Наружка

Мог бы, конечно, и не говорить, но знал: любая просьба, да еще выполнимая, приятна людям.

Сам направился к карьеру. Степаныч, державший под своим оком всю территорию поселка, бросил надрывающиеся в грязи машины и быстро догнал начальника.

— Как в среднем? — Байкалов кивнул на выкарабкавшийся из котлована груженый «КамАЗ».

Грузовик поравнялся с ними, и, примерившись к наполненному кузову, Степаныч доложил:

— Здесь три-четыре грамма. — Прикинул и добавил: — На ковш в среднем выходит полграмма. Нормально.

Карьер был подготовлен к работе с редкой педантичностью. Лес спилен и вывезен, плодородный слой снят и аккуратно отвален в сторону: после разработок артель обязана вернуть его в котлован и на нем вновь высадить деревья. Осину, ель, а лучше — кедру. Да-да, кедру. У сибиряков немало причуд, и одна из них — называть кедр женским именем.

Прииску, на который приехал Байкалов, не повезло с самого начала: помимо малого процента золотоносного грунта, поблизости не оказалось ни одной речушки, где можно было бы поставить промывочный прибор. Пришлось строить насосную станцию, торить дорогу…

— Промприбор больше не барахлит? — поинтересовался Байкалов. Месяц назад, когда вдруг сломался насос подачи воды и остановился гидромонитор, водяная пушка, стала вся артель. Золото — это в первую очередь вода. Очень много воды.

— Глядим, как за девственницей перед свадьбой.

— Почти надежно, но не стопроцентно. Разведенные руки Степаныча могли означать только одно: сам бы спал с невестой в одной постели и не тронул ее, лишь бы это помогло сохранить промприбор.

Конечно же, не к приезду начальства, но он работал ровно и мощно. Из небольшой дощатой будки насосом управлял пожилой мужчина в высоких рыбацких сапогах и дождевике. Подошедшим только кивнул: работа на прииске, похоже, не закончилась бы и в том случае, если бы разразилось землетрясение.

А так цепочка вертелась, не переставая, по двенадцать часов в смену: карьер — экскаватор — «КамАЗ» — промприбор. Порода свозится на площадку, затем бульдозером подсыпается на железный дырчатый настил, под мощную струю воды. Размытая земля грязью уходит вниз, в драгу, похожую барабан для просушки зерна. А поскольку золото, если верить Менделееву и весам, в девятнадцать раз тяжелее воды, то оседает вместе с каменной крошкой и грязью в опломбированной драге.

На этом технологический прогресс и заканчивается. Спецподготовленный, заслуживающий полного доверия золота приступает к главному. Зачерпнув ведром месиво в драге, забирается в затишье будки. Там, вываливая порциями полученную грязь на деревянный лоток, начинает осторожненько, подергивая туда-сюда дедовское приспособление с углублением посредине, смывать водой излишки. Пятьсот, тысяча движений — и начинают поблескивать крупинки да пластинки. А иногда — и самородки.

Для сбора золота под рукой стоит специальная банка с водой. Пальчиками ухватил крупинку — и опустил в нее. Пальчики прополоскал, чтобы ненароком не прилипло чего. Хорошо, когда вода теплая. Но на приисках теплой воды не бывает. И золота в Сочи не бывает — все в тундре, Сибири, в горах…

— Заканчиваем, — доложил съемщик.

На прииске можно проработать и десять сезонов, а живого золота так и не увидеть. Касаются его лишь начальник участка, съемщики да охрана на приемке. Остальные возят породу, готовят обеды, качают воду. Соблазняться нечем. В декабре, после всех перерасчетов и вычетов, тебе перешлют заработанную за сезон сумму. Если она тебя устраивает и ты вновь готов полгода вкалывать по двенадцать часов в сутки — на следующий год пиши новое заявление и жди вызова.

Это в царские времена с каждым старателем, или, как в то время их называли, золотничником, заключался отдельный договор:

«Мы, нижеподписавшиеся, разного звания люди, заключили сие условие:

1. Подрядились мы, рабочие люди, на золотничные работы и беспрекословно выполнять те именно работы, какие будут назначены.

2. Работу я, нанявшийся, обязуюсь проводить ежедневно, несмотря ни на какую погоду и время года — с четырех часов утра и до восьми часов вечера, полагая на завтрак и на ужин по получаса, и на обед — полтора часа.

3. Работать должен я честно и старательно каждый день.

4. Если для пользы дела встретится надобность вести работы днем и ночью, то от работы ночью отказываться не имею права, работая по 12 часов в смену»…

После революции договора, как известно, сменили социалистические обязательства:

«Мы, бригада старателей, выполняя решения съезда партии, обязуемся…»

Зато сейчас никто никому ничего не должен, не обязан. И бумаг между собой не составляют. Лишь руководители артелей получают десятки, сотни указаний, которые не то что выполнять, а и читать не успевают: «Указ от 7 октября с.г. считать вступившим в силу с 1 мая с.г. Произвести необходимые расчеты и выплаты по возникшей в связи с этим задолженности…»

После подобных указаний, в открытую подозревающих старателей в корысти, Байкалову порой хотелось в отчаянии крикнуть:

— Неужели вы не понимаете, что мне хоть золото, хоть навоз — все едино? Я ассенизатор. Что там, что тут достаю из земли кусок дерьма, а за это получаю деньги. Зарплату. Не ловите нас на корысти. Мы не стоим над золотом, оно идет себе и пускай идет. Как уголь, древесина, хлопок. Мы равнодушны к нему!

Но кому кричать? Москва далеко, да и репутация у него самого вроде не кристальная. Сколько раз он видел брошенные в его сторону снисходительные взгляды: мол, кто бы говорил! Так что ничего он кричать не будет. Только бы не мешали работать.

Приехав на прииск, Байкалов не мог не взглянуть на приемку и охрану золота. Домик ЗПК — золотоприемной кассы, обнесенный колючей проволокой, как и положено, располагался в центре поселка. Тронул калитку — звонок. Вообще-то звонков четыре: на калитке, дверях дома, непосредственно в комнату хранения и на самом сейфе. Уже не говоря о двух-трех вооруженных охранниках, которые обязаны весь сезон неотлучно находиться внутри кассы. Сам дом изнутри обивается железом, так что крепость не крепость, но небольшой бастиончик. Хотя, как шутят сами старатели, — все это лишь честных людей.

Пока переговорил с охраной, подошли дрожащие от холода и сырости Степаныч и съемщик. Подсели к дышащей жаром электроплите — одновременно и высыпать из банки на противень для просушки намыв и погреться.

Золото легло на жесть мокрой горкой, съемщик отполированной палочкой аккуратно разворошил его. Запахло теплом подогреваемого песка.

— Миллионов двести семьдесят поджаривается, — прикинул вес Степаныч. — Егор Никитович, когда там Москва наконец поумнеет? Или это безнадежно?

Имелся в виду валютный коридор, границы которого определило правительство и Центробанк для спасения падающего рубля. Все вроде правильно, забота о стабильности государства. Если бы не один штрих: к доллару, остановленному таким Образом, была привязана цена на золото. Заморозив его, заморозили и стоимость конечного продукта в золотодобыче. Вперед рвались цены на бензин, соляру, запчасти, электроэнергию, продукты, каждое министерство плакалось, но имело от этого определенную выгоду. Все, кроме золотодобытчиков, у которых затраты на работу начали превышать цену добычи. Безумие: золото стало добывать невыгодно!

Так что, со старательской точки зрения, этот валютный коридор втягивал страну в еще большую дыру, и правительство, образно говоря, лишь подкрашивало заборы, у которых подгнили стояки. Золото нужно лелеять, золото, а на него краску для этого забора или сам забор купить-то можно будет.

Не дождавшись ответа, Степаныч сам махнул рукой: что с москвичей возьмешь! Спросил:

— Назад сегодня уже не поедете?

— Пока не знаю.

До дома — семь часов хорошей езды. Спасение, что «джип» приобрели, на «УАЗике» голова бы уже давно отлетела после здешних дорог. Может, и стоит рискнуть поехать обратно. Засветло на грунтовку если выбраться, то потом уже не страшно. Чего же хочет от него чиновник в крайдрагмете? Зачем звонил?