Страница 9 из 9
Поврежденное крыло отвалилось и, срезая по пути стволы, упало на проселочную дорогу. Но и без крыла многотонный дюралевый снаряд пролетел по инерции не одну сотню метров, а потом, врезавшись носом в землю, еще некоторое время то подпрыгивал, то скользил на брюхе, вспахивая ковер прелой листвы. До болота он докувыркался разорванный пополам, искореженный и смятый, как пивная банка, побывавшая в мясорубке. Чудовищные пылесосы двигателей заглохли не раньше, чем сорвали с людей одежду вместе с кожей и скальпами. От самих людей мало что осталось. Лишь внутренности и ошметки мяса, отделившегося от костей, вылетали в окна и дыры в корпусе, смешиваясь с грязью, в которую сыпался град металлических обломков. Они кромсали теплую еще человеческую плоть, разбрасывая ее по всей округе.
Когда пожарные, поднятые по тревоге, прорвались к остаткам самолета сквозь заболоченный лес, некоторые из них падали в обморок, а остальные даже не пытались перебороть тошноту.
– Там было месиво, – скажет один из них позже журналистам. – Люди как грибы, раздавленные в корзинке. Гробы-то подвезли, больше ста гробов, да только пассажиров по кусочкам собирали в полотна из полиэтилена. Хорошо еще, что баки не рванули, успели потушить…
– Такого ужаса я даже в Чечне не видел, – признавался другой. – Целых тел не осталось. Даже охранников в бронежилетах по земле размазало. Человеческие кости позастревали в деревьях, а под ногами все красное… Бр-р, я теперь долго еще уснуть не смогу, боюсь. Мерещатся они мне. Закрываю глаза – и всюду кровь, кровь…
Телерепортеры, примчавшиеся из Катыни, будут бродить по колено в непролазной красной грязи, снимая искореженные фрагменты самолета: задранные к небу шасси, турбины, лохмотья фюзеляжа, зарывшуюся в землю кабину пилотов. Трупы в кадр не попадут – трупов там не останется. Подгонят самосвалы с песком, технику, милицию, войска, команды следователей и экспертов, оцепят место трагедии, и сводки с него заполнят мировой телеэфир, озвученные скороговорками дикторов, вещающих на всех языках:
– Катастрофа века! В результате крушения самолета «Ту-154» под Смоленском Польша лишилась президента, его ближайших соратников и военного командования страны. Погибли все девяносто шесть человек, находившихся на борту: восемь членов экипажа и восемьдесят восемь пассажиров – официальная делегация из Польши во главе со Стасом Корчиньским.
Корчиньский, Корчиньский, Корчиньский… С утра до вечера, всю ночь напролет и в последующие дни, наполненные тревогой и скорбью, эта фамилия будет повторяться на все лады по всей планете.
Какой мощный, какой масштабный пиар! И какой черный…
Польша зажжет свечи и склонит головы в костелах, забыв о политических распрях на целую неделю, объявленную траурной. А над Европой поплывет облако черного пепла из исландского вулкана, который многим будет казаться дымом погребального костра.
И грозный призрак новой мировой войны поднимется вместе с этим дымом, хотя разглядят его лишь самые прозорливые.
2
Прежде чем траурный кортеж с гробами польского президента и его супруги проехал по главным улицам Варшавы, десятки тысяч поляков собрались на площади Пилсудского, украшенной цветами. Их запах показался Мирославу Корчиньскому кладбищенским. Пожалуй, это была первая связная мысль, возникшая в его одурманенном лекарствами мозгу за всю неделю после кошмарной авиакатастрофы. Медики не отходили от него ни на минуту. У него не было сил прогнать их к чертовой матери.
Траурная месса промелькнула для Корчиньского как короткий тягостный сон, почти не оставив о себе воспоминаний. Затем он вдруг оказался на площади, среди царившей вокруг тишины. Ему не сразу удалось сообразить, что объявлена минута молчания, и он не разобрал ни единого слова из прощальной речи спикера сейма Бронислава Коморовского. Зато в голове появилась еще одна конкретная, связная мысль: «Бронислав взял слово первым, потому что исполняет обязанности президента. Следовательно, он считает себя преемником Стаса. А я? Разве не я должен занять место покойного брата? Мы ведь одно целое… Мы были одним целым».
После этого сознание Корчиньского прояснилось окончательно, и он заставил себя слушать внимательно.
– Немного моментов в истории нашего народа, когда мы вместе, – говорил Коморовский, и для подтверждения своих слов соединил ладони. – И вот мы вместе. И все мы испытываем одинаковое ощущение пустоты.
«А ты, конечно, – продолжил Корчиньский мысленно, – намерен эту пустоту заполнить».
С таким же мрачным сарказмом выслушал он главу правительства Дональда Тусека, который выступил следом за спикером.
– Масштабы этой трагедии, – произнес Тусек, склоняясь к микрофону, – выходят за границы человеческого понимания. Для всех нас это огромное испытание. Мы будем об этом помнить.
«Да, – мысленно подтвердил Корчиньский. – Мы будем об этом помнить, обязательно. Во всяком случае, я. И я не забуду, что ты, пан премьер-министр, пожалел денег на нормальный самолет для моего брата. И припомню тебе, как ты обнимался с Силиным, будто тот тебе самый родной и близкий человек. От меня ты отделался официальным рукопожатием».
С этой минуты горечь, скопившаяся в его душе, сменилась жгучим мстительным чувством, заглушившим собой все остальное. По пути домой он сидел в автомобиле нахохлившись, словно от холода, а когда шофер почтительно доложил, что они прибыли, спросил:
– Скажи мне, ты видел тот репортаж, в котором Тусек ищет утешение в объятиях Силина? Что ты об этом думаешь?
– Мне показалось, что наш премьер-министр плохо соображает, что делает, – уклончиво ответил шофер.
– Зато их премьер-министр отлично понимал, что происходит, – произнес Корчиньский. – Он позаботился, чтобы весь мир стал свидетелем его благородства, тогда как Польша предстала на экранах жалкой и беспомощной. Нас прижали к себе и поощрительно похлопали по плечу. Красивый жест. Но полякам не стоит верить в искренность Москвы.
Силина, Астафьева и иже с ними Корчиньский в отличие от Тусека считал своими заклятыми врагами. Самым же родным и близким для него человеком был Стас, Стасик, любимый младший братишка, родившийся на сорок пять минут позднее.
Как и положено близнецам, они всегда были неразлучны, а в шестидесятые годы их даже звали Болеком и Лелеком. О, они уже тогда купались в лучах славы! Вся детвора узнавала шестилетних Мирека и Стасика Корчиньских, снявшихся в фильме-сказке «Те двое, которые украли луну». Там они были сельскими озорниками и воришками, и однажды намучившийся с ними учитель решил сосчитать волосы у них на головах, чтобы отличать одного от другого. Оказалось, что у Стасика на триста волосинок меньше, чем у Мирека. В то время никто не предполагал, насколько пророческой окажется эта шутка. Спустя десятилетия Стас Корчиньский действительно облысел, тогда как Мирослав сохранил некое подобие прежней шевелюры, хотя и изрядно поредевшей.
Вспомнив об этом, он машинально провел ладонью по волосам, выбрался из машины и стал подниматься по лестнице, переставляя ноги с таким трудом, словно совершал подъем на Голгофу. В прихожей он достал из стенного шкафа вязаную кепку, напялил ее на голову и придирчиво осмотрел себя в зеркале. С волосами, скрытыми кепкой, его почти невозможно было отличить от брата. На мгновение Мирославу даже почудилось, будто перед ним стоит Стас, чудесным образом воскресший после авиакатастрофы. В этом видении было что-то пророческое. Пальцы Мирослава сами собой растопырились, образовав букву «V» – символ победы. Полюбовавшись своим изображением, он сунул руки в карманы плаща и поднялся в спальню матери.
Несколько недель она провела в кардиологическом отделении госпиталя при Военном институте медицины, но, когда кризис прошел, ее перевезли домой.
Несчастной пани Корчиньской было восемьдесят три года, и в последнее время она страдала всеми старческими недугами, которые только существуют в природе. Но сегодня Мирослав впервые поймал себя на мысли, что ослабление зрения и памяти маме послал сам Господь, желая уберечь ее от ужасного потрясения. Она до сих пор не знала о гибели младшего сына. Телевизор из ее комнаты вынесли под каким-то благовидным предлогом, а прислуге было строго-настрого запрещено рассказывать о случившемся.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.