Ребята не подведут!

На площадь перед въездом на мост они не попали, так как путь преградили шпалеры солдат и полицейских. Поэтому они пошли в обход, пересекли у театра комедии Бульварное кольцо и возле Парламента спустились к Дунаю, а потом другим путем направились к мосту Маргит.

Позже Габи не раз пытался поделиться своими впечатлениями обо всем увиденном в тот вечер, но ничего вразумительного рассказать не мог, без конца повторяя: «Да ведь ты и сам, наверно, знаешь…» Да и в самом деле, осмыслить все это, а тем более рассказать ему было просто не под силу.

У него сложилось такое впечатление, будто какой-то злой великан, напялив на себя семимильные сапоги, прошелся ради собственного удовольствия по мосту и шутя растоптал его. Сделал великан три шага, и три стальных пролета моста с грохотом и скрежетом рухнули вниз. Широкий железный тротуар, недавно еще такой прочный и надежный, беспомощно повис над рекой. Один конец его судорожно цеплялся за каменные опоры, а другой погрузился в мутно-зеленую реку. Теперь в просветах этого железного тротуара безмятежно поплескивали волны, наскакивали на искореженное железо и, потанцевав, устремлялись дальше, чтоб скорее миновать это страшное место и позабыть о нем.

Стоя на берегу Дуная, Габи мысленно представил, как злой великан в железных сапогах вышел, наверно, из магазина с целым ворохом игрушек в руках и на пути наткнулся на этот безобидный мост. Тогда, рассвирепев, он принялся со злостью топтать мост, не замечая, что теряет купленные им в магазине игрушки. Недаром на мосту валялись крохотные желтые и совсем как настоящие трамвайные вагоны, каким-то чудом уцепившиеся колесами за игрушечные рельсы и не сползшие в Дунай. И хорошо сделали, что уцепились, потому что посреди реки уже торчали два перевернутых крохотных трамвая, напоминавшие жуков, опрокинутых на спину. В прошлом году в день своего рождения Габи очень хотелось получить в подарок вот такие же трамвайчики, что растерял на мосту злой великан. Но великан растерял не только трамвайчики, но и легковые автомобили, и грузовики…

— В том трамвае ехали шестьдесят три пассажира, — ткнул пальцем в сторону моста какой-то мужчина. — Ни один не спасся.

— На мосту было много людей, когда его взорвали… — отозвался другой.

И волшебная сказка о великане сразу забылась. Сердце у Габи сжалось от страха, ибо только сейчас он понял, что трамваи и автомашины эти были совсем не игрушечные, а самые настоящие и что в них сидели люди: папы и мамы, а может, вот такие же мальчишки, как Габи и Шефчик-старший, и теперь все они лежат на дне реки и никогда уже не смогут поиграть в «Кто кого столкнет» или в «Кота в сапогах».

И Габи заплакал.

— Я же говорил, что зрелище не для тебя, — произнес доктор Шербан, но голос у него прозвучал совсем не строго, а ласково.

— Мне… мне… — всхлипывал Габи, — мне показалось, что трамвайчики… и автомашины… игрушечные…

— Верно, — убежденно сказал доктор Шербан, — это игрушки в руках злых и жестоких любителей подобных забав. Но не беспокойся, мы навсегда отобьем у них охоту к таким кровавым шуткам.

Он взял Габи за руку, и тем же обходным путем они отправились домой. Габи молча шел рядом с доктором Шербаном и только изредка всхлипывал, а в трамвае поплотнее прижался к доктору.

Приехав домой, они увидели во дворе зеленорубашечника. Широко расставив ноги, как моряк в сильный шторм, он стоял рядом с Тыквой и господином Розмайером. Искоса поглядев на Габи, зеленорубашечник разразился грубой бранью:

— …Пусть лопнут мои глаза, если я вру! Я пристрелил собаку — учтите это! Эта тварь издохла на моих глазах. И кому не нравится, пусть предъявляет претензии Теофилу Шлампетеру…

Габи тихо открыл дверь и виновато, еле слышно поздоровался, думая, что сейчас ему влетит по первое число, раз он ушел из дома без спроса.

— Где ты пропадал, Габи? — спросил отец.

— Ходил с доктором Шербаном смотреть мост, — торопливо ответил Габи.

— Расскажи, — попросила мама.

И Габи пришлось рассказывать о том, о чем нельзя рассказать, говорить о том, чего нельзя выразить словами: о свалившихся в воду трамваях, о перевернутых машинах, о том, что говорили люди, смотря на взорванный мост… И все это время он невольно чувствовал, что в комнате чего-то не хватает. Но чего? Этого он еще не знал. Осмотревшись, он так и не определил, чего же не хватает, а рассказав про мост, тут же вышел на кухню, надеясь, что там вспомнит. Но не вспомнил. Комод, плита, стульчик, сундук, кастрюли — все было на месте. Точь-в-точь как в комнате, где по-прежнему стояли на своих местах две кровати, стол со стульями, а в стороне — два шкафа. Везде прибрано, всюду царил порядок. Когда он шел на кухню, ему показалось, что мама жалостливо покачала головой. Он сел на стул, склонил голову на руки и вдруг, вскочив как ужаленный, побежал в комнату. На пороге он застыл как вкопанный и выкрикнул:

— Мама! Где Пушок?

Возглас его походил на крик утопающего. Мама взглянула на отца. Отец на маму. Габи подбежал к ним и еще раз спросил:

— Где Пушок?

— Пушка нет, — наконец сказала мама и погладила Габи по голове.

Габи только сейчас вспомнил те несколько слов, которые произнес зеленорубашечник: «Я пристрелил собаку». Значит, он убил Пушка. Вот подлец!

Мама заговорила тихим, ласковым голосом. Она рассказала Габи, что Пушок вел себя смелее, чем многие люди, и за это поплатился. После полудня домой вернулся зеленорубашечник. Увидев выбитое стекло, он дико завопил — ведь он уж давно разучился говорить по-человечески! — и, открыв стрельбу из автомата, стал требовать, чтоб все немедленно спустились во двор на расправу. Старший по дому господин Рендек пытался объяснить ему, что стекло вышибло воздушной волной, но зеленорубашечник не унимался и размахивал своим автоматом. Услышав голос зеленорубашечника, Пушок зло зарычал, вырвался из рук мамы и, выскочив во двор, набросился прямо на зеленорубашеч- ника. Тот сразу его не заметил, и Пушку удалось впиться зубами в голенище его сапога. Зеленорубашечник опустил ствол автомата вниз и выстрелил, но промахнулся. Пушок, должно быть, сообразил, что силы слишком неравны, и, повернувшись, помчался со всех ног к воротам. Зеленорубашечник кинулся за ним, выкрикивая на бегу: «Ах ты, проклятая тварь! Теперь-то я с тобой разделаюсь!» В воротах он остановился и дал длинную очередь, потом вернулся во двор и во всеуслышание заявил, что сам видел, как собака перевернулась, поползла на брюхе, но он всадил в нее еще парочку пуль, и теперь с ней навсегда покончено. Он так возгордился своей героической победой над Пушком, что забыл даже о выбитом стекле.

Когда мама закончила рассказ, губы у Габи скривились и на глаза навернулись слезы. Словом, он готов был расплакаться, но мама посмотрела на него и укоризненно сказала:

— Габи! Ты что, плачешь?

— Кажется, да, — буркнул Габи.

— Не надо, — произнесла мама. — Ведь Пушок был всего-навсего собакой. Правда, очень умной и ласковой…

— И очень красивой, — добавил Габи.

— Согласна, и очень красивой. Но все же только собакой. А ты сегодня побывал у моста Маргит и видел, что по вине зеленорубашечников в течение нескольких минут погибли сотни людей. Поэтому плакать из-за собаки, пожалуй, не стоит.

— Может, и так! — мужественно произнес Габи. — Но все-таки жалко Пушка…

— Конечно, жалко, — согласилась мама. — Пушок был славным щенком. О нем нельзя не пожалеть… Но плакать не надо.

И Габи не плакал, хотя сердце у него так и разрывалось от жалости.

Не заплакал он и на следующий день, когда сообщил группе, что Пушок погиб при исполнении своего долга.

— Не прощу этого зеленорубашечнику, — заявил Шефчик- старший, выслушав речь председателя. — Теперь уж ничто не помешает мне взорвать его автомат.

— Запрещаю! — строго произнес Габи.

— Почему это ты запрещаешь, если послезавтра я получу порох от Лайци Виценика, которому дам за него свой новый ножик, а в придачу три разноцветные бусины. Он возьмет порох у своего папаши, но тот ничего не будет знать.