Страница 3 из 12
– Пугнем? – прокричал Родину.
– Засади! – поддержал Иван.
Вертолет спикировал, очередь из носового пулемета вспорола пылевыми фонтанами дорогу перед первой машиной, та резко тормознула, и вслед за ней остановились две остальные.
Четыре или пять человек выскочили из машин, задрали головы на обрушившихся монстров-стрекоз. С высоты в этой толчее летчики и десантура не сразу и углядели отделившуюся фигуру в грязно-черном одеянии и круглой темно-зеленой шапочке. Мужчина вдруг вскинул короткую, явного назначения трубу, нацелил в зависший вертолет. Родин похолодел, бессильно сжав автомат, понимая, что нет, уже никак не успеет выскочить из-за спин летунов к блистеру. Эх, не та, не та позиция... И Сурцов с яростью и ужасом понял, что ему не хватит всего двух-трех мгновений, чтобы развернуть вертолет и срубить «духа» пулеметом и нурсами, не хватит всего ничего, двух-трех мгновений ценою в жизнь. И вот выпущенная граната с огненным хвостом, как комета, вырвется из ствола гранатомета и долбанет прямо в наполненный до краев бензобак. И всем – хана, полторы тонны горючки – всем огненная братская могила.
Но вдруг за спиной спасительно застучали автоматные очереди: одна, вторая. И подкошенный боевик, которому тоже не хватило мгновения, выронив нацеленный гранатомет, рухнул в пыль.
Родин резко, до хруста шеи, обернулся. Бессчетнов победно усмехался, ствол его автомата торчал в окне с предусмотрительно открытым на подлете блистером. Родин показал большой палец, что выражало высшую степень похвалы.
Сурцов тоже благодарно махнул рукой, выдохнул, мысленно перекрестился и пошел на посадку, на всякий случай отмахав метров сто от колонны. Подняв серое облако пыли, аккуратно посадил машину, тут же, не теряя ни секунды, в это облако, отплевываясь, десантировались бойцы. Родин выпрыгнул последним.
Вертолет ведомого завис дирижаблем над головами, в готовности в случае «непоняток» «причесать» караван «нурсами» и для верности «отлакировать» пулеметом. Поругиваясь, «спецназеры», как их называли между собой летуны, с оружием наизготовку, цепью двинулись к караванщикам. У большинства – опыт боевых действий, потертые награды еще за первую Чечню. Не спеша, неотвратимо, с готовностью питона удушить кольцами и заглотить, подошли к заглушенным автомобилям. Караванщики без команды отупело скучковались у второй машины. Видно, в ней ехал старший. «Так и есть», – отметил Родин, когда пожилой мужчина с короткой белой бородой, круглой шапочке, рубахе под жилеткой и широких штанах несмело шагнул к нему, чутьем определив командира.
– Это не наш, это – чужой, – на сносном русском торопливо стал объяснять он, показывая в сторону скрюченного мертвеца. – Мы его просто подвезли.
Родин глянул сквозь старика, будто он был прозрачным, как легкий дымок от кальяна. Тот осекся.
Смотрел командир на Бессчетнова, который первый делом направился к своему трофейному трупу. Прапорщик осторожно поднял гранатомет с невыстреленной гранатой, брезгливо перевернул окровавленное тело на спину. Это был парень лет двадцати пяти, с короткой смоляной бородкой. На лице с закатившимися глазами застыло недоумение. Видно, никак не ожидал, что, вместо неверных, сам, без намаза и церемоний отправится к праотцам.
Родин махнул рукой ведомому летчику, показав, чтобы приземлялся. Каюков понял и, подняв такую же «штатную» тучу пыли, плюхнул вертолет впереди колонны. Получилось слегка жестковато.
Через минуту-другую группа Приходько привычно выстроилась полумесяцем перед колонной с оружием наизготовку: отработанная «мизансцена», ни взять, ни убавить. Следующим актом «сценария» был досмотр. Все отработано, измученно-изучено еще с пожелтевших секретных инструкций опыта афганской войны.
Караванщики, мужчины разных возрастов, в большинстве своем, по виду лет до тридцати, одеты, кто – по-пуштунски, в жилетке, длиннополой рубахе, на манер бабского сарафана, при широких штанах, а кто – «по-европейски» в куртках и джинсах.
Потрясенные безумной дерзостью попутчика или, аллах его знает, соратника, соплеменника, родича, и мгновенной, как молния, расправой, они, оцепенев от липкого страха, молча ждали своей участи. На Востоке законы жестоки. Если поднял руку на сильного – руку отрубают вместе с головой. Странники шкурой чуяли, что будут наказаны за выходку их попутчика, и могли только предполагать, какую именно кару придумают свалившиеся с небес черные ангелы смерти в жутких касках-сферах с огромными десантными очками – будто глазищами инопланетян. Ни лиц, ни эмоций, ни звука.
– Командир, мы не знаем этого человека! – воздел умоляюще руки вожак, вновь попытавшись разжалобить Родина. – Поверь, брат, он был как пассажир. Оказался шакал! Поверь, клянусь аллахом! Совсем без ума, ваххабит, наверное. Мы коммерсанты, продавцы... Командир, послушай, мы заплатим любой штраф, отпусти нас, а?
– Я тебе не брат... Досмотр! – не удостоив взглядом «старшо#го», распорядился Иван.
– Шмонаем, – добавил, как всегда, без тени эмоций, Бессчетнов. – С пристрастием. Шевченко! Наумов, Лагода, Вздохов – вперед!
Бойцы только этого и ждали: открыли временный «таможенный пост» по всем правилам и инструкциям.
Родин глянул на старика, будто только сейчас увидел его.
– Дух?
Вожака передернуло, когда он понял смысл короткого слова.
– Нет-нет, командир, я не душман. Я – коммерсант...
– Ты – «дух». И я тебя сейчас расстреляю, как собаку, если ты мне не скажешь, кто этот... гранатомило? – тихо, с расстановкой произнес Родин и глянул так тяжело, что «старшой» почувствовал, что медленно вдавливается в землю.
– Я не знаю его, командир, – взмолился вожак. – Он заплатил деньги, и мы взяли с собой.
– Ты афганец? – перебил Родин.
– Нет, я местный, с Пянджа.
– Ты – «дух»! Иди к машине.
«Старшой» еще что-то хотел добавить, уточнить, взмолиться, но, напоровшись на стальной взор Родина, поторопился не гневить белого человека, свалившегося на его седую глупую голову, поплелся к машине.
А бойцы вовсю шерстили, то есть изучали содержимое захваченных машин. Вожака и шестерых «путешественников» быстро обыскали, приказали опуститься на корточки. Что они не без удовольствия и исполнили. Для местных мужчин (а это считалось привилегией сильного пола) лучшего занятия по жизни и не было. Можно пообщаться с ближним, присевшим рядышком по соседству, можно поразмыслить о возвышенном, пока жена готовит обед или ужин...
Паспорта у странствующих «купцов» оказались таджикские: один был – киргизский и один – афганский.
Под рубахами «коммерсанты» прятали кошельки, подвязав на свои коричневые, как у верблюдов шеи; на поясах у каждого – острые ножи в потертых чехлах с запахом крови. «Досмотрщики», изучив содержимое похожих на высушенные мошонки кожаных кошельков, – замусоленную долларовую и рублевую мелочевку, брезгливо возвратили их владельцам. А ножи все до единого бесследно исчезли в утробах десантных рюкзаков.
Под печальные вздохи коммерсантов спецназеры стали сбрасывать на дорогу тюки с одеждой, коробки с бытовыми товарами – привычная контрабанда афганского, а точнее, китайского, корейского, сингапурского, таиландского или еще какого, Будда его знает, производства. Предмет вожделения бойцов, командиров и вольнонаемных Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане. Теперь об это шмотье и ноги вытирать бы не стали...
Родин, увидев на заднем сиденье «командорской» машины дорожную сумку, вытащил ее, бросил на капот. Вжикнул «молнией», по участливому взору старика, понял, что принадлежала ему. Запасной комплект верхней одежды, кусок мыла, полотенце, зеркальце, фонарь и прочая дорожная мелочевка. Родин уже хотел бросить сумку на место, но тут заметил, что у нее было второе дно, открывающееся «молнией» по кругу. Вытащил оттуда плотно упакованный в целлофан пакет обмотанный скотчем. Распорол, как кожу ножом, вытащил желтые плотные, как пергамент страницы. На первой была арабская вязь, на других – какие схемы, планы местности и еще снимки наскальных надписей, в которых тем более не был силен.