Крестная мать

Теперь все будет по-другому. Не может все остаться по- старому. Борис точно знал. Сегодня он прямо скажет Леночке о своих чувствах. Она и так все понимает, но это будет что-то вроде обязательного ритуала, его необходимо соблюсти. Борис изучал себя в зеркале: "А что, нос с горбинкой, брови стрелками, губы, правда, тонковаты — но в этом свой шарм. Кто сказал, что урод? Да нет. Вполне импозантная внешность. Парниша в порядке. Разве главное для мужчин — смазливая физиономия? Она, конечно, прекрасно знает, что нет. На черта нужен Ален Делон с вихрем в голове? А все-таки жаль, что ростом не вышел, но не карлик же, черт возьми. Она меня всего сантиметров на пять выше. К тому же я сегодня неплохо выгляжу".

Не прошло и получаса, как Борис сверкал своим свежевыбритым лицом, обильно орошенным одеколоном "Торо", в комнате у Леночки. Его удивил скользящий взгляд ее уставших глаз, но более удивило то, что она уже была одета и, судя по всему, собиралась уходить.

—

Лена, ты куда торопишься? Если не секрет, куда? — спросил Боря.

—

Я же не спрашиваю у тебя, за какие деньги ты купил мне платье, почему я должна отчитываться? — Она не хотела грубить Борису, но слащавый запах дешевого одеколона ударил в голову и подстегнул зарытую внутри обиду. — Зачем был нужен вчерашний концерт? Хотя, конечно, я сама дала повод…

—

Никакого повода ты не давала, — с нежностью проговорил Боря. — Я просто хотел сделать тебе подарок.

—

Я

не заслуживаю такого подарка.

—

Ты стоишь большего, — Борис осторожно приложил свою ладонь к ее волосам, пряди скользнули между пальцев. Затаив дыхание, он стал с трепетом гладить ее голову, другой рукой прикоснулся к ее открытому плечу. Он сам испугался своей смелости, с какой потрогал Лену.

—

Может быть, но ты оценил меня, в шесть тысяч. Ты прав, каждая вещь имеет свою цену, — тихо произнесла Лена.

Боря убрал руки.

—

Мой подарок ни к чему тебя не обязывает. Я сделал его от чистого сердца, потому что люблю тебя.

—

Боря, мне больно это говорить, но если ты рассчитываешь на взаимность, то у нас вряд ли что из этого выйдет.

—

Не по аршину мерка?

—

Перестань молоть чушь… И все-таки я дала тебе повод… Ты и я, мы обречены судьбой. Это я вынуждала тебя прыгнуть выше головы. Мне не довелось переступить грань между реальностью и мечтой. Реальность проглотила мечту, со временем ее переварит.

—

О чем ты говоришь, не понимаю?

—

Я говорю о своем, — вздохнула Леночка. — Бывает, надо жертвовать одним ради спасения другого, я жертвую мечтой… Какая дура! Даже теперь разыгрываю из себя героиню.

—

Ты будто сама с собой разговариваешь, объясни толком, что произошло?! — взорвался Борис.

—

Извини, Борис, мне надо идти.

—

Куда, я тебя провожу.

—

Мне надо идти одной, — она вышла из комнаты, оставив Бориса наедине со своими мыслями. Борис, постояв с полминуты в состоянии легкой прострации, наконец очнулся и побежал за Леной. Однако она уже скрылась из виду.

Лена вошла в собор. Людей было человек десять.

Прислужник подошел к девушке, остановившейся у аналоя напротив изображения ангелов-хранителей, и шепотом спросил:

—

Вы хотите поставить свечку?

Лена задумалась и потому не услышала вопроса. "Отец… Он ведь все понял. Понял, чего добивается Симеон. И ни слова. Он не остановил меня. Он предал. Ну и пусть. Пусть так и будет".

—

А, что? — очнулась Лена. — Проводите меня к отцу Симеону, — произнесла девушка.

—

Вы пришли к батюшке, сейчас я сообщу ему, как вас представить?

—

Проводите к нему, он ждет.

Прислужник не стал спорить и сказал девушке:

—

Следуйте за мной.

Мрачный коридор с высоким потолком привел к массивной двери, сработанной из забитых по диагонали широких досок. Прислужник робко постучался. За дверью послышалось:

—

Войдите, не заперто.

Прислужник приоткрыл дверь, просунув голову, несмело доложил:

—

Ваше святейшество, здесь девушка. Она сказала, что вы ее ждете.

—

Девушка… Да, пусть войдет. Принеси епитрахиль и кагор. Ей надо исповедаться.

—

Слушаюсь.

Лена вошла в келью. Отец Симеон, сидящий на табуретке, в свои тридцать три года являл собой образ святого старца. Девушка окинула взглядом келью, которая как бы в подтверждение вполне могла сойти за благочестивое обиталище аскета. Черная ряса епископа сливалась с темно-серыми тонами убогого убранства. И только лицо,

кисти рук и крест, свисший между ног, светились в отражении мерцающего огонька лампады.

Лене представился театр марионеток, где действом кукол управляют актеры, облаченные в черные костюмы. Костюмы вливаются в антураж полного мрака, и куклы двигаются в пространстве как бы сами, без постороннего участия. Лене показалось, что лицо и руки Симеона существуют в этом давящем полумраке сами по себе, как бы отдельно от туловища, подобно марионеткам. Крест в ее глазах был таким же живым, как руки и глаза, он был таким же весомым придатком в здешней обстановке, наравне е уставленными книгами полками, крошечным сводчатым окошком с мозаичным обликом Христа.

"Вряд ли он читал при таком свете. Зачем тогда эта книга с крестом в руках", — постучалась шальная мысль. Лене было страшно. Эта узкая кровать с коричневым покрывалом — неужели на этом ложе она расстанется со своей девственностью, неужели здесь ей уготовано отдаться? Отдаться этому мерзкому человеку… Выходит, так. Иначе он не отстанет от отца. Ее отец слабый, безвольный человек. Кроме нее его некому защитить.

Все здесь было притворным. Подчеркнутая аккуратность играла при слабом огоньке мертвыми бликами. И даже Богоматерь смотрела с иконы пустыми глазами. В келье отца иконы казались Лене живыми, она обращалась к Господу и читала в глазах Богоматери понимание. В келье Симеона царила иллюзия, которую епископ постоянно содержал в надлежащем виде. Ухоженность во всем — каждая вещь была на своем месте. Когда Лена очутилась в этих казематах, ей стало не по себе, но она выбирала из двух зол. Девушка выбрала меньшее и восприняла его сердцем, как заслуженное наказание себе самой.

Симеон приподнялся с табурета, подошел к Лене и, зажав ее ладонь в своих руках, монотонно произнес:

— Дочь моя, я вижу в твоих глазах уныние, ты чем-то встревожена. Заповедь Господня гласит, что уныние один из семи смертных грехов. Уныние порождает отчаяние, отчаяние ведет

к

безрассудству. Жизнь следует понимать такой, какой даровал ее Господь. — Епископ не знал, что сказать этой девушке. Он знал одно: у него не хватит сил отпустить эту красотку, не насладившись ее юным телом. Он не находил ничего другого, как плести обо всем, что взбредет в голову, заодно поглаживая девушке руку…

—

Человек часто не в силах противиться природе. Естество затмевает рассудок и ведет к грехопадению. Потому и нужна целебная сила покаяния. Человек грешен, Христос принял мученическую смерть за грехи наши. И мы не должны забывать это. Лишь вера откроет ворота в вечную жизнь. — Симеон терял самообладание, ему казалось, она насмехается над ним. — Дочь моя, ты сама прелесть. Устоять, совладать с искушением — разум не в силах побороть желание…

—

Ну вот, и договорился, наконец, до сути, — перебила его Лена. На лице Симеона появилась знакомая улыбка. Он набрался смелости и начал шарить руками по телу Леночки, пытаясь ее раздеть. — Ты оставишь в покое моего отца? — остановила его Лена.

—

Конечно, конечно. И пальцем не трону… — засеменил словами епископ. Он судорожно затрясся, когда Лена сама сняла платье и освободила ноги от туфель. Она присела на кушетку и стала стягивать чулки. Симеон на цыпочках, опасаясь сделать что-нибудь не так, подошел к двери и задвинул заделку. Когда он повернулся, Лена, обнаженная, уже была на кровати. Симеон на ходу расстался с рясой и в животном порыве принялся целовать ее тело.