Страница 34 из 107
— Слушайте, до каких пор министров будут отчитывать инструкторы? Или вызывать министра к себе? Где, в каком уставе записано это его «право»?!
А ведь дело-то доходило до того, что за таким инструктором ЦК, курирующим какую-то отрасль, министр закреплял машину этого министерства, а иногда и свою собственную. Мне жаловался на такой произвол министр автомобильной промышленности: «Моей машиной инструктор пользуется. Я — не вправе». Партийные чиновники такого рода нахально превратили свои должности в откровенную кормушку.
Партия должна была бы заняться идеологией и лишь направлять работу по решению экономических вопросов. А она затмила весь божий свет: все лучшие кадры — в партии, лучшие специалисты — в партии, в ЦК и обкомах, и лишь остатки или неугодных посылали в Советы.
Это сказывалось даже на обеспечении работников ЦК и работников Советов, например, в Азербайджане: касалось и квартир, и отдыха, и пользования поликлиниками, больницами, да и в заработной плате иногда была разница. Правда, Советы добивались «подтягивания» зарплаты, но этого надо было уже добиваться. То есть их сделали, к великому сожалению, второстепенным органом.
Пожалуй, только санатории, которые были в ведении Четвертого управления Министерства здравоохранения, обслуживали и правительство, и ЦК партии на одинаковом уровне.
Другим пороком была чрезмерная заорганизованность — надоевшие всем торжества, годовщины, юбилеи вместо живого общения непосредственно с людьми.
Это особенно бросалось в глаза после работы в комсомоле. Поэтому я по старой своей традиции старался больше встречаться с людьми на местах. Интересны были встречи с рабочими, например, на Нефтяных камнях. Это был народ, увлеченный своей профессией, инициативный.
Азербайджан, как и Среднеазиатские республики, Армения и Грузия, был особо поражен коррупцией.
На встречах со мной, на приемах в ЦК люди говорили мне о взяточничестве высших чиновников. Как реагировать? Ведь взятку не установишь, если за руку не поймаешь.
Но часто и доказательств особых не надо было. Например, у нас, секретарей ЦК, зарплаты одинаковые. У меня детей двое, у них по пять-шесть, а размах жизни куда богаче. В общем, видно было, кто из какого кармана какие деньги доставал, какие машины заводил.
В моем ведении была и судебная система. Собрался я как-то в Верховный суд на партийное собрание. А мне завотделом административных органов ЦК говорит:
— Будете на том партсобрании, поинтересуйтесь, почему там весь внутренний двор так заставлен личными машинами, что председателю суда государственную машину негде ставить.
И вот я на партсобрании выступаю и, помимо всего прочего, говорю:
— А теперь давайте поговорим о вашей честности, о вашей бескорыстности как членов Верховного суда республики. Я извиняюсь за такую лобовую постановку вопроса. Я второй секретарь ЦК партии, жена у меня кандидат наук, доцент института, у меня всего двое детей. У каждого из вас, насколько мне известно, не меньше четырех детей. Жены у вас не доценты, не кандидаты, и зарплата у вас поменьше моей, ну не в два раза, но на треть меньше. Но у каждого из вас машина, а у меня — нет. Я не могу ее купить не потому, что не люблю такой способ передвижения, а потому, что нет возможности. Это дорогое удовольствие.
Уже анекдоты ходят по городу, что машины членов Верховного суда заняли весь внутренний двор, а председателю негде служебную машину ставить. Позвольте мне думать, что вы не на зарплату все это имеете, что у вас есть какие-то побочные доходы, но вы о них-то ничего никому не говорите. А вы все коммунисты. В партбилет вы какую записываете зарплату?..
Они все сидят, головы опустили. Но промолчали.
Я потом пришел к Ахундову:
— Ждите: завтра-послезавтра, наверное, будут возмущения.
Проходит неделя, месяц. Никто из них не обратился с жалобой, что я кого-то оскорбил, ничего подобного.
Да, республика была очень серьезно поражена коррупцией.
К примеру, я столкнулся в Баку с таким явлением (а это наблюдалось и в Узбекистане, и во всех хлопковых республиках): завод должен переработать тот хлопок, который вырастили и завезли за сезон. Но ни один завод полностью не перерабатывает хлопок, не зачищают остатки до конца. Ожидают, когда новый хлопок поступит, чтобы накрыть остатки и не дать, как говорят, подвести баланс и выяснить, сколько же приписано было хлопка и сколько переработано. А это ведь немалые деньги шли в карман тех, кто в этом участвовал.
Правда, когда удавалось такое выявить, наказывали строго. Это сейчас — объявят, нашумят, а до конца не доведут. Да и масштабы воровства, прямо скажем, теперь космические. Тогда были поскромнее.
Помню, когда я работал в КГБ, возникло «дело Рокотова». Мы всего-то насчитали тогда двести тысяч у одного и где-то сто пятьдесят тысяч у другого коррупционера. В ту пору это считалось хищением в особо крупных размерах, каралось по закону вплоть до расстрела. Одного и расстреляли тогда по суду. Доводили дело до конца.
В те годы остро ставился вопрос о развитии мясного производства, скотоводства; в Азербайджане даже насильно заставляли разводить свиней. Правда, нанимали для этого русских или украинцев, где-то отводили в степи кусок земли. В аул, в деревню не пускали, потому что по мусульманским обычаям свинья — грязное животное.
Я в колхоз какой-то приехал, и председатель мне рассказывает, что заколол несколько свиней, продал мясо, привез распределять на трудодни деньги, а один старик встает и говорит: «Ты мне эти грязные деньги не давай, вот когда будут другие, тогда дашь».
Ходишь, бывало, по колхозу. Хозяин зовет обедать домой — у него во дворе одних цесарок бегает штук сорок, не говоря о гусях, курах, утках.
При Советской власти жили хорошо. А сейчас, думаю, деньги имеют только те, кто занимается торговлей.
Я их вижу у нас в Москве на рынке. Некоторые на английском языке свободно разговаривают — бывшие инженеры, кандидаты наук, а торгуют здесь уже не первый год. Они все со мной здороваются, потому что знают, что я работал в Азербайджане, зазывают:
— Папаша, подойди, что тебе надо — возьми, по дешевке отдаю.
А сам загибает цены, не дай бог. Торгует картошкой, свеклу продает и морковь. Откуда в Азербайджане картошка? Он перекупает здесь, у местных, и не дает возможности подмосковному крестьянину торговать.
Зарабатывают они много, но хорошей жизнью это тоже не назовешь: от хорошей жизни не бросают родные дома, не торгуют на английском языке картошкой за тридевять земель.
Я регулярно посещал бакинскую оперу. По понедельникам у них выходной, и, как мне рассказали, они там организовывали концерты мугамной музыки. Увидев однажды объявление, я решил заехать.
Раньше я уже слышал об этом пении. Эта простонародная музыка исполняется обычно на пастушечьих угодьях, на пастбищах. И там, как мне рассказывали, не обходится без наркотиков — курения анаши. Мы уже раскрыли пару кланов, которые занимались сбытом анаши и перевозкой ее из Средней Азии. Дикую коноплю перерабатывали и пересылали в Дагестан, а оттуда перевозили к нам. Распространением, продажей анаши занимались обычно древние старухи. Каждая папироска стоила по рублю, так же, как и пучок травы. Накурившись, начинали обычно во время пения что-то выкрикивать, подбадривая друг друга, и получался такой полубредовый крик и монотонные завывания вместо пения. Но это обычно не в залах делается, а в степи, а тут — в опере. Я говорю своему водителю Ивану:
— Давай завернем, посмотрим, что это за концерт мугамной музыки. Что-то никто ни разу меня на такой концерт не приглашал.
Зашел я в правительственную ложу и за занавесочкой сел. В зале и на балконе немного народу, не более ста зрителей. Выступали ведущие артисты (а у них и некоторые оперные артисты исполняли мугамную песню).
И вдруг — из зала какие-то нечленораздельные крики. Смотрю, а в зале дымок стоит. И это в оперном театре! Посидел, послушал…