Страница 58 из 78
То, что Царь выдвинул Маринку нести стяг с лозунгом, хотя на эту должность претендовали многие скобари и гужееды, только усугубило подозрение Фроськи. А когда, томясь ожиданием на Большом проспекте, Царь позволил Маринке снять с его гимнастерки Георгиевский крест и нацепить себе на красную вязаную кофточку, у Фроськи потемнело в глазах. Такой вольности даже она себе никогда не позволяла.
Правда, минут через пять, пофорсив перед подружками, Королева вернула Георгиевский крест Типке, самолично прикрепив на прежнее место. И Царь, вместо того чтобы дать ей тумака, как дурачок, улыбался.
Вот почему, увидав на панели Ванюшку, Фроська поставила его возле себя, одернула на нем пиджак, поправила воротничок. Заметив какое-то пятно, пожурила, почему он такой неряха, и уже больше не отпускала до конца демонстрации. При этом она исподтишка наблюдала и за Царем: следит он за ней или нет? То ей казалось, что следит, — тогда лицо ее горело торжеством. То, наоборот, ей казалось, что Типка и бровью не ведет. Тогда Фроське было до слез обидно, и она начинала грубить с Ванюшкой.
Тем не менее она не отпускала его до самого конца. Когда демонстранты расходились с Марсова поля, все ребята растерялись. И только Ванюшка вернулся вместе с Фроськой и Цветком. Правда, по дороге домой Фроська, досадуя на себя, как это она упустила из виду Царя и Маринку, снова стала забывать о присутствии Ванюшки. Разговаривала она больше почему-то с Петькой Цветком, все время кого-то отыскивая глазами. А дома, не постояв с ребятами даже минутки у подъезда, немедленно ушла к себе.
К вечеру она не вытерпела и появилась на дворе, опасаясь, как бы зловредная Королева снова не уволокла Царя.
Собравшиеся у дровяного склада скобари надрывались со смеху. На возвышении стоял Цветок, накрасив себе щеки румянами и нарисовав усы. Сбоку от него на веревке висела старая рогожа. Изображал Цветок недавно виденный им в Василеостровском народном доме спектакль.
— Господа-а! — взывал он, обращаясь к многочисленным зрителям. — Вы меня знаете?
— Знаем! — хором отвечали зрители.
— Не-е, не знаете. Я был первый богач в Питере. В кармане у меня было много тыщ. Было у меня пять каменных домов, семь магазинов, три чайных и винная лавка. Чичас у меня ничего нет... Только штаны и рубаха. Но я не горюю, потому что ни у кого из вас таких штанов и такой рубахи нет. Хотите меняться?
— Хотим! — кричали ему.
— Не-е... — качал головой Цветок, размахивая руками и расхаживая по «сцене». — На ваше барахло я меняться не буду.
Перед «сценой» столпились и взрослые и тоже смеялись.
— Ну и артист... Шаляпин! — восторженно говорил кому-то Володя Коршунов.
Царь тоже находился в числе зрителей, и Фроська успокоилась.
Кончился праздник, и все у Ванюшки пошло буднично и скучно, словно и не было Первого мая. Фроська его не замечала. Порой Ванюшка даже сомневался, был ли у него первомайский разговор с Фроськой, в самом ли деле она брала его под руку и они, как взрослые, прохаживались по панели, или все это только померещилось ему. Порой ему хотелось подойти к Фроське и строго спросить:
«Будешь ты со мной дружить или нет? Хочешь — отвечай, а не хочешь — молчи. Но помни: больше меня за руку не бери и не умасливай». Но проявить такое мужество у него не хватало воли.
— Как думаешь, — спрашивал он у Левки, — можно с девчонками водиться? Ну, например, как мы с тобой?
— Нет, — решительно отвечал Купчик.
— Почему?
— Барыньки-сударыньки! — В голосе Левки звучало нескрываемое презрение. — Они нас, мальчишек, за грош купят, за пятак продадут. Ехидный народ!
Левка на себе тоже испытал непостоянство девчонок.
Такие рассуждения нравились Ванюшке, действовали успокаивающе. Правда, на другой день после первомайского праздника Фроська подошла к Ванюшке, держа за руку своего братика Кольку. Кольке пошел третий год. Он уже часто один, без Фроськи, прогуливался по двору.
— Это дядя Ваня! — сказала она Кольке, указывая пальцем на Ванюшку. — Будешь бегать за мной, он прибьет тебя. — И ушла.
«Ну зачем я прибью? — недовольно подумал Ванюшка, удивляясь, что Фроська превращает его в какое-то пугало. — Разве я зверь какой?»
Но с этого дня Колька вдруг воспылал к Ванюшке каким-то родственным чувством. Увидав Ванюшку на дворе, он быстро подбегал к нему, обхватывал своими ручонками его колени и, картавя, требовал:
— Давай игать?
Поскольку это был братик Фроськи, Ванюшка снисходил до беседы с ним.
— Как меня зовут? — спрашивал он у Кольки.
— Ваньтя...
— А Фроська как меня зовет? — интересовался Ванюшка, ласково гладя Кольку по голове.
— Ваньтя, — повторял Колька, улыбаясь во весь рот, и тут же добавлял: — Чайник.
— А не врешь? — Ванюшка строго сдвигал брови и темнел в лице. Искушение было слишком велико, чтобы не спросить: — А любит меня Фрося?
— Любит, — категорически подтверждал Колька.
— А ты меня любишь? — допытывался Ванюшка.
— Люблю, — Колька обнимал Ванюшку, лез целоваться и тут же получал щедрое вознаграждение.
Конечно, лучше бы это вознаграждение — горсточку подсолнушков, леденец или какой-нибудь занятный камушек — вручить непосредственно самой Фроське. Но Ванюшка знал, что это невозможно.
— Фросе ты говорил? — строго допрашивал Ванюшка Кольку на другой же день после гостинца.
— Говоил, — картавил тот, зная, что после такого ответа он снова будет вознагражден.
День ото дня Колька становился все смелее и настойчивее. Увидав Ванюшку, он уже не просил, а требовал: «Дай!»
На первых порах тот выполнял все прихоти и капризы Кольки. Но вскоре терпенью Ванюшки пришел конец.
Однажды Колька, как обычно, потребовал:
— Дай!
— Вот тебе! — И Ванюшка со злости показал ему кулак.
Неожиданно Колька заревел во все горло как зарезанный.
— Реви, реви! Весь в свою сестрицу, такой же бешеный.
Ванюшка хотел уйти, но тут появилась возвращавшаяся с работы мать Фроськи.
— Кто тебя, миленький? — закричала она.
— Ваньтя-я! — Колька заревел еще сильнее.
Не разобравшись, тетка Дарья угостила обидчика здоровой затрещиной. Ванюшка сразу же обратился в бегство.
— Погоди, злодей! — ругалась вслед разбушевавшаяся тетка Дарья. — Я до твоей матери дойду! Я тебе покажу, дылда такая, малого до слез довел!
Разгневанная мать Фроськи увела Кольку домой.
На следующий день, приведя Кольку на двор, Фроська строго приказала, указывая на Ванюшку:
— Не ходи к этому живодеру. Он еще укусит тебя!
Ванюшка не верил своим ушам. Это он... укусит Кольку?! Спорить, конечно, он не стал, но взглянул на Фроську страшным, испепеляющим взором и ушел домой.
Не знала Фроська всей истины. Но ему было очень грустно. Дома он пожаловался своему коту Ваське, мирно дремавшему на стуле:
— Ты ни с кем не дружишь, и хорошо! Иначе ты бегал бы весь исцарапанный и злился бы, как я.
Фроська, как и все скобари в те дни, дома не сидела.
На всех перекрестках, площадях, улицах день и ночь (а ночи наступили светлые) шли ожесточенные споры. Стоило только двум-трем прохожим остановиться на перекрестке и заговорить о политике, как сразу же вокруг собиралась толпа. Митинги возникали стихийно. Кричали и спорили до хрипоты, иные, как пьяные, шумели, лезли с кулаками друг на друга. Более терпеливые их растаскивали.
— Ой, лишеньки! — ужасалась первое время до всего любопытная Фроська. — Мамочка родная! Они подерутся!
— Долой Временное правительство! Вся власть Советам! — кричали одни.
— Ленина отослать в Германию! — провозглашали другие.
— Война до победного конца! — требовали одни.
— Долой войну! Да здравствует мир! — отвечали другие.
Разобраться в этой толчее и невероятном хаосе, в угрожающих воплях и в громе аплодисментов даже и взрослые сразу не могли.
И куда бы ребята ни попадали — на двор Скобского дворца или Моторного дома или в многолюдную очередь у магазинов и лавок, — слышалось одно и то же, многократно повторяясь: «Временное правительство!.. Советы!.. Керенский!.. Ленин!.. Милюков... Корнилов!.. Министры-капиталисты!..»