Прорыв из Сталинграда

— Сейчас мы приведем сюда бойцов вашего полка, которых взяли в плен. И если вы не сдадитесь, я лично пристрелю одну из них. Если потребуется, я застрелю затем и остальных. Но я не хочу больше жертв. Вам ясно?

Его голос был хорошо слышен в церкви, но сверху никто не отвечал; на крыше царила тишина, нарушаемая лишь звуками боя, доносившимися снаружи, со стороны деревни.

Подошел Матц. Перед собой он толкал трех женщин с наголо обритыми головами. Вид у них был потрепанный, руки грубо связаны за спиной проволокой. У одной из них, здоровенной бабы крестьянского вида, разорвались юбка и гимнастерка, из которой едва не вываливалась одна ее огромная грудь.

Фон Доденбург нахмурился.

— Отойди-ка в сторону, Матц! Я их прикрою.

Матц отскочил назад в тень. Фон Доденбург вскинул свой автомат. Глядя на женщину с полуголой грудью, Шульце жадно облизал губы, точно припоминая одно из самых увлекательных своих приключений.

Фон Доденбург снял автомат с предохранителя. Этот не слишком громкий звук очень явственно прозвучал в тишине, которая воцарилась теперь внутри церкви.

— Я сосчитаю до трех, — медленно проговорил он, — и если к тому моменту вы не сдадитесь, то я пристрелю самую здоровую из ваших баб — ту, у которой порвана гимнастерка. — Он нацелил свой «шмайссер» на женщину и принялся отсчитывать: — Раз… два…

— Ну все, хватит, немецкое чудовище! — раздался резкий голос полковника Кировой, пропитанный горечью поражения. — Мы сдаемся.

Фон Доденбург с облегчением выдохнул.

— Бросайте оружие, — приказал он, — и выходите с поднятыми вверх руками!

Минутой позже полковник Елена Кирова проследовала мимо него. Ее глаза горели ненавистью. Фон Доденбург не смог забыть этот взгляд до самого конца своей жизни.

Глава девятая

Ханно фон Эйнема повели на расстрел рано утром. Фон Доденбург построил своих вооруженных людей в каре, расположившееся напротив нестройной шеренги бывших дезертиров. Было очень холодно, лучи рассветного солнца только-только начали разгонять ночную темноту, и Ханно фон Эйнем дрожал всем телом. Но так дрожать его заставлял не холод, а страх, животный страх, который пронизывал каждую клеточку его тела.

Когда фон Эйнема поили перед казнью эрзац-кофе, который бойцы «Вотана» обычно получали на завтрак, он дважды униженно умолял простить его и сохранить ему жизнь.

— Чему послужит моя казнь? Мы и так все обречены… наша судьба уже определена, — бормотал он, вглядываясь в неподвижное лицо фон Доденбурга. Но Куно не отвечал ему. Ханно фон Эйнем должен был умереть. Другого пути просто не было. Дело в том, что Ханно предал не только свою страну, но и весь немецкий офицерский корпус, а самое главное — он предал свою дворянскую касту. Фон Доденбург хорошо понимал, что когда юнкерство начнет предавать свою собственную страну, то это будет означать конец Германии.

Сейчас, когда трясущегося всем телом фон Эйнема привязывали к столбу, дабы майор стоял прямо и не падал, пока его будут расстреливать, на фон Доденбурга неожиданно нахлынули старые детские воспоминания: как они маленькими мальчиками плавали и плескались в сине-зеленой воде пруда позади деревни. Все это происходило в том мире, который оказался так бесконечно далек от сегодняшнего…

Перед тем, как на глаза фон Эйнема надели повязку, он в последний раз умоляюще посмотрел на своего старого школьного приятеля.

— Куно… — начал было он, и тут же осекся, заметив, что фон Доденбург отвернулся от него. После этого Ханно, похоже, смирился со своей злосчастной судьбой.

Шульце, которого назначили командовать расстрельным взводом, торопливо прикрепил вырезанное из белой бумаги сердце на грудь осужденного. Сюда должны были целиться бойцы «Вотана», когда им будет дана команда стрелять в фон Эйнема. Никто из эсэсовцев не испытывал особого желания выполнять эту работу. Но что касается Шульце, то он не далее как полчаса назад с затаенным удовольствием признался Матцу: «Черт побери, старина, ведь не каждый же день простым мохнозадым солдатам вроде нас доводится расстреливать офицеров, да к тому же благородных».

Прикрепив бумажное сердце на грудь фон Эйнема, Шульце протопал по девственно-белому снегу назад, туда, где выстроились бойцы расстрельного взвода. Неожиданно воцарилась абсолютная тишина. Все замерли, уставившись на человека, привязанного к столбу. Фон Доденбург почувствовал, что у него самого вдруг перехватило дыхание.

— Приготовиться! — рявкнул Шульце.

Панцергренадеры подняли винтовки.

Привязанный к столбу Ханно фон Эйнем начал громко молиться.

— Целься! — приказал Шульце.

Бойцы прицелились в центр бумажного сердца на груди фон Эйнема.

— Пли! — выдохнул обершарфюрер. Грянул слитный залп. Тело Ханно фон Эйнема обмякло. Из угла его рта вытекла струйка крови, окрасив алым белый снег у него под ногами. Фон Доденбург выхватил пистолет и, сжимая его в руке, приблизился к фон Эйнему. В наступившей тишине было слышно только поскрипывание подошв его сапог по снегу.

Он остановился перед фон Эйнемом и прислушался. Дыхания майора не было слышно. Фон Доденбург сорвал с головы Ханно повязку, закрывавшую его глаза, и оттянул вверх правое веко. Глаз фон Эйнема был безжизненным и мертвым.

— Он мертв, — объявил Куно и спрятал пистолет в кобуру. Не было необходимости делать последний смертельный выстрел.

— Обершарфюрер Шульце, — произнес фон Доденбург официальным тоном, — приказываю вам похоронить расстрелянного.

— Слушаюсь, господин штурмбаннфюрер!

Фон Доденбург повернулся к притихшим дезертирам.

— Вы все видели, что случилось с вашим предводителем, — внушительно проговорил он. — То же самое может случиться и с вами. С каждым из вас. — Он повысил голос: — Ваша судьба зависит теперь от вас самих. Вы будете сражаться или нет?

Некоторые кивнули. Другие неохотно пробормотали: «Да, да». Но фон Доденбург ясно видел, что прежде всего все эти люди насмерть перепуганы. Испытывая страх, они, конечно, будут какое-то время сражаться. Но потом, скорее всего, снова попытаются дезертировать — как только представится подходящая возможность.

— Хорошо, — кивнул он, — тогда приведите в порядок форму и снаряжение. Вы получите оружие, которое мы возьмем у пленных русских. — Фон Доденбург повернулся к Клешне: — Поручаю тебе заняться всем этим.

Затем Куно фон Доденбург приблизился к Шульце и посмотрел, как тот занимается похоронами расстрелянного Ханно фон Эйнема. Замерзшая земля была твердой, как камень, поэтому Шульце просто положил Ханно на землю и принялся забрасывать его труп снегом. Это и должно было послужить тому могилой. Весной, когда снег растает, кто-нибудь обнаружит здесь его голые кости. И это будет все, что останется от Ханно фон Эйнема. Бродячие псы обглодают останки этого человека — последнего представителя рода, члены которого служили Пруссии и Германии на протяжении более чем трех столетий.

Мысль об этом напомнила самому фон Доденбургу, что он должен успеть переделать кучу других дел, если только не желает, чтобы и его собственные кости остались лежать в этой заброшенной деревушке, о которой он не знал ничего — даже ее названия. Офицер направился к зданию церкви, охраняемое теперь вооруженными трофейным оружием дезертирами, рядом с которыми стояли бойцы «Вотана». Внутри находились пленные женщины из полка «Мертвая голова».

— Как они там? Хорошо себя ведут? — спросил Куно Матца, которому было поручено следить за пленницами.

— Да, господин штурмбаннфюрер, хорошо, — ответил Матц и со вздохом добавил: — Вы только представьте себе, господин штурмбаннфюрер, как это глупо — использовать женщин подобным бездарным образом, держа их взаперти.

— Ну-ну, Матц, — усмехнулся фон Доденбург. После того, как публичная казнь Ханно фон Эйнема, которой он внутренне страшился, все-таки состоялась, к нему вернулось хорошее настроение. — Не следует хныкать по этому поводу. Стоит тебе только войти к ним, и они съедят тебя живьем.