Страница 23 из 30
Лиана побежала к воинской части.
— Мне прапорщик нужен…
— Какой прапорщик?
— Герой Советского Союза…
— У нас героев нет. Был один у грузин лётчик, и того сбили…
— Болван! Мне нужен, ну как его? Из Уфы…
— Так бы и сказала. Башкир сейчас в столовке хавает.
— Я к нему.
Солдат загородил проход грудью:
— А что если ты грузинская террористка? Жди здесь, крикну его.
Куда-то позвонил. Лиана увидела, как развязной походкой на плац вышел прапорщик.
— А, это ты… — показал на своём носу место шрама на лице Лианы.
— Слушай, давай не кусаться! Разговор с Сергеем оказался коротким. Он сразу изменился. Уже через десять минут подбежал к дому Нели Борисовны. Ему достаточно было только посмотреть на Наташу, как он сказал:
— Ждите… Я возьму машину. И её в Уфу.
— Как — в Уфу? — спросила Неля Борисовна.
— До Адлера на колёсах, там — поездом. Я всю медицину на уши поставлю!
— Эй ты, но ты же на службе! — похлопала его по спине Лиана.
— Какая служба? Когда хочу, тогда и служу…
Сергей сбегал в часть, договорился, что едет в отпуск на родину, что ему дадут «газик» медслужбы, что на нём отвезёт больную медсестру в Адлер.
А Наташу, хочет ли она ехать в Уфу или нет, не спросили.
Воронеж, встретив Сергея, достал из заначки припасённые деньги:
— Возьми, пригодятся…
Сергей смерил взглядом Воронежа, вытащил из своего кармана перехваченную резинкой пачку купюр:
— Слушай, не топчись под ногами…
— Я не топчусь, — чуть не вспылил Воронеж.
Два крепыша стояли друг напротив друга. Никто не мог предсказать, чем всё закончится. Кто кого первым ударит, кто первый отлетит. За обоими тянулось бедовое прошлое. Но Воронеж вдруг развернулся и пошёл прочь. Почему пошёл? Может, понял, что лучше будет для Наташи, если не пострадает Сергей, может, почувствовал, кому она дороже.
Наташу положили на носилки и вынесли на улицу. На роликах вкатили в салон «газика» военной медслужбы.
Машина повезла её в Адлер. Она ехала и толком не знала, куда её везут. А сил, чтобы воспротивиться, у неё не было. В Адлере её перенесли в вагон.
Двое суток пути Сергей крутился около Наташи, чем вызывал восторг у соседок по купе:
— Вот такого бы мужа…
В столице Башкирии Сергей действовал решительно. Наташу сразу перевезли в больницу, устроили в палату интенсивной терапии. Он доставал лекарства, которых днём с огнём нельзя было найти, сутками не отходил от кровати, заставлял врачей нянчиться с больной, как с собственным ребёнком.
Сергей и не подумал проведать бывшую жену, сына, позвонить на завод и справиться, возобновилось ли производство, — его занимало только здоровье Наташи.
Она оттаивала. Думала: «Сергей оказывал знаки внимания до войны. Сергей приехал на войну из-за меня. Сергей воевал из-за меня. Сергей вытащил меня из реки. Сергей возвращает меня к жизни. А что я сделала для него? Только гнала…»
Её отношение к нему теплело. Когда её выписали, она неделю жила у него на квартире. Жила — и не заметила, как произошло то, что должно было произойти.
Но её тянуло домой:
— Как там в Абхазии? Сергей отговаривал возвращаться, предлагал жить в Башкирии, подальше от взрывоопасного Кавказа. Хотел съездить в Гудауту, уволиться из воинской части и привезти вещи.
А Наташа стояла на своём:
— Ты понимаешь, там мои мама, брат, невестка. Ребята. Я не могу… — Ладно, — согласился Сергей. — Съездим, а там посмотрим.
На каждой станции по пути на юг они выходили из вагона на перрон, разглядывали вокзалы, смотрели вслед снующим людям, пробовали у торговок солёные огурчики, мочёные яблоки и понимали, насколько они оторвались от мирной жизни и забыли её тихие радости.
После боёв за Шрому Василий Забетович отдыхал. Хотя дома в селе разрушили, подвалы остались целыми, и в каждом подвале, а они длинные-предлинные, сохранились глиняные кувшины с вином, а где и самодельным коньяком. Перемирие длилось неделю, и Василий Забетович лазил по подвалам, выставлял перед однополчанами кувшин за кувшином, и они чередой тостов отмечали взятые населённые пункты.
Как только закончилось перемирие, батальон Василия Забетовича подняли на Ахбюк.
— Сколько хат! — обрадовался комбат. — Рыть ничего не надо.
Вокруг, как горки кротов, выпирали накаты грузинских блиндажей.
— Ты что?! — вскипятился Василий. — В грузинский блиндаж залазить нельзя… Грузины отступили, а координаты на блиндажи имеют.
— Какие херовы координаты! — от смеха хватались за животы однополчане Василия.
Никто из них не хотел копать.
— Это всегда на войне: ты отступаешь — неважно, грузины или абхазы, а потом «сажаешь» снаряд в блиндаж. Когда артиллерия имеет координаты, она накроет, — не унимался Василий.
— Слушай, Лександр Махеронский, скажи, как насчёт побухать?
— Этого добра у меня навалом!
Василий раскрыл рюкзачок, из которого торчали горлышки бутылок.
— Грузинский!
После застолья Василий Забетович убедил командира рыть блиндажи и поверху уложить брёвна в четыре наката. А между накатами — ветки и землю.
И это спасло, потому что неожиданно Ахбюк обстреляли из миномётов.
Один из снарядов зацепился за ветки, и его осколки пошли в накат блиндажа, в котором засел взвод Василия.
— А если бы один слой брёвен? Все брёвна на нас бы посыпались! И придавило б, — сказал Василий Забетович.
— Ну Макеронский! — уже по-доброму смеялись однополчане.
Напротив их блиндажа метрах в тридцати находился грузинский блиндаж.
На Ахбюк поднялись казаки. Взвод. Откуда они взялись, неизвестно. Из какого батальона — тоже. Может, сами по себе пришли. Говорят:
— Где свободный блиндаж?
Василий:
— Что значит — свободный?
— Ну грузинский.
Вася:
— Грузинский вон там, — показал за тридцать метров. — Но не ходите ни в коем случае туда.
— Почему?
— Понимаешь, ведь грузины знают…
У казаков поднялся гвалт. Одни считают, что нужно занимать блиндаж, другие — что ни в коем случае.
Атаман, коротыш с длинными усами, в кубанке и галифе, говорит:
— Пойдём!
Вася:
— Пацанов не бери!
Атаман упёрся:
— Ты чё, центровой блиндаж, — успел разглядеть. — Классный! Просто квартира.
Казаки посмеялись над Василием и пошли размещаться.
Два дня не прошло, как падает миномётный снаряд прямо у входа в этот блиндаж. Одному голову осколком срезало, другому голову располовинило, третьему — в сердце… Атаман выжил.
Василий подходит к нему, топорик в руке держит:
— Тебя убить надо! Что натворил… Тот видит: абхаз на пределе. Ещё зарубит! Ногами-ногами.
Ни один казак не поднялся защищать батьку.
Василий ударил топориком в отброшенное взрывом бревно:
— Ведь не самому рыть-то! Сказал бы: «Ройте». Ведь вас человек тридцать. И вырыли б…
Вытащил топорик.
— Вась! Ты чего? — встретили его во взводе.
— Медведь в старости и на муравьёв кидается, — ответил Василий.
На другом конце сопки тоже залезли в грузинский блиндаж. И попало прямо в блиндаж. Пробило брёвна… Собирали по частям по всей сопке… Пять человек сидело в блиндаже, а раскидало на сотню метров.
— Уроды! — ругался Василий. — Сколько людей положили…
Приехав в Гудауту, Наташа перешла жить на квартиру к Сергею. Её прежние мысли, что с мужчиной на войне недопустимы отношения, как бы отошли в сторону. Семьёй жили её брат и сестра — пусть и не на передовой, но спускаясь на смену. Теперь семьёй жили Сергей и она, не появляясь на передовой.
Но всё равно Наташу тянуло в батальон.
Сергей отговаривал: — Снова под пули?
— Ты еле пришла в себя! — убеждала Неля Борисовна.
— Натулечка! В твоём батальоне всё хорошо… Тебя там помнят, — говорила Лиана, которая встречалась с приезжавшими с фронта.
Лиана даже самой близкой подруге не могла рассказать о том, что с ней произошло, когда она возвращалась с Камана. Ничего не знали ни Анатолий, ни Люда, решив, что их медсестре, как и Наташе, следует передохнуть.