Страница 35 из 44
Позади себя эсэсовцы оставили раненых и умирающих русских. И неповрежденный командный танк, по рации которого лихорадочно передавались в штаб данные о движении колонны «Вотана».
Глава четвертая
— Вот и линия фронта! — объявил фон Доденбург. Головной бронетранспортер, в котором он ехал, затормозил и встал.
— Я и так прекрасно знаю, что это линия фронта, — пробормотал обершарфюрер Шульце. Его язык немного заплетался после выпитой водки, которую ему вместе с Матцем удалось обнаружить в карманах убитых русских солдат. — Я до хрена этого насмотрелся.
— Даже слишком до хрена, — поддержал его Матц и швырнул пустую бутылку прямо в снег.
Фон Доденбург пропустил их реплики мимо ушей. Все последние полчаса он гнал вперед, надеясь добраться до деревни, которая располагалась сейчас прямо перед ним, чтобы разместиться там на ночлег. А теперь, когда он добрался до нее, выяснилось, что в каких-то четырехстах метрах от нее проходит линия фронта. Это могло в корне изменить все их планы.
— А где же тут наши войска? Где героические немецкие солдаты? — процедил сквозь зубы Матц.
— Здесь, — неожиданно откликнулся слабый голос откуда-то снизу.
Фон Доденбург, Матц и Шульце резко повернулись.
— Еще пара секунд — и мы бы поджарили вам задницу. Мы решили, что вы — русские.
Из щели, вырытой у обочины дороги и почти незаметной, вылез мужчина карликового роста. Его голова была обмотана женским шерстяным шарфом. На плечах мужчины красовались лейтенантские погоны. Он неприязненно посмотрел на эсэсовцев сквозь толстые стекла очков, сжимая в своих миниатюрных ручках карабин с насадкой гранатомета.
— Нам никто не сказал, что сюда, на выручку к нам, пожалуют господа-эсэсовцы, — с усмешкой проговорил он.
— Хорош наезжать, господин лейтенант, — бросил Шульце. — Мы служим в одной и той же немецкой армии, знаете ли. Друзья, знаете ли.
Фон Доденбург уставился на крошечного офицера в грязной потертой шинели, которая доставала ему до самых щиколоток. Этот лейтенант совсем не был похож на тех здоровенных голубоглазых гигантов-блондинов, красовавшихся на ярких плакатах, рассказывающих о наборе в германскую армию, которые можно было увидеть повсюду на территории Рейха. Он походил на обычного клерка, который провел всю свою жизнь, зарывшись в бумаги.
— У меня за всю жизнь не было ни одного друга, — желчно произнес крохотный лейтенант. — Вот почему я и оказался в конце концов в этом дерьмовом месте.
Фон Доденбург подумал, что пришло время ему самому вступить в разговор. Растянувшаяся по дороге колонна бронетехники «Вотана» находилась в опасности — стоило только артиллерийским наблюдателям русских засечь их, и на их головы тут же обрушится лавина снарядов.
Куно достал из кармана серебряную фляжку и протянул ее низкорослому лейтенанту:
— Держи, лейтенант. Это должно хотя бы чуть-чуть развеселить тебя.
— Меня теперь уже ничего не развеселит, — мрачно пробормотал лейтенант и, не выказывая никакого удивления, принял фляжку с коньяком из рук майора-эсэсовца. Такое впечатление, что этого человека уже не могло удивить ничего — на всем белом свете.
— Как ведут себя русские? — спросил фон Доденбург. — Агрессивно?
Лейтенант покачал головой:
— Нет — если мы, конечно, не тревожим их. Но они явно готовятся к последнему решительному наступлению. Ночью к ним постоянно подвозят боеприпасы и оружие. И слышно, как они, пьяные, горланят песни в траншеях. А всем известно, что им всегда щедро выдают водку перед тем, как бросить в наступление.
Фон Доденбург кивнул. Он был во всем согласен с этим потрепанным жизнью и войной щупленьким лейтенантом.
— А для нас найдется место в этой деревне, чтобы переночевать? — спросил он. — Мы уже совсем измучились. Нам нужен отдых.
— Места здесь полно. У меня самого в подразделении осталась лишь полудюжина инвалидов да пара щенков-молокососов. Так что здесь полно места даже для таких здоровяков, как вы.
— А как нам лучше войти в деревню, чтобы не привлекать внимания русских?
— Двигайтесь по этой дороге с двухминутным интервалом. Старайтесь ехать как можно тише. Иначе русские действительно могут обрушить на нас всю мощь своей артиллерии, а я этого совсем не желаю. После шестнадцати ноль-ноль нельзя разводить никаких костров. Это означает, что к этому времени вы уже должны успеть пообедать. В темное время суток также категорически запрещено передвигаться по деревне. У нас здесь ночью такой порядок: мы сначала стреляем, а уж потом задаем вопросы.
Фон Доденбург улыбнулся, а Шульце прорычал:
— Бьюсь об заклад, этот парень питается на завтрак одними бритвенными лезвиями.
Маленький лейтенант посмотрел на здоровяка Шульце снизу вверх и очень серьезным голосом произнес:
— И, пожалуйста, постарайтесь обойтись здесь без всякого этого вашего эсэсовского героизма. Лично я очень хочу дожить хотя бы до конца этой недели. Мы еще увидимся. — Он приложил правую руку к женскому шарфу, обмотанному вокруг своей головы, и спрыгнул в щель, точно мышка, юркающая в свою нору при первых признаках приближения кота.
Через несколько минут бронетранспортер фон Доденбурга осторожно въехал в полуразрушенную деревню. Она представляла собой обычное скопление старых изб, сгрудившихся вокруг облупленного Дворца культуры, стены которого украшали выцветшие росписи, изображавшие счастливую жизнь советских колхозников. Неподалеку находилась старая, пришедшая в упадок православная церковь. Весь немецкий гарнизон этой деревни состоял из нескольких старых солдат вермахта, вооруженных трофейными французскими винтовками, и пары юнцов, которым на вид было чуть больше семнадцати. Взглянув на них, Матц презрительно проронил: «Да это же дерьмо, а не солдаты! Стоит только хорошенько перднуть в их сторону, и они все повалятся!»
Шульце кивнул, и их машина направилась в сторону Дворца культуры.
— Если русские перейдут в наступление, все эти солдатики немедленно драпанут отсюда. И если это все, что осталось здесь у вермахта, то наши дела очень плохи, Матц.
— Согласен с тобой, Шульце, — со вздохом промолвил роттенфюрер.
Вполуха прислушавшийся к ним фон Доденбург не мог не признать то, что это чистая правда. Судьба немецких войск, запертых в Сталинградском котле, действительно была предрешена, и конец приближался неумолимо.
Наступила ночь. Бойцы «Вотана» уже успели высушить свою одежду и отогреться. Они поужинали, и теперь большая их часть спала на соломе, расстеленной на полу Дворца культуры. Однако фон Доденбург не мог заставить себя отдыхать. Его голова была переполнена ужасными мыслями о том, что случилось по вине Стервятника с несчастными «фронтовыми подстилками». Все это клокотало и требовало излияния, и Куно знал, что только сейчас можно поднять этот вопрос в разговоре со штандартенфюрером Гейером. Завтра они столкнутся с наступающими русскими частями, и тогда будет уже поздно говорить об этом.
Фон Доденбург побрился — впервые за последнюю неделю. Почистив форму — настолько, насколько это вообще было возможно в условиях, в которых он находился, — он вышел из Дворца культуры на обжигающий холод. Звезды ярко сияли на небосклоне.
Штаб Стервятника располагался в одной из изб рядом с церковью. Фон Доденбург подошел к дому и сказал стоявшему у дверей часовому:
— Можешь пойти и погреться на пять минут. Под мою ответственность.
Штурмбаннфюрер не желал, чтобы кто-то услышал то, что он собирался сказать сейчас Стервятнику.
Удивленный этой неожиданной поблажкой, часовой поспешил в ближайшую теплую избу. Он весь замерз, и его не требовалось уговаривать дважды.
Коротко постучав, фон Доденбург дернул дверь и вошел в штабную избу.
В избе, помимо Стервятника, находился Крадущийся Иисусик, что-то говоривший своему патрону. Гейер слушал его со скучающим видом, точно ему было совсем неинтересно то, что сообщал ему адъютант.