Страница 36 из 78
Полицейские ушли.
Николай Петрович запер за ними дверь.
— Пронесло! — выразительно прошептал он и перекрестился.
Егор Зубарев стоял в углу комнаты, сжавшись, опустив вниз давно не чесанную, черную как смоль бороду, и судорожно потирал тяжелые узловатые руки.
— Дезертиров ищут, — сообщил дед в комнате. — А у нас таковых нету. Понял? — Приподняв очки в оловянной оправе, он строго взглянул на Ванюшку.
Тот согласно кивнул головой.
— Садись. Чего стоишь? — пригласил дед Егора Зубарева, указывая на бутылку со спиртом. — Раз пришел, гостем будешь.
— Чувствительно благодарю. Спасибочко! — бормотал Егор Зубарев, тяжело опускаясь на стул. — Выручил, Петрович, фронтовичка... По гроб жизни не позабуду... А супружница где? — Он окинул глазами комнату.
— На том свете... — кратко пояснил дед, тяжело вздохнув.
Ванюшка понял, что разговор шел про бабушку.
Сидели за столом долго. Зубарев порывался уйти домой, но Николай Петрович его не отпускал.
— Пускай утихомирятся, — советовал он. — Не торопись, раз зашел. Бережливого и бог бережет.
— Так-то оно так... — бормотал Зубарев. — Беспокойство вам причиняю.
Выпив в честь наступившего Нового года по стаканчику разбавленного спирта, оба собеседника раскраснелись, особенно Егор Зубарев. Спирт на него сразу подействовал. Николай Петрович снова налил нежданному гостю.
— За благополучное окончание войны!
— Как кроты, зарывшись в землю, живем, — жаловался солдат. — Он по нас «чемоданами» шпарит. Это такие снаряды тяжелые, крупного калибра. Мы тоже отвечаем. Он десять раз, а мы — раз. Нехватка у нас снарядов. Всего нехватка. Иной раз по неделе на одних сухарях сидим. Даже махорка и та не вволю.
— В тылу тоже не сладко, — отвечал Николай Петрович, подкладывая своему гостю на тарелку закуску. — Тоже продовольствия не хватает. Видал, какие очереди за хлебом?
Анна Николаевна и Ванюшка сидели за столом напротив и молчали, не вмешиваясь в разговор.
— Ты того... с моей Фроськой дружи... — заплетающимся языком бормотал Зубарев, обращаясь уже к Ванюшке. — Девка она у меня хозяйственная... Вот кончится воина... Проси ты у меня чего хочешь. Все отдам. И Фроську тебе отдам. Знаю, ты дружишь... Егор Зубарев ничего не пожалеет... — Дед и мать улыбались, а покрасневший до корней волос Ванюшка молчал.
Наконец, шатаясь, Зубарев поднялся из-за стола.
— Выгляни, — приказал Николай Петрович Ванюшке.
Ванюшка, осторожно открыв дверь, неслышно вышел на разведку. На грязной, замусоренной лестнице ни души. Он спустился вниз, выглянул наружу на безлюдную улицу. Там по-прежнему крутилась метель и со свистом завывал ветер, наметая возле подъезда огромный сугроб снега. Одним махом, без передышки, Ванюшка взлетел на пятый этаж и на полутемной площадке, слабо озаренной тусклой лампочкой, увидел... Фроську. С наброшенной на голову шалью, она стояла, прижавшись к стене в углу, и напряженно глядела на него. Очевидно, ждала отца.
— Он у нас, сейчас вернется, — шепотом сообщил Ванюшка и быстро исчез.
— Пусто, — сообщил он, задыхаясь от быстрого бега. — И на улице, и на лестнице...
Егор Зубарев, поблагодарив, пошатываясь, ушел домой.
В квартире скоро все затихло.
Ванюшка неподвижно лежал под одеялом и думал про... Фроську.
Своими неосторожными словами Егор Зубарев снова потревожил установившийся было на душе Ванюшки покой. Он по-прежнему любил Фроську, но за прошедший год ни одним намеком не показал ей своего расположения.
После злосчастной истории с трехрублевкой, так опозорившей Ванюшку перед домашними, она на третий или четвертый день нанесла ему новое, неслыханное оскорбление. Подошла к нему, смерила гневным взглядом и бросила в лицо: «Из-за тебя, треклятого, Типка страдает!»
Тогда Ванюшка промолчал, но несправедливые слова больно резанули его по сердцу и оставили долго не заживавший след. Первые дни буйствовала она не только с Ванюшкой. Увидав на улице городового Жигу, залезала на забор и кричала:
«Зачем Царя забрали? Верните Царя!»
Жига растерянно останавливался, озирался по сторонам и, заметив Фроську, сипло грозил:
«За такие слова сволоку в участок! Посидишь у меня в холодной!»
Но даже угроза городового не действовала на упрямую Фроську. Сидя верхом на заборе, как казак на коне, она пела свою излюбленную «Марусю», грустно посматривая по сторонам.
«Это она по Типке скучает, ждет», — догадывались ребята.
По Типке скучал и Ванюшка. Без Типки не стало у ребят прежней спайки. Ребята даже стали враждовать между собой, то и дело сходились на кулаки, чего раньше не было.
Но сколько ни ждала Фроська, Типка не вернулся. Даже крестовый брат Царя Серега Копейка не знал, какая судьба постигла Типку. Жив ли? Или уже зарыт в сырую могилу?
Тикали на стене старинные часы с кукушкой. За окном у забора слабо отсвечивал уличный фонарь. А Ванюшка все не спал — ворошил прошлое.
Первый день Нового года появился на свет в солнечной белоснежной рубашке. Снегопад и вьюга утихли, прикрыв пушистым ковром двор. А окрепший к утру мороз застеклил узорами окна, хрустальными звонкими сосульками разукрасил крыши подъездов, развесил бахрому на телеграфных проводах. Одевшись потеплее, Ванюшка отправился на двор. На лестнице он встретился с Фроськой. В стареньком пальто нараспашку, она поднималась навстречу, волоча за собой по ступенькам громко ревевшего братика Кольку. На голове у нее ради воскресного дня, несмотря на мороз, белел легкий полушалочек.
— Ванечка! — ласково сказала Фроська, загораживая дорогу Ванюшке и приближая к его лицу нарумяненные морозом щеки и сияющие синеватые глаза. — Ванечка! Спасибочко вам за моего батьку. — И она, не задумываясь, притянула Ванюшкину голову, крепко поцеловала и, подхватив Кольку, поволокла его вверх по лестнице, грохоча замерзшими ботинками.
Ванюшка же стремглав помчался вниз, перепрыгивая с двух ступенек на третью. Он и сам не понимал, чего испугался. Ванюшка был так ошеломлен, что, выскочив на улицу, побежал в противоположную от чайной сторону. Впервые в жизни его поцеловала девочка. И кто... Фроська!
На дворе, как и обычно, шумела и галдела многочисленная ребятня. Над Финским заливом скупо сияло зимнее солнце. В седой хрупкой изморози по-праздничному белел Скобской дворец. Даже валивший из соседних фабричных труб дым не казался мрачным. Мороз побелил и фабричные трубы, легко уносил вверх серые завитки дыма. «Хорошо», — думал Ванюшка, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух и ощущая необыкновенный подъем духа.
— Ты что ходишь как очумелый? — удивлялись ребята на дворе, глядя на беспричинно улыбавшегося Ванюшку.
А Цветок по своей привычке вежливо осведомился:
— Ты, Чайничек, чего зубы-то ощерил? Хочешь, я тебе прикрою их?
«Ладно, ладно», — добродушно думал Ванюшка, продолжая улыбаться. Как величайшую тайну, хранил он про себя то, что говорил ему Егор Зубарев, и то, как отблагодарила его Фроська.
Вернувшись обратно на кухню, устроившись поудобнее за столом, Ванюшка погладил кота Ваську.
— Дремлешь и ничего не знаешь, — упрекнул он своего любимца.
Фроська не выходила у него из головы.
От приятных размышлений вернул Ванюшку к жизни дед.
— Пойдешь, что ли, со мной к околоточному? — спросил он, любивший ходить с внуком. — Пойдем с тобою, Якунькин-Ванькин, в гости, глодать чужие кости. — Дед чем-то был озабочен.
Ванюшка сразу же согласился. Вообще в этот день он соглашался со всеми и на все.
— Ничего не поделаешь, — тяжело вздыхая, говорил по дороге дед. — Нужно нести подарок. Сам намекнул мне вчера.
Ванюшка понял, что речь шла об обычном новогоднем подношении околоточному Грязнову.
— Вот и живи на белом свете, — продолжал жаловаться дед, крупно шагая. — Городовому Жиге красненьку! Меньше нельзя... Дворнику зелененьку! Тоже меньше трешки нельзя. А самому господину околоточному четвертной...