется, интересовали нас и в дальнейшем. Самая верная дружба в политике всегда подвергается проверкам и испытаниям. Но мы уже располагали иной шкалой возможностей для получения интересующих нас сведений и делали это более простым, более честным путем, нежели шпионская сесть.

Кроме посольств уже существовали консульские учреждения, торговые, туристические, спортивные, культурные и другие общества. Проходило столько различных дискуссий между рядовыми и высокопоставленными деятелями всех ведомств, что, складывая все полученные сведения и проводя их сравнительный анализ, можно было воссоздавать достаточно комплексную и реальную картину. Разумеется, нам не нужно было знать все и обо всех. Интересовали нас, главным образом, общее состояние дел в стране, развитие наших связей и отношение к ключевым международным вопросам. Важным было обоюдное стремление сотрудничать.

Мы прилагали усилия для установления рабочих связей со службами безопасности дружественных стран из социалистического лагеря. Была достигнута договоренность, что разведки этих стран не будут работать друг против друга.

Главным документом, который определял взаимодействие секретных служб, были двусторонние соглашения, которые мы с министрами внутренних дел отдельных стран подписывали каждый год. Скажем, в этом году я отправлялся в Прагу, Берлин, Варшаву или Будапешт, а в следующем соответствующие министры приезжали к нам.

Я довольно часто бывал в Польше. Там мы заключали договоры и соглашения, которыми оформляли нашу последующую деятельность. Поляки, правда, нарушали по мелочи эти договоренности, но на крупные нарушения не шли, опасаясь скандала на партийном и государственном уровне. Хотя что считать «мелкими» нарушениями?..

Представители КГБ были при министерствах внутренних дел каждого из наших союзников, и наоборот. Им был обеспечен доступ к министрам в странах их пребывания, равно как и контакты с другими ведущими представителями ведомства. Используя различную связь с Москвой, наши люди в странах содружества могли консультироваться по отдельным повседневным проблемам специального характера. Это могло касаться и оперативных материалов, необходимых для успешного противодействия агентурным акциям разведок западных стран.

Прямые рабочие контакты рядовых разведчиков или каких-либо иных работников соответствующего ведомства в социалистических странах с нашей стороны, не приветствовались, а то и вовсе были запрещены. Согласно действовавшим правилам все чекисты обязаны были соблюдать служебную субординацию и передавать свои материалы своему непосредственному начальнику. В центральный аппарат КГБ те или иные сведения поступали лишь от руководства соответствующей службы. Нарушение этого порядка могло привести к провалу той или иной акции, а в худшем случае поставить под угрозу весь отлаженный ход работы секретной службы.