Зверь

— Слушай, подруга, открой служебное купе в соседнем вагоне.

— Зачем это? — базарно возмутилась та.

Первое впечатление оказалось ошибочным. Вишневская комиссарша, только калибром поменьше. Такую на понт не возьмешь. Такие сами берут. И коней останавливают, и в избы горящие, не моргнув глазом, входят.

— Открой. Я тебя прошу. Только тихо, ладно? Проводница смерила его взглядом из серии «тоже мне» и громко заявила:

— Иди, иди по-хорошему, пока милицию не позвала.

— Слушай, я тебя по-людски прошу, открой. Там, по-моему, с твоей товаркой что-то неладное.

— С Танюшкой? — ахнула та.

— Давай, подруга, времени нет удивляться… Проводница закрыла вагонную дверь, объявив непреклонно, тоном палача, зачитывающего смертный приговор:

— Минуточку, граждане.

Замерзшие «граждане» взроптали было, но под стальным взглядом «главного железнодорожного начальника» быстро умолкли. «Наведя порядок», женщина мощно и твердо, как ледокол «Ермак», двинулась к соседнему вагону. Гектор шагал следом.

У пустых дверей собралось уже человек двадцать. Кто-то поинтересовался робко: когда, мол, уже? Замерзли, мол. Ехать, мол, надо. Картечный взгляд проводницы прошил безумного навылет. Бунт был подавлен в зародыше. «Ей не проводницей работать, — подумал Гектор, — ей танковой бригадой командовать надо». Они вошли в вагон и, не сбавляя шага, тяжелой командирской поступью прошествовали к служебному купе. Здесь женщина достала из кармана ключ и открыла замок. Створка с грохотом и лязгом поползла в сторону. Лидки не было. Не было и слепого. Проводница сидела на нижней койке, уронив голову на грудь, и спала, тихонько посвистывая носом. Правда, окно было открыто и вроде бы слегка тянуло эфиром, но ведь это — не криминал. «Комиссарша» расстрельно взглянула на паникера.

Впрочем, тому было плевать. Гектор уже летел по коридору в сторону выхода. «Все видели, как слепой и девушка прошли в одну сторону, но никто не видел, как они возвращались, — рассуждал он. — Просто так Гомер не дался бы. Высокому пришлось бы стрелять, но крови в купе нет. Значит, Гомер и Лидка ушли сами. Скорее всего вылезли в окно и побежали к голове состава. В вокзал они бы не сунулись, слишком опасно». Гектор бежал что было сил. Он скатился по узеньким металлическим ступеням и осмотрелся. Рельсы, словно выводок серебристых змей, расползались в разные стороны, теряясь в голубовато-серой, пластающейся по земле дымке. Слева бесконечной стеной тянулся бетонный забор. Вдалеке высилась апельсиново-рыжая диспетчерская будка. Гектор пошел по шпалам, то и дело останавливаясь, прислушиваясь. Вроде бы кричал кто-то?… Нет? Показалось, значит.

Трубецкого он нашел довольно быстро. Тот сидел, привалившись спиной к забору и согнув колени. Гектор подбежал и опустился на корточки. Слепой не отреагировал. Вообще. Создавалось ощущение, что ему все равно, кто подошел. Он не был мертв — Гектор слышал дыхание. Влажное, со странным бульканьем, словно кто-то отжимал губку, а затем вновь впитывал ею воду. Однако Трубецкой не шевелился, и тогда Гектор, тронув его за плечо, позвал:

— Эй…

Слепой вздрогнул, поднял голову, и Гектор увидел, что рубашка на груди Трубецкого насквозь пропитана кровью. Она собиралась на животе, а затем быстрыми, тяжелыми, словно бомбы, каплями падала на рыже-бурый гравий.

— А-а-а… — вяло улыбнулся Трубецкой. — Хорошо, что ты пришел… Мы тебя ждали.

Слова давались ему с трудом. На губах слепого темнела бурая запекшаяся корка, подбородок вымазан в крови. В глазах плескалась серебристая дымчатая муть.

— Где Лидка? — спросил Гектор. — Что случилось?

— В вагоне… — Трубецкой закашлялся, отхаркивая черные, кровавые сгустки. — Восьмой вагон. В служебном купе. Только без проводницы… без проводницы она не откроет…

— В вагоне ее нет, — сказал Гектор. — Я только что там был.

Трубецкой попытался вздохнуть, но закашлялся снова, потом спросил без всякого выражения:

— Ты хочешь, чтобы я пошел и поискал твою дочь?… Извини, но боюсь, что сейчас никак не получится… Мне еще нужно сделать кучу дел… Умереть, например… — Он тяжело заперхал, «забухал» кровавым кашлем.

— Я сейчас позову кого-нибудь.

Гектор начал подниматься, но Трубецкой удержал его, схватил за рукав, оставив на ткани отпечаток пятерни.

— Постой… погоди. Они тебя ждут… Наверняка ждут… Знают, что ты будешь искать дочь… Уходи. Прямо сейчас. Перелезь через забор и… кха… и беги…

— Тогда они убьют Лидку, — возразил Гектор и торопливо добавил: — И умрешь ты.

— Я и так умру… А Лидку они не убьют… Им выгоднее держать ее… кха… заложницей. Пока ты жив, она тоже жива. Но… кха… как только ты умрешь, умрет и твоя дочь…

— А ты?

Трубецкой тяжело мотнул головой:

— Я уже умираю… Никогда не думал, что это… кха… что это можно почувствовать… Но я чувствую… Знаешь, я слышал… слышал шаги убийцы…

Не закончив фразы, слепой вдруг опустил голову на руки. Он еще дышал, но вдохи были слабыми и редкими. Трубецкой умирал за него, за его дочь. Гектор испытал странное двойственное чувство. По законам человеческой морали ему сейчас следовало бежать, искать кого-нибудь, чтобы слепого отвезли в больницу и там, конечно же, отправили в морг. Это был бы жест уважения к умершему. Но, с другой стороны, если Гомер прав и Гектора действительно поджидают, то вместо одного трупа в морг отвезут сразу три. И тогда смерть Трубецкого окажется совершенно напрасной. Ему просто повезло, что убийцы не ждали у вагона. Или ждали, но действуют слишком нерасторопно. Или ждут от него каких-то действий? Черт их знает. В любом случае в вокзал лучше не соваться.

Гектор огляделся. В сотне метров от того места, где сидел слепой, маячили оранжевые тужурки рабочих. А еще дальше маневрировал тепловоз. «Они должны заметить Гомера, когда пойдут к вокзалу, — подумал Гектор. — Не могут не заметить». Не колеблясь больше ни секунды, он потрусил через пути, мимо вокзала, к пригородным платформам. Раз уж ему повезло, следовало использовать случай с максимальной отдачей.

Аид еще раз набрал номер Цербера. В течение, как минимум, получаса он пытался дозвониться до начальника службы безопасности, но было занято, и занято, и занято… Это раздражало. В общем-то, у Аида не было причин жаловаться на Цербера, как в плане исполнительности, так и в плане профессионализма. Но в столь важный момент хотелось бы, чтобы тот «отмечался» почаще. На сей раз линия была свободна.

Вслушиваясь в длинные, нудные, словно зубная боль, гудки, старик вспомнил, как однажды, в самом начале их сотрудничества, он сделал Церберу замечание. Начальник службы безопасности имел привычку оставлять свой мобильный телефон в машине, отправляясь на переговоры. Лицо у Цербера мгновенно стало непроницаемо-каменным. Тоном, от которого могли бы замерзнуть даже ледяные глыбы в Антарктиде, он ответил, что ему, Церберу, лучше знать, когда брать телефон с собой, а когда предпочтительнее оставить в автомобиле. И что лично ему, Церберу, известны, по меньшей мере, два случая, когда прозвучавшие не вовремя зуммеры стоили жизни хорошим парням, профессионалам. Первый раз это был телефон, второй — пейджер. Что же касается его, Цербера, то он, Цербер, вовсе не горит желанием пополнить упомянутый список своей персоной.

— Для вас сотовый телефон — вещь абсолютно естественная. Он просто есть, и все, — объяснил начальник службы безопасности. — А для какого-нибудь молодого кретина писк зуммера, неожиданно прозвучавший в вашем кармане, может послужить сигналом к стрельбе. Парень просто обделается со страху, нажмет на курок — и все. Вы — труп. Такое случается. Не слишком часто, но все-таки бывает.

На шестом или седьмом сигнале Цербер наконец взял трубку:

— Алло?

— Это Аид, — сказал старик. — Я пытаюсь дозвониться до вас вот уже полчаса, но номер постоянно занят. Что-нибудь случилось?

— Многое, — ответил Цербер.

По тону Аид догадался: его звонок пришелся некстати.