Страница 13 из 37
Дундертак мигом напялил на себя штаны и рубаху.
— Ну, малыш, представление начинается! Давай скорее прыгай, пой, кривляйся — словом, выделывай все, что умеешь. Только держись все время вот здесь, напротив дупла. Теперь понял? Она раскроет рот на твои фокусы, а про меня и забудет.
Дундертак и рад стараться: он крутил сальто, стоял на голове, прыгал вороной — в общем, изобразил все, на что был способен.
Тем временем Сундстрем обошел на цыпочках березу и стал взбираться наверх к дуплу.
Любопытная куница с живейшим интересом наблюдала за всеми фортелями, какие так старательно выкидывал Дундертак.
Тут-то Сундстрем ее и прихлопнул. Доска плотно закрыла вход в дупло.
— Быстрей сюда! — закричал Сундстрем. — Помоги мне приколотить доску!
Дундертак кошкой вскарабкался на березу.
Прибив как следует доску, оба спустились обратно на землю.
— Ай да мы, ай да молодцы! — похвалил Сундстрем. — Теперь мы спилим березу — и куница у нас в руках. Хочешь — продавай ее в Стокгольм, в зоопарк.
— Неужто ее кто-нибудь купит? — удивился Дундертак. — Да их убивать надо, и все тут!
— Еще как купят!
— Да это же разбойник, живодер!
— Ну и что ж. Всяк, брат, по-своему с ума сходит. Они там, в Стокгольме, подбирают всякую чепуховину. От такой гадости нам бы только избавиться, а они за нее еще большие деньги платят.
— А вороны? — Глаза Дундертака заблестели. — Ворон в Стокгольме тоже берут?
Большой Сундстрем задумчиво почесал в затылке:
— Не-ет, ворон-то, пожалуй, не берут. Живых — нет. Ты думаешь, они уж там совсем спятили? Хотя, конечно, иногда похоже на то.
Тут-то Дундертак и рассказал Сундстрему случай с воронами и гагой.
— Теперь уж и птенчики вылупились. Девять штук. Я их тоже охраняю. Воронам и перышка не досталось.
Сундстрем опять хлопнул себя по колену и расхохотался во все горло:
— Ну и умница! Ну и золото-парень! Перехитрил ворон, а? Наставил им носы подлиннее, чем сама мать-природа!
— Ага, — улыбнулся Дундертак. — Я думаю, они теперь у них длиннющие!
— Ну и правильно сделал, дружище! — сказал Сундстрем уже серьезно. — В наших шхерах гага самая красивая птица.
С этими словами Сундстрем нагнулся, поднял уже спиленную березу и взвалил ее на плечо.
В темнице ехала маленькая пленница, прилетевшая с той стороны залива, повиснув на шее глухаря.
Шествие замыкал Дундертак. В одной руке он нес пилу и топор, в другой — большую мертвую птицу.
В школе и на охоте
Но не думайте, что мальчики в шхерах целыми днями только и делают, что скачут по лесам и полям да изучают жизнь птиц и четвероногих. Они ведь должны еще ходить в школу, чтобы хоть немножко научиться хорошим манерам и дисциплине. Что же касается Дундертака, то у него было много и других дел. Зимой он вместе с рыбаками тянул из-подо льда невод, а летом работал у известковообжигательных печей. Когда же кончалось лето и начиналась осень, он ходил под парусами в Трусе, Седертелье и Стокгольм.
Дундертак жил на самом краю острова, так что от его дома до школы было больше девяти километров. В школу он ходил через день, но все равно это было трудно. Бушевала ли метель, хлестал ли проливной дождь, Дундертак должен был отшагать свои девять километров.
С восьми утра и до самого вечера он сидел за партой и терпеливо, с молчаливой настойчивостью старался постичь хоть что-нибудь из того, что писалось на классной доске и говорилось с учительской кафедры. Это было совсем не так просто, как вы думаете. Дело в том, что Дундертак всегда размышлял долго и основательно и не питал никакой склонности к скороспелым мыслям и бойким ответам.
Их учитель был старый сердитый человек. Каждые пятнадцать минут он вытаскивал из кармана деревянную табакерку и закладывал в нос две добрые понюшки табаку. Каждые пять минут он основательно прочищал нос, используя для этой цели большой пестрый платок. Время от времени он чихал. Это было похоже на землетрясение.
— Будьте здоровы! — говорил он, отдышавшись. И, вытирая пестрым платком огромный, грушевидный нос, удовлетворенно добавлял: — Благодарение создателю!
У учителя были серые усы и серые волосы. Из ушей торчали пучки того же цвета. В общем, учительская голова очень смахивала на поросший седым мхом обломок гранита. Когда-то старик муштровал рекрутов, он и до сих пор умел так орать, что дети за партами цепенели от ужаса. На кафедре перед учителем всегда лежал гибкий ивовый прут. И была одна вещь, которую отстающие ученики усваивали гораздо лучше, чем все остальное: старик дрался чертовски ловко и чертовски больно.
Больше всего доставалось, пожалуй, Дундертаку. Видно, книги были не про него писаны. Стоило учителю окинуть свирепым взглядом класс, как все королевские династии и катехизис без остатка улетучивались из его головы.
Высморкавшись в свой огромный пестрый платок, старикан трубил:
— Ну, Дундертак! Расскажи нам, что ты знаешь о восстании Энгельбректа против чужеземного ига.
Дундертак не знал абсолютно ничего. Все мысли сразу разбегались. В голове была пустота. Встав из-за парты, он устремлял взор в пространство — так смотрит обреченный, который до последней минуты надеется на чудо.
— Подойди-ка сюда, дружочек! — говорил тогда учитель так ласково, как только мог.
Дундертак шел, и у него подгибались, колени. Как только он оказывался возле кафедры, учитель быстрым движением запускал пальцы в его волосы. Гарантировав себя таким образом на случай попытки к бегству, он предлагал:
— Ты, конечно, не прочь отведать немножко березовой каши?
И учительская розга начинала отплясывать польку на спине Дундертака. Все то время, пока длилась эта процедура, ни учитель, ни ученик не произносили ни звука. Для обоих она давно уже превратилась в привычное занятие.
Учитель, проведший чуть ли не полжизни в казармах, предпочитал сечь, а не задавать вопросы; а туго соображавший ученик согласен был переносить порку, лишь бы его избавили от необходимости отвечать на вопросы.
Итак, они были квиты — старый учитель и глупый ученик. Это повторялось через день.
А в те дни, когда не надо было идти в школу, Дундертак вместе с другими мужчинами поселка отправлялся в замерзший залив ловить подо льдом салаку.
В тот год зима стояла суровая, морозы прямо-таки лютые. Северный ветер носился, кружа, над ледяными просторами и хлестал в лицо стальным кнутом. Холод и снег царили в мире.
Рано утром на рассвете рыбаки пришли к берегу залива ставить невод. Мерзли сидевшие на верхушках деревьев вороны. Мерзли на льду люди.
Дундертак застегнул на все пуговицы толстую зимнюю куртку и не спеша натянул рукавицы из лисьего меха.
Перед рыбаками простирался длинный белый прямоугольник замерзшего залива. Сундстрем и лоцман Сэв отмерили площадку для невода — двести шагов в длину, сто в ширину.
— Тут у нас рыбка, как в мешке, — заявил, потирая руки, Все-Наверх.
Все-Наверх служил в молодости боцманом королевского флота, и, хотя годы сделали его немощным старикашкой, он все еще любил покомандовать. Итак, бывший боцман его величества поднатужился и отдал приказ:
— Начинай, ребята!
Все разбрелись по площадке, чтобы при помощи топоров и ломов проделать во льду лунки.
— Первоклассная площадочка! — заметил лоцман Сэв.
— Будь спокоен, — отозвался кто-то. — Может, подцепим самого короля.
— Смотри, сглазишь!
Вообще-то они не были суеверны. Но на всякий случай сплюнули трижды через левое плечо. Боцман Все-Наверх бросил на землю свой нож так, что тот лег поперек обуха топора. Это была старая верная примета: хочешь удачи в рыбной ловле — надо, чтобы сталь легла крестом.
— А кто это «король»? — спросил Дундертак.
— Король салак. Он раза в три больше любой обыкновенной салаки. У него дважды раздвоенный хвост, а голова ярко-красного цвета. Похоже на королевскую корону. Король салак идет во главе самой большой стаи во всем Балтийском море.