Страница 34 из 39
Гешка машинально кивал, чувствуя, как полыхает жаром его лицо. «Письмо у отца!» — вдруг подумал он, и от этой мысли ему не стало хватать воздуха.
— Что с тобой? — мать с беспокойством взглянула на Гешку и провела рукой по его щеке.
«Он читал письмо! — орал в уме Гешка. — И теперь будет мстить ему… Объяснительная! Вот для чего нужна была ему моя объяснительная…»
— Мама, — тихо сказал Гешка, уставившись на апельсины. — Мама…
Комок застрял в его горле. Он ничего больше не смог сказать, вскочил со стула и быстро пошел по коридору.
Утром Наденька вместе с таблетками передала Гешке маленькую записочку.
— Какой-то сержант на КПП оставил, просил передать.
Гешка развернул листок и впился в него глазами.
«Геша! Передаю тебе это письмо с Игушевым, он обещает быть в Москве. Меня увольняют из армии, ставят в вину Яныша и тебя. Ладно, бог с ней, с армией, пойду в ПТУ военруком. Спрашивал у Кочина, кому я мешаю в этой жизни. Кочин не знает, говорит, что приказали из Москвы. Ему тоже сейчас хреново, готовится к заслушиванию в округе. Слышал краем уха, что на него телегу накатали о бардаке в полку и издевательствах в хозвзводе. Может, я чего-то не понял, но вроде бы телега за твоей подписью. Я о тебе не думаю ничего плохого и верю, что… (зачеркнуто). Поправляйся! Может, когда-нибудь свидимся. В. Гурули».
Гешка прочитал записку трижды, потом рванулся к столику дежурной сестры, позвонил на проходную.
— Сержант Игушев уже ушел? Он только что передал записку в хирургическое… Уже давно?..
Гешка ходил по коридору от окна к окну, тер ладонью лоб, стараясь собраться с мыслями. «Я ведь ничего не писал о хозвзводе, — думал он. — Это может подтвердить Жора. Почему там думают на меня?»
— Тебе привет от Тамары, — сказала Гешке мать. Они ходили по заснеженной дорожке вдоль госпитального корпуса. Гешка поднял воротник халата, шапку натянул на самые уши. Мать холода как будто не замечала. — Давай сядем, — сказала она, смахнула перчаткой снег со скамейки, достала из сумочки сигарету. — Она недавно мне звонила, спрашивала, как ты себя чувствуешь.
— Лучше бы не спрашивала, а пришла.
— Я ей так же и ответила… Ты ее все еще любишь, Гена?
Гешка втянул голову в узкий воротник, взглянул на мать — серьезно ли она спрашивает. Мать не смотрела на него.
— Не знаю… Но я все время о ней думаю, — признался Гешка.
— И ты сможешь ее простить?
— Но она мне ничего и не обещала!
Мать улыбнулась краешком губ.
— Ты уже защищаешь ее… Значит, давно простил.
Она глубоко затянулась, вздохнула.
— Ты прав. Прощать надо, Гена. Особенно близким и дорогим тебе людям.
— Кому? — едва слышно спросил Гешка и почувствовал, как у него начинает неметь спина.
Мать повернулась к нему, поправила на его шее воротник халата.
— Ну, скажем, ты — отцу. А я — тебе.
Гешке показалось, что его сердце остановилось в груди. Он забыл о холоде. Стыд, боль, любовь переполняли его всего, а мать по-прежнему оставалась спокойной, и глаза ее излучали улыбку и тепло. «Всем простить», — повторил он про себя, поднял глаза, сжался в комок, словно замахнулся на себя ножом, и спросил:
— Мам, а Кочин… я хотел спросить, мой отец… в смысле… Ты его любишь?
Мать кивнула, мол, я услышала и поняла твой вопрос, прижала Гешкину голову к груди.
— Люблю тебя, Гена. Ты — самое дорогое, что у меня есть. Запомни это и больше ни о чем меня не спрашивай…
Когда Абдуллаеву разрешили покидать пределы койки, Гешка вывез его в госпитальный двор. Расим попросил остановить коляску за большим сугробом и оттуда долго смотрел, как вокруг заснеженной клумбы гоняются на таких же колясках двое безногих. Минут через десять они заметили Расима, не спеша подкатили к нему, встали по обе стороны его колес.
— Миша, — представился один и протянул Расиму руку.
— Сережа, — сказал второй.
Гешка отошел, чтобы не мешать их разговору.
Однажды после обеда Жора прогуливался по палате, опираясь о спинки стульев. Абдуллаев спал, а Гешка читал, потому сразу и не понял, что случилось.
Жора шаркал-шаркал тапочками по полу, а потом потихоньку опустился на стул, положил руки на стол, а на них — голову. Наступившая тишина насторожила Гешку. Он повернул голову, взглянул на Жору и похолодел от страха: так он был похож на сидящего под валуном Яныша. На крик прибежали врачи; за руки и ноги вынесли Жору из палаты. Через полчаса Гешка узнал у Наденьки, что у Жоры остановилось сердце, и целая бригада врачей в реанимации пытается запустить его снова.
Жору «вытащили», как немногословно рассказала медсестра, но в палату его не вернули, и Гешка никогда больше его не видел.
В середине января Гешку комиссовали из армии и выписали из госпиталя. Домой он ехал на служебной отцовской «Волге».
Уже на третий день Гешка почувствовал, что жить в квартире отца он больше не может. Но не квартира была тому причиной. С отцом Гешка встречался лишь за ужином, и там все их общения сводились к нескольким ничего не значащим фразам. Как-то отец осторожно напомнил Гешке, что тому надо готовиться к экзаменам в институт. Гешка вдруг вспылил, стал нести какую-то чепуху о том, что ему все надоело, что он хочет вернуться в разведроту и дослужить, что должен отомстить за Яныша… Отец после этого валидол принял, ссутулился, совсем перестал быть похожим на генерала. Гешка чувствовал себя виноватым, но виду не показывал. Как-то он попросил у отца денег на поездку в Сачхере.
— Зачем тебе в Сачхере? — насторожился отец.
— Я должен разыскать Гурули.
— Это что, так срочно?
Отец молча надевал перед зеркалом шинель и папаху, молча застегивая золоченые пуговицы с выпуклыми гербами, и казалось, что он всецело поглощен этим занятием.
— Давай поговорим о Сачхере вечером, — наконец сказал он и быстро вышел из дому.
Через час зазвонил телефон. Гешка схватил трубку, он почти был уверен, что это отец, что сейчас он скажет насчет билета в Тбилиси, но в трубке раздался незнакомый голос:
— Ты уже вернулся, генеральский отпрыск?
— Кто это? — раздраженно спросил Гешка.
— Спустись вниз, узнаешь.
«Брат Сидельникова», — вспомнил Гешка и устало произнес:
— Отстань от меня.
— Тебе будет очень больно, — пообещал голос.
— Я знаю, — ответил Гешка и положил трубку.
За ужином отец сказал:
— Я звонил твоему хирургу, он строго-настрого запретил всякие поездки. Полный покой! Никаких нервных и физических нагрузок.
Гешка перестал есть. Он опустил вилку и хотел уже было возразить отцу, что прекрасно себя чувствует, как отец добавил:
— Наверное, тебе будет лучше у меня на даче. Поживи там недельку, а потом посмотрим… Собирайся, Саша заедет через час.
Гешка не стал спорить…
На даче он заложил камин поленьями, откупорил бутылку вина и, глядя в огонь, просидел в кресле до глубокой ночи.
Утром он обнаружил исчезновение своей дубленки и сапожек. «Саша незаметно вчера увез, — понял Гешка после долгих и бесплодных поисков. — Домашний арест. В тапочках, конечно, я далеко не уйду».
К обеду прапорщик приехал снова, привез полный пакет продуктов. Геша попросил его вернуть одежду.
— Нет, не могу, — отказался наотрез Саша. — Твой батя меня повесит, если узнает.
— Тогда вообще не приезжай! — обозлился на него Гешка. — И передай моему бате, что я никого не хочу видеть, понял? Если привезешь опять эту дурацкую жратву, все выброшу в сортир!
— Придурок, — буркнул Саша, сел в «Волгу» и уехал.
Гешка позвонил Тамарке. Услышав ее голос, он невнятно спросил, до которого часа работает прачечная. Тамарка не узнала его, зло фыркнула: «Номер аккуратней набирай, чайник!» — и положила трубку. Второй раз он позвонил поздно вечером. Трубку поднял отец.
— Откуда мне знать, где ее носит! — ответил он, когда Гешка поинтересовался, где Тамара. — А кто ее спрашивает?