Страница 11 из 69
— Да. Часов в восемь, устроит? В верхнем баре.
— Полностью, шеф.
— Если я задержусь, они там будут знать.
— Понятно. Учту. Кстати, шеф, вы мистера Ивлева сегодня не видели?
— Да нет…
Вообще-то он сказал чистую правду — то, что он видел час назад, не было уже никем и ничем. Так, пустая оболочка…
— Если узрите, скажете, что он мне нужен. Пусть звонит.
— Ага. Всего?
— Всего.
Данил положил трубку, потер лицо левой ладонью и долго сидел, закрыв глаза. Кажется, впервые он пожалел, что полтора года назад во все это ввязался.
Многие старательно высмеивают «предчувствия» и «озарения», но только не люди профессии Данила, пусть даже профессия вроде бы бывшая теперь. Проявляется это по-всякому: кто пересаживается подальше от места, куда через пять минут шлепнет горячий осколок, кто совершенно точно предчувствует завтрашнюю свою смерть. И многие, очень многие (пусть даже сами не умеют облечь это в членораздельные слова) совершенно точно знают, когда подступает время Крупных Неприятностей.
Сейчас Данил не сомневался, что Крупные Неприятности для него наступили.
Он покопался в куче, нашел кассету, выкрутил громкость до половины. Браво загремела медь, ухали трубы, могуче надрывался хор:
И вовсе уж величественно разливался лихой прилей:
Вообще-то к марксизму-ленинизму Данил относился еще хуже, чем к педерастии с лесбиянством. Он и раньше, несмотря на обязательное членство в руководящей и направляющей, жил с партией родной в разных плоскостях, ибо таков уж обычай что у крестьян, что у офицеров — пахать себе свою делянку, не забивая голову актуальной идеологией. Как говаривал добрый приятель Януш Орлич, капитан из охраны Герека и нынешний коллега по бизнесу: «Прихожу домой, идеологию вешаю на крючок вместе с фуражкой…» Но в том-то еще и юмор, что пресловутая «тоталитарная система» ухитрилась как-то незаметно наклепать множество чертовски прилипчивых шлягеров, прибавляющих бодрости организму даже надежнее, чем тяжелый рок…
Он выслушал еще песню про артиллеристов, которым Сталин дал приказ, выключил магнитофон, чувствуя, что обрел должную легкость во всем теле. Сел за стол, извлек лист белой бумаги из Вадькиных запасов и быстро написал разборчивым почерком:
Начальнику Северо-Восточного РОВД
полковнику Агееву Н. Т.
от гражданина Черского Д. П.,
проживающего по адресу:
г. Шантарск,
ул. Малиновского, 45-22
Заявление.
Уважаемый товарищ начальник!
Выходя сегодня из квартиры, принадлежащей сотруднику нашей фирмы, где я находился по служебным делам (ул. Кутеванова, 5-15), я нашел в подъезде две пистолетные обоймы с патронами, которые считаю своим долгом немедленно сдать органам милиции.
С уважением.
Расписался, поставил сегодняшнее число и дату. Чтобы исключить всяческие случайности. Пусть теперь налетают и обыскивают, коли охота…
Фокус был старый, но безотказный. Все те шантарские ребятишки, кого посвященные именовали бультерьерами (да и не только шантарские, идеи-то носятся в воздухе), принимали схожие меры предосторожности. Качок с бритыми висками бодро чапал по своим делам с боевым стволом под полой, а в кармане у него лежало подобное заявление — законопослушный гражданин нашел под кустом эту страшную стреляющую штучку, каковую и торопится немедленно сдать родимой милиции. Понятно, заявление каждый день приходилось писать новое — с актуальной датой. Главное — держать пистолет в кармане или за поясом, не надевая кобуры, иначе получится конфуз…
Он закатал повыше рукав, поборов совершенно неуместную в данный момент брезгливость, извлек сверточек из унитаза, выбросил целлофан в поганое ведро и старательно вымыл руку. Упрятал обоймы в карман и вышел из квартиры.
Бравый усмиритель Чечни очнулся и явно похмелился — из-за двери доносилась боевая песня, исполнявшаяся совершенно немелодично, но с большим чувством. Новая какая-то — неужели так быстро успели придумать? Впрочем, что тут удивительного, примеров хватает.
Данил сел в машину. Развернулся, заглушил мотор и закурил. Мимо проходили люди, и каждый считал своим долгом на него украдкой зыркнуть. Нет, у нас положительно не Чикаго. Хотя в последние годы машин и прибавилось несказанно, человек, мирно сидящий себе в припаркованном на обочине автомобиле, все еще вызывает сложные чувства — этакую смесь подозрительности с любопытством. А чего это он, в самом деле, здесь расселся-то? — подумает любой. Как-то это чего-то…
У подъезда остановилась вишневая «девятка», выскочили два его орла и без излишней спешки двинулись на задание. Ну вот и ладушки. Витек с Равилем — ребята серьезные и несуетливые, сработают по-крестьянски обстоятельно…
Он выбросил в окно окурок и отъехал. По пути увидел подходящее местечко — бетонный забор завода ЖБИ, где догадливый окрестный народ давно устроил грандиозную свалку и пер туда разнообразнейший мусор. На заборе, правда, красовалась огромная синяя надпись, гласившая, что свалка мусора запрещена — но кривые буквы, стращавшие штрафом в 50 р., были намалеваны еще при «старых ценах» и давно никого не пугали…
Данил остановил машину, отыскал в багажнике тряпку побольше, старательно завернул обоймы и запустил сверток подальше, к самому забору. Здесь ему и лежать до снега, а если бичи и наткнутся, закопают еще глубже от греха…
Заявление он преспокойно поджег зажигалкой и растер подошвой пепел.
Глава четвертая
Неприятности ходят стаями
Давно прошли те времена, когда фирмочка Кузьмича, из которой и вырос монстрик «Интеркрайт», ютилась где попало — от приведенных в божеский вид подвалов до комнаты боевой славы ДК «Машиностроитель». Данил, правда, и не застал воочию тех времен. Когда он полтора года назад появился в Шантарске, фирма уже два года как прочно осела в трехэтажном особняке купца первой гильдии Булдыгина.
Купец, несмотря на доставшуюся от предков дурацкую фамилию, болваном отнюдь не был и в дореволюционные времена держал в кулаке Шантарск, как ныне Фрол — причем, в отличие от Фрола, совершенно легально, то купая в шампанском заезжих певичек, то меценатствуя весьма осмысленно и с большой для горожан пользой. И, не исключено, обладал кое-какими экстрасенсорными способностями, о каких в Сибири издавно принято выражаться: «Знал он что-то такое, ли чо ли…» Уже в июле семнадцатого, несмотря на разгул демократии, а может, именно тому и благодаря, Булдыгин, по воспоминаниям допрошенных краеведами к пятидесятилетию Превеликого Октября старожилов, «чего-то заскучал», а в начале августа распродал все свои рудники и фабрики, лавки, дома и пароход (причем вовсе не торгуясь), выгреб наличность из банка, забрал свои знаменитейшие коллекции, чад и домочадцев — и канул в небытие, чтобы потом обнаружиться в красивом и шумном городе Сан-Франциско, малость подпорченном недавним землетрясением, где его былые американские компаньоны по торговле пушниной и добыче золотишка быстренько оформили всей этой ораве гражданство Северо-Американских Соединенных Штатов (что в те времена сделать было не в пример легче).
Вообще-то булдыгинских домов изначально было три. Один, самый большой, разломал самовольно и дочиста еще в двадцатом году комиссар Нестор Каландаришвили. Человек он был приезжий, и его горячая кавказская душа пленилась-таки побасенками о спрятанных купеческих сокровищах. Сокровищ не нашлось никаких, и обиженный чекист Круминьш, положивший было глаз на уютный особняк, где собирался устроить пыточную штаб-квартиру своего ведомства, настучал на комиссара в Москву, приписав пылкому Нестору всевозможные извращения, как политические, так и половые. Каландаришвили загнали в Якутию утверждать там советскую власть. Якуты, народ с белогвардейскими замашками, комиссара быстренько ухлопали (что их от советской власти все же не уберегло, хотя отдельно белопартизаны в Якутии и продержались аж до сорокового года — исторический факт).