Ребята не подведут!

Обитатели подвала все, как один, повскакали со своих мест, будто связанные одной невидимой нитью, ибо каждый знал, что звук этот не что иное, как звук падающей бомбы. Свист вдруг замер, и глухой удар потряс весь дом, от каменного подвала до черепичной крыши. Потом на какое-то мгновение воцарилась тягостная, пугающая тишина. Все бросились к двери, впереди Тыква в каске, а следом за ним остальные. Отталкивая друг друга, все ринулись вперед, чтобы как можно скорее, пока не взорвалась бомба, выбраться из обреченного на гибель подвала. Габи же все сидел на скамейке, судорожно вцепившись в мамину руку, потому что мама, как ни странно, не забыла, что в таких случаях всего страшнее паника, когда обезумевшие от страха люди готовы проложить себе дорогу хоть по трупам. Кроме того, она хорошо понимала, что если бомба действительно упала где-то рядом, то никакое бегство уже не поможет. Вот почему она, вдруг обессилев, неподвижно сидела на скамейке рядом с Габи и ждала… Ждала, что же произойдет…

А произошло вот что: в тот самый момент, когда все вскочили и через мгновение ринулись к двери, Пушок, этот ласковый и приветливый щенок, вдруг рванулся вперед и молча, яростно набросился на Эде. Позже господин Розмайер уверял, будто Пушок вцепился прямо в горло Эде, хотя, по правде говоря, он хотел его схватить всего-навсего за штаны. По всей видимости, он решил, что этот самый Эде, от которого так неприятно пахнет, виноват во всем случившемся. Ну, а коли так, разве можно дать ему убежать! Эде в ужасе пытался укрыться за папашиной спиной, но тот не обращал внимания на оскалившегося Пушка. Он пробивался к двери, отшвыривая в стороны тех, кто встречался на его пути…

Но охватившая людей тревога была напрасной — взрыва не последовало. Те, кто уже добрался до верхних ступеней лестницы, снова спускались вниз, уверяя с виноватой улыбкой, что ничего страшного не произошло.

Вот тут-то господин Розмайер и обрушил весь свой гнев на щенка. Он начал кричать, что эта гадкая тварь, этот страшный, кровожадный зверь хотел перегрызть горло маленькому Эдушке! Да и не мудрено: разве можно ожидать иного от такой собаки, которая так и льнет к лицам с желтыми звездами. Он разделается с ней, убьет, растопчет, а если нет, то завтра же сообщит немцам и живодеру о ее существовании.

Пушок, этот «кровожадный зверь», скосив глаза и склонив набок голову, удивленно слушал некоторое время господина Розмайера, а затем залился звонким лаем. Как ни успокаивал его Габи, он не переставал лаять. Только вой сирен, возвестивших о том, что опасность миновала, положил конец перепалке между Пушком и господином Розмайером. Но даже после отбоя, когда господин Розмайер уже поднимался по лестнице, он то и дело оборачивался назад, что-то выкрикивая. А Пушок в ответ злобно рычал.

Старший по дому Тыква подошел к родителям Габи и заявил, что они непременно должны избавиться от Пушка. Однако отец возразил ему, сказав, что Пушок еще щенок и не может отвечать за свои поступки и что он не намерен избавляться от него лишь потому, что тот не любит господина Розмайера. В конце концов, если бы стали избавляться ото всех, кто не любит господина Розмайера, то уцелели бы в доме очень немногие.

— Собственно, чья эта собака? — презрительно фыркнул господин Тыква.

— Моего сына, — отрезал отец.

— Шефчиков, и Денеша, и Дюрики, — дополнил Габи.

— Так… — многозначительно протянул господин Тыква. — Ну, тогда сами дети и отдадут ее куда следует.

И, громко топая, он ушел.

Но суровый приговор господина Тыквы никто не привел в исполнение. Когда Габи и его родители выбрались из подвала и проходили мимо огромной кучи песка, высившейся посреди двора, Пушок вдруг ни с того ни с сего заупрямился и начал жалобно скулить.

Песок, который привезли во двор несколько дней назад, предназначен был для тушения пожаров при бомбежках, но Габи и его друзья считали, что он, скорее, пригоден для создания крепостей. В тот день, под вечер, они построили очень красивую крепость, и Пушок заскулил как раз у входа в эту крепость. Отец подумал, что Пушок заметил там своего недруга, Мурзу, и поэтому осветил фонариком крепость. Никакой Мурзы там не оказалось, но Габи обратил внимание, что красивая, высокая и очень прочная башня крепости бесследно исчезла. Он хотел было подойти поближе посмотреть, но Пушок заскулил еще громче и вцепился зубами в Габин ботинок.

— Погоди, — остановил его отец, — собака чувствует что-то неладное.

Пушок отпустил Габин ботинок и радостно завилял хвостом, как бы подтверждая слова отца.

Тем временем подошли к ним трое Шефчиков, Денеш и Дюрика, но Пушок тоже никого из них не подпустил к песчаной крепости. Дюрика громко засопел и захныкал, что хочет забрать обратно свое ведерко, которое забыл вчера вечером в крепости.

— Не ной, Дюрика, — послышался в темноте заискивающий голос Эде, — я сейчас его принесу.

И Эде — надо же показать ребятам, какой он храбрец! — шагнул вперед.

Пушок только этого и ждал. Оскалившись, он загородил дорогу Эде.

— Эта собака взбесилась! Ее надо пристрелить! — заорал господин Розмайер и, схватив Эде за руку, потащил за собой.

Вскоре все разошлись по домам. Габи тайком пронес Пушка к себе на постель и, называя его умницей, стал ласково гладить. А Пушок в благодарность все норовил лизнуть Габи в щеку. Так они и заснули.

Утром их разбудил громкий стук.

Когда мама открыла дверь, Габи услышал голос господина Розмайера: речь шла о Пушке. Тогда он быстро сунул щенка под подушку и притворился спящим. Едва он успел это проделать, как в комнату ввалился господин Розмайер и загремел:

— Габи, где твой щенок? Я принес ему немного костей. Ведь он спас нам жизнь.

Сон у Габи как рукой сняло. Он подскочил на постели и взволнованно спросил, что произошло.

Господин Розмайер рассказал, что бомба, вой которой они вчера слышали, упала посреди двора, врезалась в песок, завязла там и не взорвалась. Она и посейчас еще лежит в песке. Спасибо, что Пушок никого к ней не подпускал вчера вечером, а то бы бедняжка Эде непременно погиб. Да и не только Эде, а все жильцы взлетели бы на воздух, если бы не Пушок. Так что, возможно, собака получит награду. Бомба уже огорожена, скоро приедут саперы и обезвредят ее. Но как бы то ни было, виновник торжества — Пушок, вот потому-то он и принес ему немного костей…

Таким образом, Пушок был полностью оправдан и помилован. Однако сам Пушок никак не реагировал на эту радостную весть и даже не высовывался из-под подушки до тех пор, пока Розмайер не распрощался и не ушел. Только тогда он со- скочил на пол и набросился на кости, но Габи готов был поклясться, что, грызя их, Пушок все время косился на дверь.

После этой приятной неожиданности Габи навестил доктора Шербана и спросил еще раз, как называются те самые кровяные… шарики, что ли? Господин Шербан поинтересовался, зачем это ему понадобилось знать, и Габи ответил, что человек должен знать все, в том числе и то, как называются эти кровяные… Тут, конечно, Габи схитрил и не сказал доктору, что собирается создать боевую группу, для которой нужно подыскать подходящее название.

А такую группу создать было просто необходимо и как можно быстрее, ибо им, ребятам, доверили весь дом. Не двор, не балкон, не чердак, не бомбоубежище, а весь дом! Причем доверил им дядя Чобан.

Произошло это так. Дядя Чобан ушел. Правда, сначала ушел дядя Комлош, забросив за спину вещевой мешок. Дуци, стоя у ворот, долго махала ему рукой. Потом ушел квартирант Чобанов, размахивая крашеным солдатским сундучком. Вслед за ним ушли дядя Пинтер с первого этажа и сын дяди Варьяша. Правда, жил он не у них в доме и только пришел попрощаться с родителями… Словом, не проходило дня, чтобы кто-нибудь не плакал то на первом, то на втором этаже… Весь дом как-то неожиданно притих. Только у Розмайеров целый день гремело радио, разнося по двору трескучие военные марши. Должно быть, господин Розмайер нарочно похвалялся перед соседями радиоприемником, который он купил у Чобанов в тот самый день, когда дядя Андраш Чобан узнал, что и ему надо уйти из дома, прихватив с собой солдатский, выкрашенный желтой краской, сундучок.