Леди GUN

Владимир Вера

Леди GUN

Утратившая веру

не доверится никому…

Часть первая

Крестная мать

Узнаваемость персонажей не означает, что прототипами являются реальные лица.

1992 г. Украина. Киев

От оглушительного звона множества малых и больших колоколов в воздух взметнулось целое войско голубей, оставивших насиженные жердочки соборных куполов. Церемония вручения пресвитеру Симеону архиепископского жезла за особые заслуги перед автокефалией должна была начаться через полчаса.

У кафедрального собора Святой Софии один за другим тормозили черные лимузины с архиереями на задних сиденьях. Симпатичные мальчики в одинаковых смокингах при виде подъезжающих к центральным воротам «Линкольнов» и правительственных «ЗИЛов» сломя голову мчались открывать дверцы вельможных автомобилей. Зеваки надеялись хоть одним глазком взглянуть на Филарета, врага номер один московского патриарха. Все знали, что преданный анафеме «москалями архиепископ появится с минуты на минуту. Симеона считали его протеже.

По обе стороны широченной ковровой дорожки желто-голубого цвета, ведущей к собору, официально не принадлежащему ни одной из конфессий, сегодня толпились миряне – приверженцы национализма. Наряду с атрибутами священства здесь развевались флаги с унсовскими крестами и трезубцами. Их держали суровые адепты Степана Бандеры в полицайках «сечевых стрельцов». Ненависть к Москве подчеркивали их плакаты и транспаранты. Милиция курила в сторонке.

Среди глазеющей паствы присутствовало немало мелких клерков, дьяконов, приходских священников, новоиспеченных епископов с омофорами[1] на плечах, приволочившихся из своих провинциальных захолустий, по большей части с запада, прослышав о столь знаменитом событии. Толпа с любопытством разглядывала вернувшегося после стольких гонений и скитаний из Канады на родину отца Мстислава и его многочисленную свиту.

Владыка мерными шагами ступал по лестнице, бережно опуская тяжелую стопу на каждую ступеньку. В его движениях отчетливо улавливалась неизлечимая хворь, а в томном взгляде, очерченном в исполосованных кровью белках, читались усталость от жизни и великая тоска. Какое ему, дряхлому старику, готовящемуся отойти в мир иной, в сущности, дело до этих дворцовых интриг. А ведь каких-нибудь лет тридцать назад он посчитал бы осуществлением своей заветной мечты то, что его прочат в патриархи независимой от Московии церкви. За эту церковь он положил здоровье и жизнь, полную борьбы, но силы его иссякли…

К собору медленно подкатил длинный правительственный «ЗИЛ». Из него резво выскочили два высокорослых, крепко сложенных парня из личной охраны Филарета. Один из них открыл заднюю дверцу, и солнечный луч преломился у всех на виду на седой от мытарств и гонений бороде Его блаженства, из скромности своей или из великой корысти довольствовавшегося ныне должностью викария – заместителя патриарха.

Филарет неспешно вылез из машины и направился в сопровождении двух телохранителей под своды кафедрального собора. Толпа вокруг ликовала, встречая Филарета как национального героя. Точно так, на этом же месте, она двумя месяцами раньше ревела, но изливала проклятия в адрес Патриарха всея Руси Алексия II, бросая ему в лицо: «Геть московского попа!»

Следовавший за «ЗИЛом» блаженнейшего митрополита бордовый «Шевроле» притормозил чуть поодаль. Из него вышел высокий юноша с правильными чертами лица. Его звали Андрей, и в кулуарах епархии упорно ходили слухи, что это незаконный сын обласканного Филаретом епископа Симеона – одного из высших сановников автокефалии, рукоположенных на скорую руку, а сегодня получавшего жезл из рук «канадского старца» Мстислава. Все ради легитимности хотя бы перед вселенской кафедрой в Константинополе. Пока Москва слаба, надо было действовать очень быстро.

Андрей с почтенным безразличием открыл заднюю дверцу, и оттуда вышла Елена Родионова – статная женщина бальзаковского возраста в шелковом платке и строгом закрытом платье. В ушах ее еле заметно дрожали серьги с вкрапленными в изумруд бриллиантами. Шею украшало ожерелье из белого итальянского золота с замысловатым орнаментом. Она вместе с юношей, слегка сконфузившимся от окружающей помпезности, направилась в собор. За ними по пятам, по-волчьи озираясь, шел представительный мужчина лет сорока. Его звали Борис Сумцов.

Духовенство терялось в догадках: почему с недавних пор на всех приемах, торжественных церемониях и даже на богослужениях в качестве охраны стали использовать церковную службу безопасности ЦСБ, которая подчинялась непосредственно чиновнику из управления делами экзархата Сумцову? Но ответ был прост: доверять милиции было небезопасно. Доверять националистам из УНСО – глупо. Оставались бандиты. Из них и сформировали службу. Вопрос, кто ее возглавит, не стоял. На эту роль подходил только один человек – Сумцов. В его же ведении и компетенции была безопасность Церковного банка. Так велела Матушка. Матушка Елена Александровна.

Откуда появился Сумцов, кем он был до этого, не знали даже в СБУ, «Беспеке» – службе безопасности Украины. Он не значился ни в каких архивах, выжать из него лишнее слово было невозможно, его общение с архиереями и с высшим духовенством не выходило за рамки деловых контактов. Сановники боялись его, на них наводил страх его горящий взгляд, который заставлял собеседника все время думать, что он находится как минимум у аналоя[2] с Евангелием в руках перед таинством евхаристии[3].

Охранники (снаружи кафедрального собора их насчитывалось не более десяти) были одеты в строгие черные костюмы. Возле центральных ворот с рацией крутился их старший распорядитель в длинном замшевом плаще модного покроя Демьян Петелицын. Сумцов предупредил его, что, если в собор попадет хоть один репортер, кроме заранее проинструктированного, что, кого и как ему снимать, хозяйка будет крайне недовольна.

В главном зале, увешанном золотой парчой, десятком хоругвей и другой помпезной атрибутикой, неподалеку от алтаря столпились сановники, напустив на себя важности пуще положенного. Дождавшись, когда Матушка Елена пройдет к почетному сидалищу, они по ее благословляющему взгляду поняли, что можно подходить на поклон. Матушка со скучающим видом принимала поклоны владык, позволяя иным целовать руку, на изящных пальчиках которой красовались два ажурных бриллиантовых перстня. От малого входа тянулись попы, соблюдая субординацию. Они не решались подойти к Матушке и посему приветствовали ее издалека, а уж затем в такт монотонному пению церковного хора продвигались к ложе митрополита.

Лишь в горделивой осанке пожилого епископа Володимира и открытом взоре архимандрита Пимена из Ровно читалась непокорность. Они не соизволили подойти к Елене Родионовой и брезгливо поглядывали на сановников, которые вели себя в церкви, словно пребывали на светском рауте. Не подобает целовать руку женщине. Кощунственно допускать ее к алтарю святая святых – Софийского собора – храма матери городов русских на таинство рукоположения, вернее, перерукоположения… Филарет тоже не удостоился их поклонов.

Батюшка Володимир подошел к поглощенному молитвой Пресвятой Богородице архиепископу Мстиславу и выразил ему свое почтение. Володимир еще не знал, какую он совершил ошибку, делая ставку на удрученного болезнью старика Мстислава. По его прогнозу, на Всеукраинском православном соборе именно Мстислава должны были избрать патриархом свободной от Москвы единой украинской церкви, и это впоследствии действительно свершилось, однако роль, уготованная «канадцу», да и всем его преемникам, была незавидной, а в силу преклонных его лет – еще и недолгой. Максимум, на что мог рассчитывать местоблюститель, – так это на статус свадебного генерала. Лишь Филарет имел реальные рычаги управления, в его руках была казна метрополии, безоговорочная поддержка президента, наконец, в его распоряжении находились люди, которых в девяностые боялись все, кому дорога была жизнь.

1

Омофор – принадлежность богослужебного облачения архиерея. Надевается на плечи и символизирует заблудшую овцу, принесенную в дом на плечах добрым пастырем. (Здесь и далее – примечания автора.)

2

Аналой – подставка для книг и икон. Используется при богослужениях в православии.

3

Евхаристия – таинство, при котором верующие христиане вкушают тело и кровь Иисуса Христа под видом хлеба и вина, соединяясь через этот акт взаимной жертвенной любви с Богом и переживая страдания Иисуса.