Страница 42 из 78
— Пойдем. Живи у меня, — решительно предложил Володя, и. сопровождаемый шумной ватагой ребят, Царь ушел с Володей в шестой подъезд.
Узнали скобари в этот день немногое. Как, спасаясь от полиции, Царь попал в воинский эшелон, отправлявшийся с Балтийского вокзала на фронт. Сердобольные солдаты, выведав, что Царь круглый сирота, приютили его, а командир части приказал выдать Царю обмундирование и выписать солдатскую книжку. Рассказывать о себе, хвастаться Царь не любил.
Уже наступал вечер, а на двор все сбегались ребята, прослышавшие про возвращение Царя. Ожидали, что, может быть, Царь снова спустится вниз. Жаждали увидать его многие.
Несмотря на поздний час и будничный день, в чайной «Огонек» сидело много народу. Посетители не расходились. Наоборот, становилось все люднее. Входная дверь со скрипом то и дело хлопала. Клубы серого морозного воздуха врывались в теплое, прокуренное помещение. На каждого нового входившего в чайную десятки глаз глядели пытливо, настороженно спрашивая: «Ну как?»
Очевидно, многие понимали, о чем идет речь.
— Вьюжит, — говорил один из вошедших, стряхивая с себя снег.
— Морозит, — добавлял другой, потирая покрасневшие руки.
А вновь пришедший восторженно сообщил:
— Весь Питер поднимается. На улицах стреляют. А за Невой в районе Путиловского из пулемета строчат... — и снова выбежал на улицу.
В этот вечер в рабочих районах создавались боевые группы. Одна из таких групп со своим руководителем, незаметно для непосвященных, уже сидела за столиками чайной и ждала. Кто-то, очевидно не в силах сдержаться, запел:
К нему стали присоединяться другие голоса. Они уже не просили, а требовали:
Запрещенная песня гремела на всю чайную.
За буфетной стойкой суетился и дергался побледневший Дерюгин. Руки у него тряслись.
— Пронеси господи! — шептал он, боясь, что вот-вот нагрянет полиция.
Но Дерюгин напрасно беспокоился. В этот поздний вечер заводские районы Васильевского острова были уже в руках поднимавшегося на борьбу народа. Ни один городовой, ни один наряд полиции не решился в эту ночь показаться на рабочих окраинах.
Пожилой черноусый рабочий в меховой куртке и другой, сутулый, в котором Ванюшка сразу же признал знакомого ему четырехпалого дядю Акима, подошли к чайному буфету и, отозвав в сторону Дерюгина, предложили:
— Вот что, хозяин, на ночь не закрывай свое заведение. Народу греться нужно.
— Как? — заикнулся оторопевший Дерюгин. — А полиция? Разве можно? Никак нельзя, уважаемые, никак нельзя.
— Сегодня все можно, — многозначительно сказал дядя Аким.
— Закрывать нельзя, хозяин, — кратко объяснил черноусый.
Встрял в разговор и Ванюшкин дед, появившись из кухни.
— Если просят, надо уважить, — попросил он Дерюгина, поглаживая свою окладистую бороду. И пообещал: — Так и быть, я останусь.
— Вот и хорошо, — отозвался человек в меховой куртке, давая понять, что разговор окончен.
Но Дерюгин еще более насупился.
— Спасибо, Петрович, — оживился дядя Аким, уже не обращая внимания на Дерюгина.
— Оставайся, — недовольно, сквозь зубы пробурчал Дерюгин. Заперев все ящики в буфете, он ушел домой, не простившись с компаньоном, обиженный, что его не признают уже за хозяина.
Разошлись и половые. С Николаем Петровичем остались Терентий и Ванюшка. Всеобщее выжидательное настроение захватило и Ванюшку. Он чувствовал, что затевается что-то новое, интересное, необычное. Он медленно слонялся по залам чайной, прислушиваясь к разговорам. Спать Ванюшке не хотелось.
Большую люстру в зале погасили. Горели только маленькие боковые лампочки. Так распорядился дядя Аким. Дед теперь сам следил за кипящим кубом, подкладывая в топку дров.
— Дела, дела... — бормотал он. — На смерть идут.
На своем веку Николай Петрович перевидал многое. И Ходынку, и казачьи нагайки в 1905 году. Чувствовал он, что приближается буря.
Торопливо вошел в чайную студент в темной шинели, в пенсне и в фуражке, закутанный по самый нос в желтый башлык. Он снял башлык, потер замерзшие руки, погладил рыжеватую, клинышком бородку и поздоровался с подошедшим к нему рабочим в меховой куртке.
— Все в порядке, — громко сказал он, — везут!
Чего везут, Ванюшка так и не понял. Оглядевшись внимательно по сторонам, студент громко посоветовал всем написать свои адреса.
— Нужно приготовиться на всякий случай, — сурово заявил он.
В чайной немного стихло.
У студента откуда-то появились пузырек с чернилами, ручка, бумага. Он деловито устроился за боковым столом, под лампочкой, и на разрезанных квадратиками листках стал писать адреса. У стола сразу образовалась очередь.
К нему подходили один за другим собравшиеся в чайной. Негромко, отрывисто говорили свое имя, фамилию, называли адрес и, получив бумажный квадратик, тщательно прятали, кто в боковой карман, кто в кошелек, в бумажник.
— Лучше на гайтан вешать, — посоветовал пожилой седоволосый рабочий в очках. Он расстегнул ворот рубахи, обнажая темную волосатую грудь, и, свернув в трубочку бумажку с адресом, привязал ее вместе с медным нательным крестом на тесемку.
— Так вернее будет, — сообщил он доверительно Ванюшке, застегивая аккуратно на все пуговицы рубашку.
Многие последовали его примеру.
Лица у всех были серьезные, хмурые. Разговаривали вполголоса.
— Может, сегодня и успокоят, — грубовато пошутил молодой парнишка в черном драповом пальто, по виду подмастерье.
Но никто не улыбнулся и ничего не ответил.
Обернувшись, Ванюшка узнал в нем своего земляка Сашку Ильина, которого дед выписал из деревни сперва к себе на кухню чайной, а затем устроил к сапожнику. Сашка был старше Ванюшки на два года и последнее время работал на заводе, а жил в Моторном доме.
— Иди, чего же ты... — дружески подтолкнул Сашка Ванюшку, видя, что тот медлит.
Ванюшка тоже подошел к столу, за которым сидел студент.
— Фамилия? — спросил студент, не поднимая головы.
— Иван Чулин.
Студент сквозь пенсне недоумевающе взглянул на Ванюшку, хотел что-то сказать, но только улыбнулся и крупным размашистым почерком на квадратике тетрадочной бумаги написал Ванюшкино имя, фамилию, адрес. Ванюшка бережно взял листок, подул на него, чтобы быстрее засохли чернила, и тоже, во всем подражая взрослым, свернул листок в трубочку и повесил на свой гайтан под нательной рубахой.
В чайную вбежал курчавый смуглолицый парень в расстегнутой ватной куртке, из-под которой виднелась полосатая матросская тельняшка.
— Привезли! — сообщил он, обращаясь к дяде Акиму.
Двое рабочих, седые от вьюги, тяжело дыша, внесли узкий продолговатый ящик и поставили на пол. Сразу же в чайной зашумели, поднялись с мест.
— Мне... Мне... — послышались нетерпеливые, требовательные голоса.
Дядя Аким вынимал из ящика оружие, патроны, раздавал столпившимся вокруг него рабочим.
В общем людском гуле слышались только отдельные отрывистые фразы:
— Утром идти на Невский...
— Мосты разведены. Нужно в обход...
— Разбивайтесь на пятерки.
Пожилой рабочий в солдатской шинели негромко называл по списку фамилии. Ему откликались. Тут же на месте собирались группы. Ванюшка слышал, как главный — черноусый в меховой куртке — отрывисто приказывал:
— Пойдешь к матросам...
— Установишь связь...
— Снимать всех постовых...
Народ из чайной стал расходиться. С одной из групп собирался уйти и Сашка Ильин.
Он подошел к Ванюшке, как своему родственнику, подал руку.
— Ухожу, — сказал он. — Если не вернусь, передай вашим, чтобы сообщили в деревню.
Сашка был взволнован. С Николаем Петровичем он не решался о своем уходе говорить, опасаясь, что тот не отпустит.