Наружка

К концу уборки спина не разгибалась, и она с наслаждением опустилась на диванчик около дежурной. Та, молоденькая, как прыщичек, но уже видно, что вертихвостка, обрадовалась:

— Ой, посмотри здесь, я на миг исчезну.

И шмыгнула в палату, где, как припомнила Катя, лежал в окружении телевизора, сервизов и картин парень-бизнесмен. С подобными отдельными «генеральскими» палатами у нее уже складывались ситуации, когда к объекту под видом медсестер шастали девочки. Как положено, в халатиках, а вот под ними — ничего. Случилось это в Тбилиси, лет десять назад: Катя легендировалась под дежурную и даже получала от объекта шоколадки, когда предупреждала о появлении его жены. Тогда ее донесения пестрили сокращениями «п/а» — половой акт. То же самое писали ребята, наблюдавшие за женой, — парочка друг друга стоила.

Сегодня, во время уборки этого «генеральского» люкса, бизнесмен долго наблюдал за ней с кровати, но, наверное, она оказалась не в его вкусе: промолчал. За что получил самый небрежно вымытый пол и не протертый подоконник. Из принципа. Потому что ей даже признание в любви Моряшина как проходящая электричка: вроде была, но не увезла. Сиделось удобно, успокоительно, но пришлось встать, когда от Байкалова вышли жена и дочь, спустились вниз. Через несколько минут Катя увидела их в окно: девочка вела мать под руку, прильнув к ней. Но когда хотела вновь вернуться на диван, замерла: за ними последовала машина.

Первое желание — выбежать и посмотреть, как станут развиваться события за оградой, — она тут же приглушила. Ей поручен объект, все остальное ее не касается. А вот видит ли слежку за семьей сам Байкалов?

Проклиная грудастую дежурную — уж не по этим ли параметрам оценивает женщин бизнесмен? — торопливо зашла в интересующую палату. Байкалов стоял, облокотившись, о подоконник.

— Извините, я при гостях не стала протирать пыль…

Больной, скользнув взглядом, разрешил заниматься в палате чем угодно: он был далеко и от больницы, и, может быть, даже от семьи. Его уже коснулась печать безнадежности и отчаяния, и если при родных он еще старался скрыть это, то теперь ему не перед кем было прятать истинное состояние души. И сгорбленные плечи, и выгнутая спина, и опущенные, словно бы удлиненные руки делали из крепкого еще мужчины Зольного старика. Да, такие уже не борются, потому что чувствуют приближение конца.

— Может, вам что-нибудь нужно? — попробовала отвлечь старателя от тягостных мыслей Катя. — Вы говорите, не стеснитесь. Мне ничего не стоит.

Байкалов опять не ответил, и Катя, вспомнив про оставленный пост, тихо вышла. Успела сесть на диван, как в коридоре нарисовалась дежурная.

— Угощайся, — на ходу раскрыв коробку конфет, отработанным жестом загнала подарок в привычное место между настольным календарем и лотком с записями процедур.

В другой раз Катя побрезговала бы таким угощением, но задание обязывало использовать все, что позволяло оставаться коридоре и держать под наблюдением палату.

— А чего нянечкой пошла? — полюбопытствовала медсестра, бросая, словно семечки, шоколадные кругляшки в рот.

— Зацепиться, а там видно будет.

— Меня Ларисой зовут.

— Катя.

— У нас один очень крутой лежит, Игорек. Трясу помаленьку, — она кивнула на конфеты. — Посиди еще, я сбегаю на кухню, чайку принесу, — решила использовать новенькую всю катушку.

Но, правда, принесла, обжигаясь, два стакана. Как и Катя, блаженно откинулась на диване, выдавая усталость предыдущей ночи.

— Ой ноженьки, — пожалела она себя. — Когда ж вы набегаетесь?

«Никогда», — отметила про себя Катя. Такие не набегаются. Они и на свет появились для того, чтобы бегать. Мама говорила про таких: «Полная пазуха барахла, а остановиться поздороваться разума нет. Вертихвостка». Но становиться медсестре судьей она не добирается. Как никому не позволит потрошить свое белье.

Только допила чай, пришлось снова браться за швабру: к Байкалову прошли двое мужчин в развевающихся, словно юлы шинелей у солдат в семнадцатом году, халатах.

— Да успокойся ты, зеркалом все равно не сделаешь, а зарплату не повысят, — попыталась остановить ее трудовой порыв Лариса.

— Я немного подотру, ходят ведь.

— За каждым не подотрешь.

Из-за двери палаты слышались голоса, но не настолько отчетливо, чтобы распознавать слова. Кате пришлось даже взяться за работу, до нее, наверное, лет сто не выполняемую — оттирать захватанные руками, затертые спинами коридорные стены. Темнее всего пятна оказались около палаты Байкалова, но, когда она лишь дотронулась до них, дверь резко распахнулась и прямо перед Катей оказался один из гостей.

Ох, учили наставники: не встречайся взглядом с объектом! Да только куда деться, если расстояния между ними практически не оказалось.

Вроде как надо повела себя Катя в этот провальный момент: не стала растерянно говорить «здравствуйте», не отошла, не извинилась, а продолжала тереть и тереть пятно на стене. Но уже одно то, что она оказалась рядом с палатой старателя, должно было насторожить охранника.

— Наводим чистоту? — полюбопытствовал он.

И здесь, наверное, Катя допустила промах. Вместо обыденного ответа, мол, работа такая, она начала как бы оправдываться:

— Мне за это деньги платят.

Кто думает, что в охране «новых русских» только тупоголовые кретины с оловянными глазами, тот застрял в своем восприятии действительности где-то на уровне начала девяностых годов. Тогда деньги рвали в полном смысле из горла друг у друга, и требовался только кулак и тупое выполнение команд.

Сейчас по взгляду незнакомца Катя почувствовала, как у того в голове заработал компьютер. И если и был принят ответ уборщицы, то все равно замигала тревожная лампочка. И еще новое подметила девушка — охранник не вернулся в палату, где находился хозяин, не стал спрашивать совета и команд. Прошел мимо Кати к дежурной, навис над ней. Голову на отсечение: интересуется, что за чистюля такая и как давно работает в больнице.

Единственное, что предприняла в ответ, — расстегнула нижние пуговицы халата: если придется обороняться, то чтобы не мешали ногам. Вот для чего «наружнице» ножки нужны, дорогая Лариса. Хотя вряд ли дело до них дойдет: все-таки больница, а не ночной городской сквер.

Охранник вернулся обратно, остановился у нее за спиной. Катя обернулась. Он молча взял ее за подбородок, попытался приподнять голову. Вот тут уж Катя подняла тряпку: еще движение — и хлестану.

Скорее всего, именно такая чисто бабская защита посеяла в парне сомнения: может, в самом деле обыкновенная нянечка?

— Сейчас закричу, — подыграла под деревенскую тюхтю Катя.

— Иди отдохни, — отпуская подбородок, порекомендовал ей охранник.

— А кто зарплату мне будет платить? Вы?

— Заплатят, — успокоил парень и теперь уже откровенно отогнал от двери: — Иди погуляй, тебе сказали.

— Чего он к тебе привязался? — шепотом спросила Ларина, когда Катя вернулась на диван. — У меня спросил, когда ты здесь появилась.

— Наверное, тоже хочет чем-нибудь угостить, — беззаботно пожала та плечами. — У богатых свои причуды.

Тревога у дежурной сменилась откровенным любопытством: как, молодой и богатый прошел мимо нее и затронул другую?

— Так что ж ты себя ведешь, как девственница на съезде евнухов? — удивилась медсестра, ничуть не стыдясь своего пристрастия к мужскому полу. — Крутани на вечерок.

— Не в моем вкусе.

— Господи, о каком вкусе сейчас можно говорить! Пока тот, вкусный, отыщется, мы в доме престарелых окажемся. Хватай, иначе я закадрю.

— Отдаю.

— Ох, беда моя, что я честная до смерти и всех выручаю, — И не спуская глаз с богатенького приятного Буратино, Лариса встала.

Чуть потянулась, чтобы выставилось на обозрение в профиль главное достоинство. Затем заглянула в зеркальце, приставленное к ножке настольной лампы. Не удовлетворилась, раскрыла косметичку. Покопалась в глазах, как в карманах, удлиняя ресницы опущенной в тушь спичкой. Заодно поучила жизни и Катю: