Страница 103 из 107
Само пленарное заседание стало чистейшей воды комедией. На пленуме отсутствовали более пятидесяти человек, которых не пожелали пригласить. Вначале было решено раздать отчетный доклад всем членам ЦК, а затем собраться и обсудить его. Но произошло непонятное: Брежнев за пятнадцать минут доложил основные тезисы, то же самое сделал Косыгин, и пленум, который должен был работать целый день, завершился через сорок минут после начала. Дискуссии не было.
На XXIV съезд КПСС меня уже не позвали, мотивируя это тем, что члены ЦК, не избранные делегатами съезда, не приглашаются. Так мне объяснил Щербицкий. Идти же туда по удостоверению члена ЦК, без приглашения я счел для себя унизительным.
От мысли выступить открыто с критикой Брежнева, если она и возникала у меня в голове, я окончательно отказался. Кто бы меня поддержал? Опубликовать что-то подобное в печати тоже было невозможно.
Но я по-прежнему верил в советскую систему, верил даже тогда, когда ее высший руководитель немногого стоил…
Почему Брежнев так боялся, что кто-то из нас — я, Шелепин или Елистратов — появится на пленуме?
Брежнев опасался, что кто-то из бывших комсомольцев, а особенно А.Н.Шелепин или я, при обсуждении отчетного доклада выступит и расскажет о методах управления, руководства и обо всем прочем — то что знали мы с Шелепиным, знали больше, чем сам Брежнев знал о себе, потому что такова наша участь, как и у всех тайных советников.
Но тут уже было так — «мавр сделал свое дело, мавр должен удалиться», исчезнуть с глаз долой и не мельтешить.
Петр Ефимович Шелест только подыгрывал Брежневу, он был исполнитель. Это он потом осознал, и в дневнике записал, как мне говорил, и сокрушался, что неправильно поступили и с Шелепиным, и со мною особенно. Но это уже было потом…
Некрасиво расстался Брежнев с Шелестом, служившим ему верой и правдой. И прежде всего потому, что Шелест, да и Подгорный имели привычку высказывать свое мнение, задавать вопросы, которые не нравились Брежневу и его окружению.
Но главное — это продолжение той войны, которую Шелест вел с Щербицким.
Щербицкий был лучшим другом Брежнева. Оба из Днепродзержинска, из одного, как говорят, хутора. Они друг друга всегда поддерживали.
Не один раз споры между Шелестом и Щербицким возникали на самом Политбюро. Трения были и в процессе работы. Нет-нет да и у Щербицкого иногда прорывалось недовольство, и среди министров шли разные разговоры. Проблема заключалась в том, что министры иной раз оказывались между молотом и наковальней: Шелест одну линию гнул, Щербицкий — другую.
«Победил» в этом противостоянии в конце концов Щербицкий.
Когда Шелест покидал Украину, мы с ним не попрощались: он понимал, что должен будет мне что-то сказать… И правильно сделал — не поставил и меня в ложное положение…
Шелест не был авторитарным руководителем, как некоторые сейчас хотят его представить. Да в тех условиях, при наличии Политбюро ЦК КП Украины, это было не так просто. И со стороны ЦК КПСС контроль осуществлялся такой, что куда там! Шаг лишний не мог сделать первый секретарь республики — все было под контролем.
Правда, директорские замашки у Шелеста остались: позволял себе и недопустимую резкость тона, и недипломатические выражения. Даже иногда на заседании Политбюро мог очень грубо отчитывать.
Шелест не очень корректно вел себя и с министрами Союза, которые довольно часто приглашались при рассмотрении какого-нибудь вопроса по Украине. Он мог и отчитать их, и предъявить претензии в довольно резкой форме, я бы сказал, довольно бестактно. Причем иногда по делу, а иногда и без дела — просто для демонстрации своей власти.
Помню, был громкий скандал, когда Шелест решил, что Украине хорошо бы самой заняться внешнеторговыми делами, выйти из-под опеки Внешторга и всех внешнеэкономических учреждений и ведомств Москвы. Мол, Украина способна сама вести внешнеторговые операции без оглядки и согласования с Москвой, с центром.
Это вызвало резко негативную реакцию в Москве. На Политбюро ЦК КПСС состоялся, насколько мне известно, довольно серьезный разговор, где Шелеста здорово «повоспитывали».
Как раз в то время на Украине произошел еще целый ряд событий. Например, у оперного театра в Киеве стоял на постаменте бюст Пушкина. Его снимают и переносят к заводу «Большевик», на окраину Киева, а на это место водружают памятник Лысенко. Ряд улиц переименовывают. В частности, вместо фамилий русских писателей появились фамилии писателей украинских.
На официальных больших заседаниях — пленуме ЦК или профсоюза, если кто-то выступал на русском языке, Шелест мог из президиума на весь зал спросить:
— А почему вы на русском языке говорите? Надо бы на украинском.
Так происходило несколько раз, и запомнилось, расползлось по Украине. Воспринялось сразу как противопоставление украинцев русским.
И сами украинцы масло в огонь подливали: они всегда на первое место ставили свою «самостийность», «незалэжнесть» и прочие националистические штучки. Это было для них главным. Они считали, что их все время кто-то_.обижает, объедает, обирает. (А сейчас сами народ свой прокормить не могут.)
Примеров тому много. Как-то прихожу в оперный театр. Директор встречает меня. Идет «Пиковая дама» на украинском языке. Я спрашиваю:
— А в Киеве разве не знают русского языка, поэзии Пушкина? Тем более и музыка русского композитора. Вы пытаетесь итальянские вещи петь на плохом итальянском языке, а русскую оперу на украинскую мову переводите. Почему?
— Ну, если этого не делать, — вполне серьезно говорит директор, — то украинцы никогда не будут знать русской культуры.
— А вы по-русски им объясните, они поймут…
Потом, когда Щербицкий стал первым секретарем, он занял определенную позицию: на каком хочешь языке, на таком и выступай.
Шелест же мог сказать членам Политбюро ЦК КПСС, что-де они не знают, что такое Украина, или что-то подобное.
Недовольство центра вызвало издание его книжицы «Украина моя советская». Сделали ему книжку помощники и отдел пропаганды ЦК во главе с Кравчуком. В какой-то мере участвовали в ее написании Шевель и Коробчук. Причем написали явно с националистическим уклоном. Предложили все это Шелесту, а тот, не подумав, подписал и издал на украинском, потом на русском языках. Это было воспринято очень негативно и поставлено ему в вину.
Но я никогда не считал его националистом. Никогда не считал его и подверженным влиянию западников, что произошло позже с Кравчуком и тем более сейчас — с Кучмой.
И Шелест никогда не мыслил себе Украину вне Советского Союза, как сейчас пытаются доказать. Проработав многие годы на заводах России, зная хозяйство Советского Союза изнутри, его авиационную промышленность, будучи убежденным коммунистом, он и в мыслях не держал ничего подобного.
Но, как говорится, в копилочку сбрасывались все «мелочишки», и когда Федорчук приехал, все это стало внимательно собираться.
Широкий резонанс получила злополучная поездка Шелеста на отдых в Трускавец, куда он прибыл со «своим» молоком: повез с собой корову и сено. К поезду специально прицепили товарный вагон. Все это разнеслось, конечно, по республике, да и в центре стало известно.
Не уехал он и из особняка, когда было принято такое постановление Политбюро ЦК. В Москве все подчинились — и Хрущев, и Микоян, и Кириленко, и другие выехали из особняков на Ленинских горах (мы их еще называли «Заветы Ильича»).
Потом эти особняки использовались для официальных приемов космонавтов, секретарей ЦК компартий зарубежных стран, глав правительств, президентов.
А вот Шелест в Киеве не подчинился. Это была большая парковая зона внутри города, и особняк там стоял хороший. Позже там сделали детскую больницу, как на ближней даче Сталина. Я еще, по-моему, докладывал Хрущеву о том, что Шелест не собирается уезжать, а тот меня успокаивал — ничего, уедет, мы с ним проведем работу.