Серебряная пуля

Африкан, Африкан… Кто ты, таинственный дедуля? Эта мысль не давала мне покоя. Я и так и эдак пытался выбросить ее из головы, вымести метлой, но она упорно возвращалась, вызывая раздражение и неудовлетворенность. Уж такое свойство человеческой натуры — искать себе приключения на одно место. Я не был исключением. В конце концов мне так сильно захотелось навести справки об Африкане, что я плюнул на свои опасения (а они были, были! сидели возле сердца как заноза) и позвонил другу моего дорогого дедули. Уж он-то должен был хоть что-то знать про убиенного соседа.

К телефону долго не подходили, и я забеспокоился — жив ли Георгий Кузьмич?! Он был сильно в годах. Я не виделся с ним несколько лет — с той поры, как схоронил своего деда. Мы встретились на поминках. Но я верил, что он еще жив, — два месяца назад Георгий Кузьмич выступал на какой-то краеведческой конференции, которую показывали по телевидению; он был историком. И не просто историком, а профессором, доктором наук, написавшим кучу монографий и книг.

Наконец в трубке щелкнуло, и знакомый глуховатый голос сказал:

— Алло! Я слушаю.

— Здравствуйте, Георгий Кузьмич! Извините, что побеспокоил, но мне нужно срочно с вами встретиться.

— Простите, но вы не представились…

— Ой! — невольно воскликнул я и тут же рассмеялся. — Вы не узнали меня, значит, буду богатым. Я Алеша, внук Николая Васильевича Богданова.

— Вот теперь вспомнил… — Голос Георгия Кузьмича потеплел. — Ну конечно же, Алешка. Рад слышать тебя. Что там у тебя стряслось?

— Георгий Кузьмич, это не телефонный разговор…

— Понял. Тогда приезжай ко мне через часок. Время устраивает?

— Вполне.

— Ты еще не забыл, где я живу?

— Ну как можно…

Действительно, как можно забыть те прекрасные вечера, которые я, еще малец, проводил в квартире Георгия Кузьмича, напичканной, с моей детской точки зрения, настоящими сокровищами. Чего там только не было! И африканские маски, и старинные древнегреческие сосуды, начиная от большой амфоры и заканчивая крохотным алавастром для благовоний, и какие-то горшки-черепки совсем неизвестного происхождения, и старинное оружие, развешанное по стенам, и чучела диковинных птиц… А еще много фотографий, в основном групповых, где были изображены голые папуасы, пигмеи и индейцы в боевой раскраске, — Георгий Кузьмич очень много путешествовал. Они висели в рамках, соседствуя со старинными картинами, большей частью акварелями.

Дед и Георгий Кузьмич о чем-то горячо спорили, не забывая прихлебывать из старинных кубков горячий грог (он был их излюбленным напитком), а я как завороженный часами рассматривал диковинные волнистые клинки, мушкетоны и пистоли — точно такие, как в фильмах про пиратов. Мне даже поначалу казалось, что Георгий Кузьмич тоже ходил когда-то по морям-океанам под черным пиратским флагом, настолько он был порывистым и непредсказуемым.

Входная дверь открылась сразу. Я даже не успел нажать на кнопку звонка. Оглянувшись, я кисло скривился — ну никуда теперь не денешься от этих вездесущих камер наблюдения! Георгий Кузьмич тоже обзавелся новинкой, берегущей покой обывателей. Глазок видеокамеры торчал под самым потолком. Впрочем, охранять у Георгия Кузьмича и впрямь было что. По нынешним временам его коллекции представляли большую ценность.

— Ну входи, входи, богатырь! И в кого ты такой большой уродился?

Мы обнялись. Я почувствовал волнение. Мне вдруг показалось, что время пошло вспять и сейчас из кухни выйдет мой дед с кубком грога в руках.

— Извини за беспорядок… — Георгий Кузьмич освободил для меня кресло, в котором лежал плед. — Дочь на даче, поэтому убраться некому. А я уже могу только пыль протирать. И то лишь перед большими праздниками. Здоровье шалит. Годы…

Он и впрямь сильно сдал. Это сколько же ему? — подумал я. Никак не меньше восьмидесяти. А может, и больше. Я никогда не задавался таким вопросом.

— Между прочим, ты легок на помине, — сказал Георгий Кузьмич, устраиваясь напротив меня в своем любимом резном кресле, обитом мягкой коричневой кожей.

Историю этого кресла я знал. У Георгия Кузьмича оно появилось после Отечественной войны, в конце пятидесятых. Какой-то партийный босс менял мебель в своем высоком кабинете и не нашел ничего лучшего, как выбросить антикварную мебель, наследие «проклятого царизма», на свалку. Радуясь тупости чиновника, Георгий Кузьмич подобрал раритет и привел его в надлежащий вид.

— Вчера я был на кладбище, посещал свою Анюту — царствие ей небесное! — Георгий Кузьмич истово перекрестился. — И зашел на могилу Николя… — Так он кликал моего деда, а тот, в свою очередь, называл его Жоржем. — Посидел на скамейке, повспоминал… Немного нас, солдат Великой Отечественной, уже осталось. Совсем немного. И знаешь, в какой-то момент я вдруг увидел внутренним зрением тебя. Правда, в коротких штанишках и с игрушечным револьвером в руках… — Тут он добродушно улыбнулся. — Но это был не мой сын и даже не мой внук, а точно ты. Сознаюсь, я сильно удивился. Вроде мои воспоминания касались только нашей дружбы с твоим дедушкой, а тут такая картина… И лишь когда уходил с кладбища, неожиданно понял, что это Николай подает мне какой-то знак. И он касается тебя. Но что именно за этим скрывается, я понять не мог. И вот, пожалуйста, ты сидишь передо мной и, похоже, тебе есть что мне рассказать.

— Именно так, Георгий Кузьмич. Вы знали Елпидифора Африкановича Брюсова? Он наш сосед с верхнего этажа.

Георгий Кузьмич вдруг изменился в лице. Перемена была неуловимой — словно в летний день солнце на мгновение скрылось за небольшой тучкой, — но в связи с последними событиями все мои чувства были обострены до предела, и я успел уловить это мимолетное изменение во внешнем облике старика.

— Почему — знал? — спросил Георгий Кузьмич каким-то деревянным голосом. — Он что, умер?

— Вчера его убили.

— Не может быть! — не сдержавшись, громко воскликнул Георгий Кузьмич. — Как это случилось?!

Я рассказал. Загорелое лицо Георгия Кузьмича (я знал, что он приобрел этот загар не на пляже; профессор имел маленькую дачку, скорее фазенду советских времен, где у него был сад и огород — для души) с каждым моим словом становилось бледнее и бледнее. Когда я закончил, Георгий Кузьмич выдохнул:

— Невероятно…

— Что — невероятно?

— Он не мог умереть такой смертью!

— Простите — не понял…

— То, о чем я тебе сейчас расскажу, покажется тебе фантастикой. Я и сам долго этому не верил, пока мне в руки не попался истинный раритет — книга дореволюционного историка Евграфа Петровича Савельева под названием «Древняя история казачества». Она была издана в Новочеркасске четырьмя выпусками — с 1913 по 1918 год. В свое время большевики изъяли и уничтожили весь — весь! — тираж, кроме одного-единственного экземпляра. Вот уж поистине «рукописи не горят»… С гордостью могу доложить тебе, что благодаря моим усилиям эта книга была переиздана в Ростове-на-Дону.

Тут Георгий Кузьмич встал и достал из бара графинчик, а с ним блюдечко, на котором лежали посыпанные сахаром лимонные дольки. Видимо, все это он приготовил к моему приходу, потому что лимон еще не пустил сок.

— Думаю, нам не грех немного взбодриться, — сказал Георгий Кузьмич, ставя на стол серебряные рюмки. — Да и за встречу надо выпить. Это мое средство для долголетия… — Он несколько натянуто улыбнулся. — Настойка на двадцати семи травах. Сделана по древнему рецепту алхимиков. Спирт произведен в домашних условиях и сильно отличается от того, что на водочных заводах. Оцени…

Я выпил (хотя и был за рулем) и оценил. Напиток был потрясающим — густой, ароматный и здорово бодрящий. По жилам словно пробежала горячая волна, а голова стала свежей и ясной, будто я только что принял ледяной душ.

— Супер! — сказал я и даже не притронулся к лимонным долькам, закуска этому напитку не требовалась.

— Итак, Савельев и его труд… — Георгий Кузьмич аккуратно выцедил свою рюмку, пожевал лимонную дольку и продолжил: — Современные историки убеждают нас, что казаки — всего лишь потомки крестьян, не вынесших гнета помещиков и бежавших на Дон, на Волгу, в предгорья Кавказа, в причерноморские степи, на днепровскую Хортицу. В этом есть правда, но сильно урезанная и очень многого не объясняющая. Но если мы возьмем «Древнюю историю казачества», то откроем кладезь любопытнейших фактов. Под именем джанийцев и пятигорских черкасов казаки жили в устьях Дона, Кубани, Днепра и Днестра еще в двенадцатом веке до нашей эры, представляя собой оригинальную славянскую ветвь, субэтнос, говоривший на одном из южных диалектов русского языка. Джанийцы ходили на тридцати кораблях на подмогу легендарной Трое, осаждаемой ахейцами-греками, сражались в войсках Александра Македонского против персов Дария. Когда огромная персидская армия шла в наступление на македонские фаланги, пятерки неведомых воинов прорубались через плотную стену ее колонн насквозь, разворачивали коней, прорубались обратно и пропадали в степи. Опытные, полные сил персидские воители нередко сходили с ума, ничего не в силах понять и поделать. Во время затишья между боями персам было не легче — джанийцы-характерники, владея искусством внушения и заговорами, преспокойно умыкали часовых и даже военачальников прямо из их шатров и растворялись в ночи как призраки.