Заклинатель драконов

—Может быть, — говорит Кэл, — им тоже движет любопытство.

— Им движет желание шпионить и до всего докапываться. Он — из тех, которым до всего есть дело, а называет он это — ответственностью. Он ничего не делает: ни добра, ни зла. И превращает это в добродетель. Он проведет десять лет, наблюдая за камнем, ожидая, когда из него что–нибудь вылупится. Он был шарлатаном, ядовитым коробейником, который все пытался стать магом и заболел от своих неудач. А теперь сует нос не в свои дела, будто бы имеет на это право, данное ему какой–то Властью. Маразматик. Его мозг, так же как и тело, поражен склерозом.

—К тому же, — вступает Сисселоур, возможно, с целью провокации, — он живет в том мире — в мире Времени. Он ходит повсюду. Он встречает людей. Все знает. Его присутствие, то есть его интерес, всегда что–то означает. Это надо понимать.

Никому не нравится, когда ваши собственные слова обращаются против вас же. Моргас с руганью оборачивается. Как только ее внимание перемещается, Кэл долгим взглядом смотрит на Ферн, на его губах блуждает легкая злобно–насмешливая улыбка.

—Приятно видеть, как сильно сестры–близнецы любят друг друга, — замечает он.

Теперь Моргас поворачивается к нему с такой скоростью, с такими словами и жестами, что не дает ему договорить. Внезапно, будто мать ударяет его хлыстом, он падает, корчится на земле, беспомощный и неуклюжий, на груди у него появляется багровый кровоподтек. Ферн прежде никогда не видела, чтобы Моргас с такой легкостью, не заботясь об ужасных последствиях, применяла свою силу. Она вспоминает, как сама однажды вышла из себя и перестала себя контролировать, это был случай с домашним гоблином, но тогда не было физического контакта, следовательно, не было и боли. Она обнаруживает, что крепко держит левой рукой правую, чтобы не потерять самообладания.

Сисселоур раболепно съеживается от криков, как подчиненный, который симулирует покорность, однако при этом вынашивает план мести. Долгая совместная жизнь выработала у сестер определенные правила: конфликт проходит только на уровне слов. Моргас останавливается так же внезапно, как и начала. Выражение ее глаз при взгляде на девушку меняется.

—Развеселил тебя спектакль? А, Фернанда? — спрашивает она.

Ферн пожимает плечами:

—Мелкая семейная ссора.

Моргас хохочет, рот ее перекашивается.

А это ты видишь? — наконец произносит она, указывая на сгорбленную фигуру на земле. — Это было ошибкой. Пусть это будет и тебе уроком. У меня однажды был сын, когда я была молода, отцом его был король легенды, о котором помнят до сих пор.

Он был твоим единокровным братом, — бормочет Сисселоур.

Не важно. Мой сын был красив и горд, хотя Дар его был невелик, но еще он был нетерпелив и жаден. Его разрушили честолюбие и мстительность. Когда я увидела его недостатки, я устроила так, чтобы сделать себе ребенка получше. Я взяла семя бога и поместила его в смертное существо. Это была магия, которую никто другой не…

Галатея, — бормочет Сисселоур. — Невестка–цветок Ллю Лло Джиффса.

Галатея была лишь статуей, сделанной из незабудок и анютиных глазок. Мой опыт проводился с настоящей плотью и кровью, с моей плотью, с моей кровью. Я нянчилась с ним, как с хрупким, нежным растением, а он рос в моем чреве, как опухоль. Когда он появился, я увидела — это. Ни Человек — ни Дух, с детства — чудовище, ползавшее в своих собственных испражнениях. Я дала ему деревенскую дурочку, и он впитал глупость вместе с ее молоком. Когда он подрос, то свою силу употреблял только на то, чтобы что–нибудь стащить. Он становился все порочнее, да и пороки–то его были лишь результатом посредственного воображения, грубой чувственности и желчности. Я назвала его в честь Кэилиберна, так назывался легендарный меч славы. А теперь он — Кэйлибан, то же самое, что и зверь. Я оставила его жить в качестве напоминания. Можно обойти Первичные Законы, но их нельзя нарушать. Смотри на него и учись.

«Ты оставила ему жизнь, чтобы он мучился, — подумала Ферн. — Ты вымещаешь на нем свои собственные ошибки».

А ты хоть пыталась его полюбить? — спросила она, будто бы проводя научное исследование.

Любовь! — Моргас беззвучно рассмеялась. — Что ты знаешь о таких вещах вне поэтических сантиментов и рассказов? Слушай: я расскажу тебе о любви. Любовь — это призрак сознания, голод голодного сердца. Любить — значит все время пребывать в тоске. Это — дар, который не может быть дан, камень, который тянет тебя вниз, это чувство делает тебя не способным ни к чему, вместо того чтобы наделять силой. Любовь распространяется, будучи сутью самой природы, капризным звеном механизма репродукции, но мы живем вне естественного мира, нам все это не нужно. Если бы это создание оправдало мои надежды, я бы использовала его и гордилась бы им, но никогда не любила бы. Так почему я должна теперь тратить на него свои эмоции?

Кэл, поднявшись на ноги, смотрел на Ферн, но обратился к матери:

Я знаю столько секретов… И ты многое дала бы, чтобы узнать их от меня.

Прочь от праздничного стола, где тебе никогда не будет места, — прервала его речь Моргас. — Держи свои секреты при себе. Я не подбираю крошки после чьей–то еды.

Кэл бочком, как краб, попятился от матери и исчез в темноте около выхода, но долго еще Ферн казалось, что из тьмы за ней следят его глаза.

Ферн больше никогда не спит, но иногда ей снятся сны. Повторяется прежний сон с церковью, полной народа, где все повернулись к ней. Откуда–то раздается торжественная музыка. В этот раз она лишь наблюдает, а не участвует. По проходу движется длинное белое платье, кажется, что в нем никого нет. Около огромного букета стоит человек, он — темный, коренастый, у него не очень приятное лицо, чуть лысоватая голова. Она отчетливо видит его, он хорошо ей знаком, и это доставляет ей пронзительную боль. Она даже знает, как его зовут. Маркус Грег. Платье кладет на него невидимую руку.

—Меня там нет! — внезапно испугавшись, вскрикивает Ферн. — Разве ты не видишь, что меня там нет?

Но церемония продолжается, и она чувствует, что очнулась. Все ее тело, как при лихорадке, покрывает пот, она в этот момент не помнит, что дрожь в теле и мокрая от пота кожа — всего лишь иллюзия. После того как она немного успокоилась, память возвращается назад, она вспоминает о деталях, которые прежде не интересовали ее. Считается, что она должна выйти замуж за Маркуса, быть может, он тоже сидит около ее кровати. Она припоминает, что и сама этого хотела, хотя причины, по которым она собиралась это сделать, улетучились из ее памяти, как капли дождя испаряются под солнцем. Ее настигают еще более давние воспоминания, те, которые неприкосновенными лежали в ее сознании, — золотистый пляж в Атлантиде, солнце садится, набегают волны, и из воды, как морское божество, поднимается человек. И хотя видение очень ясное, оно постепенно начинает меняться. Человек на фоне блестящего моря очень темен, и когда он приближается к ней, то она видит, что у него лицо Рьювиндры Лая.

Фрукты поспевают.

Ферн бродит под тяжелыми ветвями вместе с Сисселоур, которая обследует припухлости шаров, видит намокшие пряди волос и новые краски под кожей. Некоторые лица становятся слегка узнаваемыми, будто бы она видела их в другом мире, на экране или в книге. Какие–то из них, не дозрев, каждый сезон снова начинают наливаться спелостью.

— Каковы бы ни были причины, — говорит Сисселоур, — они не могут преодолеть Врата. Их души или их воля разрушены. Они пойманы в ловушку никчемных чувств, отголосков прежней жизни, и пока эти чувства окончательно не иссохнут, они так и будут катиться по этой колее. Вот — один такой.

Голова висит настолько низко, что ее легко достать. Бледная кожа покрыта красными пятнами, жирные волосы падают на лоб, волосы пробиваются и над верхней губой. Глаза бессмысленны. Пока Ферн и Сисселоур стоят рядом, глаза широко открываются, и губы пытаются что–то пробормотать. Но зрачки голубых глаз не могут сфокусироваться, а звуки, вылетающие изо рта, напоминают звуки радио с неисправным звучанием.